Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

Пока стоят морозы, я хочу совершить еще одну прогулку по горам, и Дадли, который тоже неплохой ходок, пройдет вместе со мною часть пути. Мы расстанемся с ним на границе Камберленда. Он поедет потом в Мэри-бон, где он живет в мансарде и работает, по его словам, «для денег». Ни у кого жизнь не делится так резко на две части, говорит он, как у художника, если только он предан своему делу; половину жизни он проводит в том, что ищет сюжеты для своих картин, другую — в том, что копается в этих картинах с целью выставить что-нибудь напоказ разным светским любителям, которые встречают их оскорбительным равнодушием или, что еще хуже, — самодовольной критикой. «В летнее время, — говорит он, — я свободен, как дикий индеец, и наслаждаюсь привольной жизнью среди величественных красот природы; а зимой и весной я вынужден прозябать в жалкой каморке на чердаке и всячески подделываться под настроения и вкусы людей, которые совершенно равнодушны к искусству и смотрят на меня как на каторжника». Я обещал познакомить его с тобой, Деласер. Тебе понравятся его картины, а ему — твое чисто швейцарское пристрастие к горам и горным потокам.

Расставшись с Дадли, я отправлюсь в Шотландию; это, говорят, очень недалеко — надо только пройти по пустынным равнинам на север Камберленда. Я и пойду как раз этой дорогой, чтобы полковник мог укрепиться на своих позициях, прежде чем начнется моя рекогносцировка. Прощай, Деласер, теперь я тебе, вероятно, напишу, только когда буду в Шотландии.

Глава 22

Вперед, вперед, тропинка, беги,И песнь, лети на просторе.Всегда у веселья быстрей шаги,Плетется нехотя горе.

Пусть читатель вообразит себе ясное, морозное ноябрьское утро и широкую равнину, а вдали цепь огромных гор, среди которых выше всего поднимаются вершины Скиддо и Сэдлбэка. Пусть он взглянет на слепую тропинку, которая едва обозначена в траве следами пешеходов и заметна лишь издали своей сверкающей зеленью среди более темного фона, а под ногами совсем не видна. По такой вот тропинке идет наш путник. Твердый шаг, прямая и свободная осанка военного хорошо сочетаются с его высоким ростом и прекрасным сложением. Одет он так просто, что по виду нельзя даже судить о его звании, и не знаешь, то ли это джентльмен, путешествующий для собственного удовольствия, то ли местный житель, для которого такая одежда привычна. В дорогу он взял с собой только самое необходимое. В карманах у него лежат два томика Шекспира, за плечами маленький узелок со сменой белья и в довершение всего — в руке дубовая палка. Таким вот мы и хотим представить его нашим читателям.

Этим утром Браун расстался со своим другом Дадли и пустился один путешествовать по Шотландии.

Первые несколько миль, которые он прошел, показались ему довольно длинными, оттого что с ним не было человека, с которым он так сдружился за последнее время. Но грусть эта вскоре уступила место столь обычному для него хорошему настроению, которое становилось все лучше и лучше от быстрой ходьбы и бодрящего морозного воздуха. Он шел и посвистывал, — вовсе не оттого, что ему ни о чем не думалось, а просто чтобы как-то излить кипевшие в нем чувства. Он приветливо и весело здоровался с каждым встречным. Камберлендские крестьяне[156] говорили: «Это славный малый, да благословит его господь!», и их обветренные лица расплывались в улыбку. Девушки по многу раз оглядывались на его могучую фигуру, которая была так под стать его простому и свободному обращению. Лохматый терьер, его неизменный спутник во всех прогулках, отличался таким же веселым нравом; он без устали носился но полю, а потом подбегал к хозяину и радостно кидался ему на грудь, как будто стараясь уверить его, что прогулка ему тоже очень по вкусу.

Доктор Джонсон считал, что едва ли не самое большое удовольствие в жизни мчаться на почтовых, но тот, кто в молодые годы много ходил пешком и знает, как свободно и радостно чувствует себя неутомимый путник в новых для него местах и в хорошую погоду, — тот, пожалуй, не согласится с мнением великого моралиста.

Выбрав именно этот необычный путь, ведущий в Шотландию через восточные горы Камберленда, Браун хотел осмотреть остатки знаменитого Римского вала[157], которые хорошо видны именно с этих высоких мест. Его образование было очень несовершенным и отрывочным, но ни занятия делами, ни увлечения молодости, ни тяжелые денежные обстоятельства не мешали ему постоянно, при каждом удобном случае пополнять свои знания.

«Так вот он, Римский вал, — подумал он, взобравшись на возвышенность, откуда на большом протяжении был виден этот знаменитый памятник древних времен. — И велик же был этот народ, если даже на самом далеком рубеже своей земли он возвел такое грандиозное сооружение! Будущим векам, когда войны будут происходить совсем иначе, вряд ли удастся сохранить для потомков труды Вобана[158] и Кохорна[159], в то время как эти удивительные памятники древности и тогда еще будут поражать всех своим величием! Укрепления, акведуки, театры, фонтаны, все общественные постройки римлян отличались теми же чертами, которые отличают их язык — мужественный, четкий и величавый, в то время как то, что строим сейчас мы, состоит как будто из одних только обломков созданного ими». Среди всех этих размышлений он почувствовал, что уже проголодался, и направился к находившемуся неподалеку постоялому двору, чтобы там закусить.

Постоялый двор — другого названия это строение, пожалуй, не заслуживало, расположился в глубине узенькой долины, по которой протекал горный ручеек. Над домом раскинул свои ветви высокий ясень, к нему прилегал глиняный сарай, служивший конюшней; там стояла оседланная лошадь и жевала овес. Крестьянские дома в этой части Камберленда столь же примитивны, как и в Шотландии. Внешний вид этого постоялого двора не особенно обнадеживал, хотя на хвастливой вывеске и было изображено, как пиво льется само собой из штофа в стакан, а внизу какая-то иероглифическая надпись обещала «хороший прием и лошади и седоку». Но Брауну не приходилось быть особенно разборчивым, и он вошел в дом.

Первым, кто бросился ему в глаза на кухне, был высокий, здоровенный мужчина в длинном кафтане, видом своим походивший на фермера; его-то лошадь и стояла в сарае. Он уплетал большие куски холодной вареной говядины и время от времени поглядывал в окно, ест ли лошадь овес; перед ним рядом с блюдом говядины стояла большая кружка пива. Хозяйка дома что-то пекла. Огонь был разведен, по обычаю этой страны, в каменном очаге, а дым уходил в широкую вытяжную трубу, под которой стояли две скамейки. На одной из них сидела очень высокая женщина в красном плаще и надвинутой на брови шляпе, с виду похожая на нищую. Она курила короткую черную трубку.