Танцуя с Кларой - Мэри Белоу

Он устало брел по направлению к дому, чувствуя себя запятнанным. Понимая, что он будет чувствовать себя так же даже после того, как по возвращении домой примет горячую ванну и побреется. Осознавая, что он, возможно, никогда уже не сможет почувствовать себя чистым. Или отмыться от этого.

Сначала, когда он проснулся, а потом оделся и потащился на улицу — все в доме еще спали и никто его не остановил, — он забыл о событиях предыдущего дня. Теперь же воспоминания о них молотками стучали у него в висках.

Джули отомстила ему и все рассказала Кларе. А он, благородный человек, терзаемый чувством вины, болью и отчаянием, выплеснул весь поток циничной ярости, обрушив его на самое драгоценное, что у него оставалось. Свою жену.

Среди всего прочего, он сказал ей, что с момента их свадьбы спал с дюжиной женщин или даже больше. Вероятно, она и так знала об этом. Клара была неглупа. Но в обществе считалось необходимым защищать жен от неприятной действительности, а именно от безошибочного знания того, что их мужья им изменяют. Он нарушил одно из самых строгих табу светского общества. И — что гораздо важнее и хуже — он очень сильно ранил ее. Она могла не любить его и знать, как на самом деле обстоят дела, но как, наверное, больно и унизительно услышать всю неприглядную правду от собственного мужа. Он, должно быть, заставил ее почувствовать себя женщиной еще в меньшей степени, чем она чувствовала раньше.

Он сделал это с ней. За одно это он заслуживал расстрела.

Ему придется извиниться перед ней, подумал он, приближаясь к дому и бросая взгляд на пустые окна. Конечно, извинение было ничтожно малым искуплением за его поступок, но он должен был попросить у нее прощения. И одновременно дать обещание измениться, если только она сможет найти в себе силы побороть то отвращение, которое она должна была к нему испытывать. Он мог измениться, и он изменится. Дело было в простом желании сделать это. А он этого хотел. Он был сыт по горло другой частью своей жизни. Одна только мысль о прошлой ночи вызывала у него тошноту сильнее, чем все еще не прекратившаяся головная боль.

Войдя в дом, он прошел прямо в свои комнаты и приказал принести горячей воды для ванны и свои бритвенные принадлежности. Он собирался очиститься хотя бы снаружи, прежде чем предстать перед Кларой, хотя и горел нетерпением сделать это без промедления. Он собирался начать новую жизнь и был полон желания начать ее — рядом со своей женой. Вместе с ней он сможет сделать это. Но было бы невежливо пойти к ней прямо сейчас. Он подождет, пока он не приведет себя в порядок.

Час спустя, слишком сильно нервничая, чтобы сразу пойти в ее гостиную, как он сделал бы в обычной ситуации, он послал своего камердинера спросить, не окажет ли она ему честь, приняв его. Такая формальность в отношениях между мужем и женой могла бы показаться чрезмерной, но он прекрасно осознавал, что она могла просто не захотеть его видеть. Ему, вероятно, придется проявить недюжинное терпение, мучительное для него, и посылать ей такие сообщения в течение всего дня, пока она не смягчится и не согласится его принять.

Его камердинер вернулся.

— Миссис Салливан нет дома, — сказал он.

Фредерик нахмурился. Нет дома? Так рано?

— Вы выяснили, куда она отправилась? — спросил он.

— Я полагаю, в Эбури-Корт, сэр, — ответил с каменным лицом его камердинер.

«Я вернусь завтра в Эбури-Корт». Фредерик вновь и вновь слышал слова, которые она произнесла вчера в экипаже. Он забыл. А она, выходит, сдержала слово.

— Когда она уехала? — спросил он.

— Полагаю, немногим более получаса назад, сэр, — ответил камердинер.

Он в это время уже был дома. Отмокал в ванне с горячей мыльной водой, пытаясь ради нее привести себя в порядок. Возможно, она знала, что он дома. А может, и нет. Возможно, это ее совершенно не интересовало.

— Благодарю Вас, Джеррет, — сказал он. — Это все.

В течение первых двух недель, казалось, не было ничего, ради чего стоило бы жить. Совсем ничего. Это было пугающе — осознавать, что жизнь настолько пуста и лишена всякого смысла. Вставать по утрам было незачем. Она была вынуждена делать это только для того, чтобы соблюсти приличия ради Гарриет и слуг. И, конечно, ее соседи и друзья начали наносить визиты, как только узнали, что она вернулась домой. На некоторые из этих визитов следовало ответить тем же.

Она была вынуждена продолжать жить, поскольку не была готова предпринять какие-либо активные шаги для ее завершения. Этого она точно делать не собиралась. Но она жила, совершая лишь самые необходимые действия. Она прекратила выезжать на прогулки, за исключением редких визитов и посещения церкви, когда она брала закрытый экипаж. Прохладная осенняя погода сменилась зимней стужей. Было слишком холодно, чтобы выезжать в открытом ландо или сидеть в кресле на террасе. Кроме того, у нее не было никакого желания прилагать усилия, чтобы потеплее одеться и просить Робина вынести ее наружу.

Она задавалась вопросом, будут ли опять приходить письма от Фредди с указаниями каждый день проводить некоторое время на свежем воздухе. Она полагала, что если бы они пришли, то она вновь повиновалась бы ему. Он все еще оставался ее мужем и всегда им будет до тех пор, пока один из них не умрет. Но писем не было.

Она прекратила делать упражнения. Это отнимало много времени и было хлопотно и болезненно. А кроме того, бесполезно. Она никогда не сможет ходить. Было бессмысленно даже пытаться сделать это. Она дни напролет проводила в доме, вышивая, читая, беседуя с Гарриет или случайными посетителями, а иногда ничего не делая вообще.

В течение двух недель она пыталась убедить себя в том, что ее жизнь не стала хуже, чем несколько месяцев назад, когда она была мисс Кларой Данфорд. Ее жизнь была в точности такой же, как и раньше. Может, унылой и скучной, но в то же время удобной и респектабельной. Тысячи бедных душ в Англии отдали бы свою правую руку, чтобы поменяться с ней местами. Если бы только она могла стереть из своей памяти последние несколько месяцев, с момента ее встречи с Фредди, тогда она была бы в состоянии подхватить нити своей старой жизни без какого-либо особого ущерба для себя.

Но, конечно же, жизнь была гораздо сложнее. Нельзя было просто вычеркнуть месяцы замужества из памяти или чувств. Также как невозможно было избавиться от мыслей о Фредди.

Однажды утром спустя две недели она взглянула в зеркало и увидела себя. По-настоящему. Она выглядела почти привычно, не считая короткой стрижки. Худощавое лицо, столь бледное, что оно казалось почти желтым. Большие задумчивые глаза. Она спросила себя, достаточно ли она ела в последнее время, и не смогла вспомнить.