Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь! - Николай Бахрошин

Вот привалило мужику счастье! Оно, счастье, известно, идет тишком, да придет с мешком. И князь он теперь, и победитель свеев. И как раз с ним сговорилась дева-краса на общую жизнь. Немного не дождалась, чтоб понятно сказать, пока бы я совсем не возмужал и не заслужил почет среди родичей. А я бы взял ее…

18

– Слушай, а правда, что вы, косины, малых едите? – спросил Весеня.

– Каких малых? – не поняла Окся.

– Ну, детей, значит, – объяснил парень. – Своих которые. Сказывали, если рождается у вас дите здоровым, сильным – того, значит, в семью, а если слабеньким уродится – на куски порубите и в котел. Чтобы те, которые сильные, значит, вдоволь ели…

– Глупости говоришь! – от досады и злости бывшая полонянка Окся даже подняла голову, в упор глянула на парня яркими фиалковыми глазами.

Красивые глаза!

Сколько он добивался, чтоб полонянка подняла взгляд от земли. И говорить с ней пробовал, бывальщину сказывать, как резал свеев без удержу, и смешить пытался – все без толку. А разозлил – сразу вскинулась.

Вот как надо, оказывается, отметил он про себя, бабу не смехом, так злостью точно можно донять. Вон как обожгла взглядом! Но и сама смутилась, конечно, опустила глаза, завесилась густыми ресницами.

Весеня жадно смотрел на нее. Красивые глаза, никогда не видел он такого необычного цвета. И не только глаза… Волосы – пеной, грудь – волной, ягодицы – налитыми яблочками. Глянешь на нее, и огонь внизу разгорается, впору сжимать колени до стука и рот до зубовного хруста, так хочется взять ее всю…

С тех пор как поймали ее в лесу, Окся так и прижилась у поличей. Тогда по горячке не предали смерти, а потом и подавно остыли. Зеленя-старейшина взял ее к себе в семью, под свою руку, к своему огню. Не как жену взял, как дочь. Сказал, мол, внуков мне народишь, будут мне вместо сына Злата, будет кому мою старость тешить. Теперь, когда родичи снялись с места, отправились искать счастья в другие земли, полонянка шла вместе с новой семьей. К женщинам она быстро привыкла, шушукалась с ними, тетешкалась, а вот мужиков до сих пор боялась. Как кто подходил поближе, сразу каменела и глаза в землю…

– Глупости говоришь, – снова сказала Окся, не поднимая глаз. – Наслушался небось невесть от кого и болтаешь.

– Обратно сказать, может, и глупости, – примирительно согласился Весеня. – Мне про то Корень сказывал, ты его не застала, его еще когда свеи убили. Еще раньше…

– Болтал твой Корень.

– Может, и болтал, – снова согласился Весеня. – Я и то удивлялся тогда – как это можно – детей есть? В них – будущая сила рода. Вы же не свеи, у вас, косинов, и боги такие же, и живете вы по законам Прави…

Окся молчала. Весеня тоже помолчал, вспоминая Корня. Ругать покойника не по чести, дух может насмерть обидеться, а хвалить вроде тоже не за что…

– Слушай, а что ты все с бабами да с бабами? – спросил Весеня.

– А что?

– Да ничего, так… Скучно небось.

– Ничего не скучно.

– Не, точно скучно, – уверенно подтвердил Весеня.

– Слушай, чего ты пристал, как репей к собачьему брюху? Развеселить, что ли, хочешь? – спросила она.

– А может, хочу!

– Хочу, хочу… – вдруг передразнила она. – Хотелка-то подросла?

От этих обидных слов Весеня вскинулся как ошпаренный. Хотел тоже сказать что-то обидное, чтоб проняло ее, подлую, до печенки. Но вовремя удержался, поймал плохие слова на кончике языка. Заметил вдруг, как лукаво блеснул из-под ресниц дразнящий фиалковый взгляд…

Отвечая на этот взгляд, Весеня вдруг, неожиданно для себя, широко, как несмышленыш малый, расплылся в улыбке во весь частокол зубов. Сам понимал, не к лицу, конечно, ему, бывалому воину, так по-детски скалиться, но удержаться не мог…

19

Я, Кутря, походный князь рода, расскажу, как мы, поличи, уходили с обжитых мест. Темная ночь сменяла белый день и снова таяла при пробуждении Хорса, а мы все шли и шли, поднимаясь вдоль течения бесконечной, как череда дней и ночей, Илень-реки. Мужики и парни, что побыстрее на ногу, забегали вперед, смотреть дорогу, пригодную не только для ног, но и для копыт. Охотились за мясом, добывали для всех рыбу и лесной мед. Остальные гнали скот, тащили на волокушах скарб, помогали идти вперед старым и малым.

Бросив избы, оставив пашни и пастбища, кинув звериные и рыбные угодья, род уходил на север. Где обитает в своих ледяных хоромах свирепый Позвизд, самый старший и суровый из всех ветров. Где день становится длиннее летом, а ночь – зимой. И чаша неба ниже нависает над Сырой Матерью, потому что отсюда, наверное, уже недалеко до края земли и холодной, но изобильной стороны Белземля. Которую, как говорят люди, омывает море с большими рыбами и диковинными зверями.

Все уходили, старые, малые и увечные, никто не захотел оставаться и платить дань свеям и князю Добружу, как прежде. Права Сельга, начнешь платить дань ненасытным, а те и вовсе рабами сделают, рассуждали родичи. Наденут всем железные ошейники и начнут понукать всяко.

Мы – не оличи и не витичи, готовые поклониться каждому, у кого в руке меч. Мы – другие, кланяться не привыкли, говорили родичи, подбадривая себя дорогой. Мы – лесные люди, и пусть лес примет нас, пусть укроет от лихого глаза и чужого злого железа. Лес укроет, а боги не выдадут своих детей. Так всегда было!

Волхвы, Тутя и Ратень, тоже догнали родичей и шли теперь вместе со всеми. Встанем селениями, построим новое капище, опять позовем богов, чтобы поклоняться им.

Старый Олесь не захотел уходить, остался гореть вместе с древними чурами. Красивая смерть, достойная старейшего среди волхвов. Я знаю, отец, пока жив был, рассказывал, смерть к одним приходит костлявой старухой, а к другим – прекрасной девой, чья кожа белее снега и глаза глубже, чем лесные озера. Но он тоже не мог сказать, почему так…

Шли долго. И леса вокруг становились все гуще и непролазнее. И река Илень, приближаясь к истоку, сужалась и мелела так, что все это видели. И непуганые звери выходили из чащи и смотрели на нас с удивлением, и стаи птиц пролетали над головой, едва не касаясь людей крылами. Хорошие места, богатые, переговариваясь, соглашались мужики и бабы. Много сулят мясной, рыбной и пушной добычи.

Права Сельга – велика Явь. Много земель вокруг. Сырая Мать – мать для всех. Где хочешь, там и живи. Я, Кутря, походный князь рода, всегда знал, что она права. А теперь и остальные родичи это узнали.

И в другом права ведунья моя. Мудрые боги нарочно подарили человеку волю. Чтобы ходил по земле, видел многое и от этого понимал про жизнь еще больше. И какая разница, где разгорится для каждого последний, погребальный костер, который вместе с дымом и искрами понесет наверх его дух, обрадовавшийся освобождению от телесных пут. Потому что все мы, и павшие, и умершие в свой черед, все предстанем перед глазами богов и предков, чтоб те по уставу Прави рассудили наши дела земные…

Так суждено, и так будет…

20

– Пусть проклянет меня Один, пусть мне никогда не скрестить железа с врагом, если в моих словах есть хоть одна малая капля лжи! – гаркнул Агни Сильный и в подтверждение своих слов так грохнул кулаком по столу, что доски подались под его ударом, а посуда на столе подпрыгнула и задрожала. Его длинное худое лицо с белесыми, незаметными ресницами и бровями густо, до отказа налилось застольной, пивной краснотой.

Воины вокруг него примолкли. Опасно говорит Сильный, бросает слова не глядя, как камни в море! Проклятиями Одина не швыряются, как объедками со стола, что сбрасывают собакам или рабам! Одноглазый Отец Богов обижается быстро, да долго мстит, он такой!

Самые осторожные крутили головами, задумчиво теребили аккуратно подстриженные, расчесанные и заплетенные с разноцветными лентами волосы. Дергали себя за косы, что устраивали из бород и волос на голове многие воины, каждый по-своему, выделяясь на особый лад.

Но нашлись и такие, что только усмехались, слушая Агни. Эти уже ничего не боялись, тоже были отчаянными…

В доме ярла Рагнара, знаменитого конунга и великого героя, за длинным столом, обильным хмельным питьем, жирным мясом и сочной рыбой, всегда собиралось много сильных и храбрых. Много знатных воинов, прославленных подвигами по всем дорогам Мидгарда, оставались в дружине Ранг-фиорда. Конечно, многие уже ушли, отпросились в набеги с другими конунгами, соскучившись без стука мечей о щиты. Щупать баб и хлебать без меры вечернее пиво – не главное занятие для мужчины и воина…

Это не страшно, успокаивал себя Рагнар. Ушли – так вернутся! Стоит только объявить о новом набеге, многие захотят присоединиться. Слава Рагнара Победителя Великана теперь огромна. Достаточно кинуть клич, и еще больше прославленных сечами храбрецов сойдутся на румы его деревянных коней, как крыльями взмахнут длинными сосновыми веслами…

Пока же те, кто остался, показывали себя на пиру.

Когда собираются знаменитые воины – есть на что посмотреть. Богатая одежда искусно сшита. Ткани разные, как местные, прочные холсты, так и диковинные материи из дальних стран, невиданной мягкости и расцветок. Тонко звенят золотые и серебряные украшения: заморские – витиеватой работы, свои – попроще, погрубее, зато в них больше дорогого металла с изображениями богов-покровителей и оберегающих рун. Выдубленные далекими ветрами лица, тоже по вкусу каждого, подкрашены нарядной краской из разноцветного жира. Наверное, сам Один Бог Ратей радуется теперь, глядя сверху на своих детей.