ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

Я более строго могу судить людей… Это мое право… Но вот есть молитва Ефрема Сирина:

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух терпения, смирения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Это перевод молитвы Ефрема Сирина, великопостная молитва – это поздний Пушкин.

– Целомудрие особенно хорошо в пост.

– «Оживи дух целомудрия» – это не то же самое, что целомудрие соблюдаемое. Это другая история. Так что – не судите и не судимы будете. Увидеть вдруг, что люди тебе не нравятся, – это довольно противный признак, или призрак старости. Значит, ты ослаб, значит, ты пустил себя во власть сравнения…

– То есть другие как хотят, а ты сам по себе живи?

– Себя суди.

– Возделывай свой маленький огород.

– Нет, не маленький огород! У тебя просто появится более здравый взгляд на мир. Если ты знаешь, кто ты сам такой. А если ты думаешь, что ты такой, а они этакие – то тобой можно как куклой крутить, и мы никогда не знаем, на какую грязную руку будет надета эта перчатка (с головой куклы)… Мы живем так, как мы живем, при том строе, при каком живем, – но это не значит, что это нам нравится. Я говорил уже про шар, а есть еще другое понятие, которое я обожаю. Был такой схоласт XIV, что ли, века, Оккам, бритва Оккама, а бритва – это то, что делает сечение, опять сечение, как в случае с шаром! И там есть такое: «Не помножай количества сущностей». Что такое Бог, что такое жизнь, что такое любовь, поэзия, слово, смерть – вы не сможете на эти вопросы никогда ответить. А если вы начинаете мудрствовать лукаво – то вы изовретесь или будете тем человеком, который хочет этим воспользоваться, он будет людям что-то внушать из каких-то своих корыстных соображений.

– Вас на этом трудно подловить.

– Больше всего меня раздражает вопрос – за кого я. То красные, то белые – и те и другие сволочи, так сказал один мужик, кажется, в «Окаянных днях» Бунина, – и это правда. А ему говорят – выбери! Если Господь не судил мне погибнуть в этом скотском межеумочном состоянии, то я не буду выбирать. Тем более если придется – как в этой стране всегда было, есть и будет – выбирать из одного. – (И тут уже непонятно, про кого он говорит – про мужика из бунинских «Окаянных дней» или про себя. – И. С.) – А чтобы выбирать из двух, надо взять на себя такие формы подчинения, которые образуют другую ступень общества… Когда я в онкологии лежал, я задумал завещательный текст на основании первой же пришедшей в мой ослабленный ум строки: «Россия – вовсе не отсталая, а преждевременная страна». Жить, размахивая великим будущим, когда нет великого настоящего, – нельзя. Или даже не великого, а нормального, порядочного. Хоть сколько-нибудь порядочного.

Дмитрий Быков:

«Я – графоман»

Дмитрий Быков вот только, буквально вчера, был просто хорошим репортером. Но после получения трехмиллионной (хоть и в рублях) премии «Большая книга» он в одночасье вышел в первые ряды русских писателей. Каково это – из простого журналиста, пусть даже хорошего, сделаться признанным мэтром русской литературы?

По-человечески всегда так приятно, если кто-то оправдывает твои надежды. Именно это, к моему удовольствию, случилось с Быковым. Мне он еще в середине 90-х показался талантливым парнем. Это было голословно, ни премий тогда у него, ни славы. Но тем не менее я позвал его на работу, – мне хватало собственного ощущения, – и предложил денег ну так раз в десять больше, чем он тогда получал в своем «Собеседнике». Быков был на мели, я это знал и уже потирал руки. Я позвал его в кабак, чтоб обсудить этот вопрос, он отказался, поскольку не при деньгах. Но я настоял, мы сели где-то пить, водку, я угощал. Мои цифры Быкова впечатлили, но он со вздохом от них отказался. Поскольку уже подписал контракт на следующий год с Юрием Пилипенко, своим главным редактором. И расторгнуть его, говорил, не может, поскольку тот сделал для него много хорошего в трудные времена.

Красивая история. Я такие люблю.

И вот новый поход в питейное заведение (еще, правда, было много промежуточных, но без записи). На этот раз Быков решительно отказался от водки (что поэтам, насколько я их знаю, несвойственно, – а я их немало повидал) и пил исключительно коктейль Б-52. Я, чтоб его не смущать молчаливым упреком, вместо водки принимал тоже коктейль – «Маргариту». Молодая поэтесса, которая пришла с Быковым, тоже вела себя странно: пила вообще сок. И более того, большую часть времени молчала, она обошлась даже без дамских банальностей типа «Не люблю, когда при мне матом…», которыми можно испортить любую пьянку.

Надо вам сказать, что заполучить Быкова на беседу оказалось непросто. Он сперва отказывался! Под тем предлогом, что он недостоин интервью, ему сказать нечего. Я его еле уговорил.

Премия

– Дмитрий! Ну, как же ты говоришь – недостоин? Это раньше, может, был недостоин, а теперь – всё: ты получил самую богатую русскую премию. То есть выстраивается, если в денежном выражении (а почему бы, кстати, и нет?), такой ряд: Шолохов, Пастернак, Солженицын, Бродский (у них «Нобель», это в пределах миллиона долларов) – а дальше ты со своими тремя миллионами рублей. Так что можно с полным основанием говорить о смене элит; вот есть старые писатели, которые последние десятилетия на нашей памяти считались главными – а теперь пришла молодежь во главе – по крайней мере финансово – с тобой. Только что ты считался молодым, подающим надежды, и вдруг из гадкого толстого утенка стал типа прекрасным лебедем. Как с этим спорить? Против фактов не попрешь!

– Нет. Мне кажется, я, наоборот, из прекрасного утенка стал гадким лебедем. И смены элит не произошло. Смена элит – это когда я сам это почувствую. А на деле я как был поденщиком, так им и остался…

– Значит, у тебя нет звездной болезни, пока, во всяком случае. Но вот что меня беспокоит: я слышал, ты решил эту премию потратить на издание книг своих друзей и на строительство памятника Пастернаку.

– Стоп, стоп! Это я про другую премию говорил, про «Национальный бестселлер»! Но мне ее пока не дали.

– А, это просто была неточность. Тогда судьба этих трех миллионов понятна. Ведь известно, что ты семьей из четырех человек живешь в двушке. И давно копишь на решение квартирного вопроса. Я рад за тебя.

– Спасибо. А очень многие люди не рады,