Огнедева. Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

— Скажем, что сестру мою ищем. Что, дескать, вышла замуж, а потом ее русь увезла, вот и хотим выкупить.

Наконец они продрались через ольховник к берегу к нашли тропинку, бегущую вдоль Днепра.

— Пойдем умоемся, что ли? — Велем вытер лицо, снял шапку и выколотил ее об колено — листики, веточки и прочая дрянь так и посыпались дождем. — Вроде не жарко, а я весь мокрый.

Они привязали коней и стали спускаться, выбрав местечко поудобнее. Судя по брошенной лядине, здесь недалеко было жилье, по крайней мере, когда-то. Нет, вон возле реки несколько стогов сметано. Раз косят, значит, люди есть.

Они вышли из-за кустов к воде, и в первое мгновение Велему померещилось, будто над водой стоит женская фигура в белой рубахе. Но едва он успел ее заметить, как она исчезла! До слуха долетел шумный всплеск.

— Русалка! — заорал он, не помня себя. — Вела, как ее там!

— Где? — К нему подскочил Званец.

— Только что вот тут стояла! А как я вышел — в воду бросилась! Крыльев лебединых не успел разглядеть, но, надо думать, были!

— Тихо! — шикнул Званец и схватил его за руку, призывая к молчанию.

Велем перестал орать, и оба услышали, что всплески внизу продолжаются, и один раз донесся вроде бы крик. Не раздумывая, оба устремились вперед и успели увидеть, как среди взбаламученных волн мелькнула чья-то голова и пропала.

Тут уже они переглянулись, но решение было написано на лицах одно и то же. Велем сообразил только развязать пояс, где в кошеле лежало все его серебро, и метнуть на траву: и потеряешь, и еще сам за ним на дно пойдешь. Шерстяные верхницы оба в теплый полдень везли у седел, поэтому могли без промедления прыгнуть в воду. Здесь оказалось довольно глубоко, дальше от поверхности было темно, и сердце занималось от жути — как искать на дне незнакомой реки, да и что там найдешь? Не обрадуешься потом… Так и виделись руки русалок, которые обвивают и тянут в глубину, будто тяжелый камень, мерещились зеленые лица, горящие глаза… Вот осклизлая коряга… хорошо головой об нее не треснулся, повезло дураку… какие-то ветки… камень… водяная трава путается в пальцах… больше нет сил…

Велем вынырнул, глотнул воздуха, увидел перед собой фыркающего Званца, по виду его понял, что парень тоже ничего не нашел, и снова устремился на дно. Он сам не знал, что ищет. Просто русалки на помощь не зовут, а в том отрывистом крике ему почудился отчаянный призыв. А сейчас ведь не весна, когда русалки заманивают парней.

И когда он об этом подумал, за его вытянутую вниз и вперед руку зацепилось что-то длинное, мягкое, даже пушистое… Велем потянул, сжав это в кулаке, и на ощупь узнал девичью косу! Мало ли он своих сестер за косы таскал! Он дернул, подтянул к себе нечто из глубины, ухватил за плечо под рубашкой, потом за руку и вспыл вместе со своей добычей.

Добыча не сопротивлялась — оказалась без памяти. Но она была не зеленая, коса человеческая, вместо крыльев — обычные руки, пальцы без перепонок — с виду девка как девка. Разглядывать было некогда, и Велем поволок добычу на берег, на ближнюю песчаную отмель среди зеленых крутых склонов.

Званец уже был там и помог ему вынести ее на песок. Девка не дышала. И пока Велем пытался отдышаться сам, сообразительный Званец перевернул ее, уложил животом на свое колено и нажал. Изо рта хлынула вода, девка дернулась, начала кашлять. Тогда Званец отпустил ее и наконец стряхнул воду с лица и волос.

Русалка хрипела и отплевывалась, сидя на земле, опершись на руки и не поднимая головы. Темная от воды коса извозилась в песке, рубашка тоже имела не лучший вид. Наконец она обернулась, окинула обоих спасителей ненавидящим взглядом и попыталась отползти.

— Цьиво надо, гады ползучие? — хрипло прошипела она и взглянула в сторону воды. — Ни жить, ни умереть уже нельзя! Вам-то цьито? Вот попробуй только, подойди!

— Чудо ты чудинское! — в сердцах обругал ее Велем, как дома меньшого брата Витошку. — Цьиво! Да ницьиво! Ты что это — топиться вздумала?

— А твое какое дело? Хоцьу — живу, хоцьу — топлюсь!

— Постой! — Велем вдруг сообразил, но не решился даже переглянуться со Званцем, чтобы не спускать глаз с этой дикой русалки. — Ты что-то по-нашему говоришь, по-чудински.

— Как хоцьу, так и говорю!

— Терве! — поздоровался Велем, который от Кевы, Никани, Илини и его родни из ладожской Чудиновки нахватался кое-каких выражений. — Исянтян эй оле котона, ойкейн хивин, митя халюатте?

Это был достаточно бессвязный набор слов, которым он порой объяснялся с чудинами, приезжающими к отцу по торговым делам (из-за чего и слова знал в основном из области «что почем»). Однако на девушку он подействовал самым отрадным образом: она смотрела на Велема в изумлении, но уже без ненависти. А ведь сама она была вовсе не чудинка, это Велем теперь разглядел. Чудины совсем не такие: меньше ростом, тоньше в кости, у них совсем другие лица — с более мелкими и мягкими чертами. А эта была совсем как все девки у них в Ладоге, только очень тощая и с синяком под глазом.

— Ты кто такой? — настороженно, но уже не так враждебно спросила она, когда Велем закончил выяснять количество привезенных вевериц и сообщил, что на продажу есть топоры и очень хорошие ножи свейской работы.

— Я… — Велем с сомнением глянул на Званца, прикидывая, стоит ли начинать врать про выкуп за увезенную сестру прямо сейчас. По его мыслям выходило — не очень. — Я-то… здесь не здешний. А вот ты с чего головой в омут кинулась?

— А с того, что луцьсе к русалкам пойду, цьем буду с этими гадами жить, — хмуро ответила девушка. Она подобрала ноги и обхватила колени, глядя перед собой. Плечи ее начали мелко дрожать: в мокрой рубашке сидеть не очень-то здорово.

— С какими гадами?

— Ну, с этими. — Она неопределенно кивнула куда-то на лес. — Три месяца пожила с ними словно тридцать лет. Извели, со свету согнали! Мужик еще ницьиво… — тут ее лицо исказилось, будто она взяла в рот лягушку, — добрый хотя бы. А баба его… А он сам против нее пикнуть боится. Бил бы он ее, как она меня, была бы мягцье веверицы зимней!

— Так тебя дома бьют?

— Дома… В Вал-городе был дом, там не били. А тут… могила одна.

— В Вал-городе! — Велем даже схватил ее за мокрое плечо, но она отшатнулась и так глянула на него, что он поспешно отдернул руку — еще укусит. — Ты что, из Вал-города?

— А ты знаешь, где это?

— Еще бы! Я из Ладоги! А в Вал-городе у меня родня… была. Воеводы Хранимира жену, Святодару Святоборовну, знаешь?

— Воеводшу? — Девушка повернулась, глядя на него во все глаза. — Как не знать! Ты — ее брат?

— Двоюродный. Моя мать, Милорада Синиберновна, и ее мать, Гневорада, — родные сестры, дочери Радогневы Любшанки.