Возвращение чудес - Владимир Крышталев

Если способности уже есть, то развить их — дело принципа. Тем более, когда все вокруг только и делают, что мгновенно перемещаются в пространстве, заставляют предметы летать или возникать из ниоткуда, проходят сквозь стены… ну и дальше в том же духе. Это всё была видимая сторона применения удивительных способностей — не самая эффективная, зато вполне эффектная. Что-то вроде красивой обертки.

Существовало также «во-вторых». Алексей смутно чувствовал, что вскоре может пригодиться и его помощь. Он все еще не совсем понимал, для чего Клод и остальные из его компании рискуют собственной жизнью, играя в странные «игры». В его глазах это была причуда долгожителей, наделенных слишком большой силой. Обычная жизнь им, наверное, казалась пресной, лишенной вкуса. Какой интерес жить, когда всего можешь достичь мановением руки?… Вот и искали те, кого в иных мирах окрестили богами, развлечений…

Он не понимал мотивов своих новых друзей, потому что не проник еще в ту новую вселенную, которая когда-то открылась перед каждым из них. Но это не мешало ему кое-что чувствовать.

Марго задерживается неспроста. Эвелин отправилась ей на помощь. Что могло произойти?

Вопросы не давали ему покоя. И Алексей занимался — настойчиво, самозабвенно, даже исступленно. А когда больше не оставалось сил, он шел в спортзал и избивал тяжелые груши или бетонные блоки. Костяшки его пальцев теперь часто кровоточили. Раньше они не знали подобного обращения: Алексей был поклонником философии айкидо, хотя учился всему понемногу. Раньше ему казалось, он понимал мастера Уисибу*. Но недавние события пролили на его убеждения совсем другой свет. Он вдруг почувствовал себя не умудренным опытом профессионалом, а совершенным новичком, который успел нахвататься поверхностных знаний и возомнил о себе невесть что.

— Это хорошо, — бормотал Алексей, в двухсотый раз повторяя прямой удар рукой, — хорошо, что мы все еще способны на грубую и бескомпромиссную самокритику. Это значит, мы все еще способны учиться. Хорошо.

Очередного удара цепь не выдержала, и груша, на миг сложившись пополам, а затем выпрямившись, полетела в дальний конец зала. От ее падения гулко содрогнулся пол. Алексей остановился, шумно перевел дух и посмотрел на свисающий с потолка кусок цепи. Одно из звеньев было разогнуто.

— Здорово! — раздался женский голос от входа. — А если бы на месте этой груши стоял человек?

— Ему бы крупно не повезло, — ответил Алексей, поворачиваясь. — От последствий такого удара не спасет даже современная медицина. Привет, Наташа!

Она была в темно-синих облегающих брюках и ярко-белой блузке, на фоне которой длинные каштановые волосы казались почти черными. Обворожительна, черт возьми! Широкие бедра, узкая талия. Умеренные холмики грудей, прорисовывающиеся под блузкой. Большие глаза, длинные ресницы…

— Привет! — девушка улыбнулась и помахала рукой. — А ты когда-нибудь на самом деле вот так… человека?

Алексей с трудом отвлекся от эстетического созерцания.

— Вообще-то, наверное, нет, — произнес он медленно. — По большей части не было надобности. Я справлялся и без кулаков.

— А смог бы?

Он покачал головой:

— Наташа, лучше не спрашивай об этом. Мне приходилось участвовать в войне. Я видел, как люди убивают и умирают. Там дрались все: философы и рабочие, учителя и врачи, инженеры и музыканты. Одним из моих лучших друзей был художник. Чистя во время передышек свой автомат, он рассказывал мне о тех картинах, которые он напишет, вернувшись домой. Он воображал себе мирные зеленые луга на фоне далеких гор, пасущиеся стада, а на переднем плане — прекрасную богиню, зачерпывающую воду из кристально-чистого ручья. Он хотел дарить людям красоту и веру в жизнь — а дарил смерть. От его пуль пали как минимум четыре десятка человек, прежде чем он сам получил пулю. Задуманные картины так и остались ненаписанными. И, может быть, выпустивший пулю враг тоже был каким-нибудь поэтом, мечтавшим написать в стихах великую историю любви. Никто из них не хотел убивать, никто не считал себя чудовищем. Когда такое видишь, начинаешь по-другому оценивать, что человек может делать, а чего не может. Переосмысливаешь саму жизнь.

Алексей вытер тыльной стороной ладони пот со лба и усмехнулся:

— Что-то меня потянуло на рассуждения. Наверное, из-за того, что на этой громадной яхте почти не осталось людей, с которыми можно поговорить. Так что прими мою болтовню за выражение радости по поводу твоего приезда. Ты надолго?

Наташа неопределенно дернула плечами:

— Пока не знаю. Хочу дождаться папу. Я думала, он здесь.

— Клод? Да он не усидит на одном месте и двух часов, — Алексей подошел к груше и попытался ее поднять. От напряжения его лицо побагровело, на руках и ногах вздулись вены.

— Эй, надорвешься! — забеспокоилась Наташа.

Все-таки ему удалось чуть-чуть приподнять тяжеленный кожаный мешок. Когда Алексей ослабил хватку, тот опять шумно бухнулся на пол.

— Видишь ли, — сказал Алексей, тяжело дыша, — это у нас, мужчин, в крови. Если где-нибудь поблизости появляется женщина, мы тут же начинаем демонстрировать, какие мы сильные.

Улыбнувшись, девушка вошла в зал и присела на один из тренажеров. Задумчиво потянула рукой трос, на котором крепились добрые двадцать килограммов. Блоки тихо зашуршали, и груз поднялся до самого верхнего положения.

— Похоже, на «Аркадии», кроме тебя и Ларри, никого нет, — пожаловалась она.

— То, что Ларри есть, уже прогресс, — отметил Алексей, уставившись на тренажер Наташи. — Этот старый картежник тоже любит пропадать. Наверное, по старой памяти надувает между делом какие-нибудь казино… А ты, я смотрю, маленькая хрупкая девочка, для которой поднять два десятка килограммов — это раз плюнуть.

Наташа взглянула на груз, плавно опустила его назад. Улыбка обнажила ее белые зубы, сделав еще привлекательнее и ближе.

— Меня никогда не называли хрупкой, — сообщила она по-домашнему просто. — В школе я была хулиганистой забиякой и нередко ходила с синяками. Парни меня уважали, некоторые даже побаивались. Зато часто приглашали в свои компании. Кажется, я переиграла во все мальчишечьи игры.

Она оперлась рукой на сидение тренажера и вытянула вперед ноги. Алексей проследил за этим движением, а затем тоже присел — на грушу, которую перед этим пытался поднять.

— Я была высокой и сильной, — продолжила девушка. — Один задира из соседнего класса как-то хотел со мной подраться. Так я ему надавала тумаков на глазах у всех. Меня потом все подряд просили научить «приемчикам», а папа здорово отругал. До этого я никогда не видела его таким сердитым. Он закрылся со мной в одной комнате и прочитал длинную лекцию по поводу того, что победитель — это человек, не допустивший драки; что если ты позволил втянуть себя в драку, то заведомо проиграл, каков бы ни был исход; что меня учили боевым искусствам не для того, чтобы я пестовала свое тщеславие. В общем, он был ужасно строгим, но в то же время очень переживал. Мне даже в чем-то стало его жалко. Кажется, именно поэтому наставления подействовали, и я больше не дралась. Но если ты воображаешь, что я была нежным ангелочком с крылышками, то ты ошибаешься.