Вечерние новости - Артур Хейли

Наверное, это ощущение уносящегося времени толкнуло ее на то, что в одну незабываемую ночь, когда самолет погрузился в полумрак и почти все пассажиры уснули, Джемма скользнула к нему под одеяло, и они любили друг друга. Как ни странно, на трех узких креслах туристического салона им было удивительно хорошо, и он всегда вспоминал об этих минутах, как о самых прекрасных в жизни.

Сразу после этого неожиданно для себя, а может, вспомнив о том, что он потерял Джессику из-за своей нерешительности, Партридж прошептал:

– Джемма, выйдешь за меня замуж?

– О, amor mio <любовь моя (ит.).>, – шепнула она в ответ, – конечно. Они должны были приземлиться в Панаме. Партридж вполголоса задавал вопросы и строил планы, Джемма, тихонько и озорно посмеиваясь в полутьме, со всем соглашалась.

Днем они приземлились в Панамском аэропорту Токумен. Самолет “Алиталии” “ДС-10” вырулил по посадочной полосе. Папа сошел по трапу и, как истинный актер, которым он когда-то и был, изящным движением поцеловал землю перед множеством жужжащих телекамер. После чего начались обычные формальности.

Партридж заранее попросил своего выпускающего и съемочную группу в течение нескольких часов снимать визит папы без него. Он присоединится к ним позже, сделает комментарии и поможет смонтировать репортаж для очередного выпуска “Вечерних новостей”. Здесь разница во времени с Нью-Йорком составляла всего один час, так что они все успеют.

Его коллеги, хотя и умирали от любопытства, воздержались от расспросов, впрочем, Партридж понимал, что его увлеченность Джеммой вряд ли осталась незамеченной.

Кроме того, он обратился с просьбой к репортеру “Нью-Йорк тайме” Грэму Бродерику предоставить ему сегодняшние материалы. Бродерик удивленно вскинул брови, но все же согласился. Журналисты часто заключают между собой подобные сделки, ведь никто из них не знает, когда ему самому придется просить коллегу о помощи.

Партридж задержался после того, как все уже сошли с самолета. Он понятия не имел, что Джемма сказала своему начальнику, старшему стюарду, но они покинули “ДС-10” вместе. На Джемме по-прежнему была форма “Алиталии”, она начала было объяснять, что не может переодеться. Но Партридж не дал ей договорить:

– Я люблю тебя такой, какая ты есть. Она серьезно взглянула на него:

– Это правда, Гарри? Он медленно кивнул:

– Правда.

Они посмотрели друг другу в глаза, и каждый прочел во взгляде другого то, что хотел.

В здании аэропорта Партридж ненадолго оставил Джемму. Он подошел к туристическому бюро и задал несколько вопросов прыщавому юнцу за стойкой. Юнец, глупо улыбаясь, объяснил ему, что им с сеньорой надлежит доехать до Лас-Боведас, той части старого города, которая находится за крепостной стеной, на площади Франции. Там они найдут муниципальный juzgado <суд (исп).>.

Партридж и Джемма отправились в старый город на такси. Они вышли около высокого обелиска, увенчанного Шантеклером – петушком с раскрытым клювом. Обелиск был воздвигнут в честь строивших канал французов, среди которых был знаменитый Фердинан де Лессепс.

Примерно через двадцать минут в причудливо декорированной комнате, которая когда-то служила тюремной камерой, Гарри Партридж и Джемма Бачелли стали мужем и женой. Во время пятиминутной церемонии судья, одетый в guagabera <свободную белую рубаху (исп. ).> – облачение отнюдь не торжественное, – подписал Acta Matrimonial <Брачный контракт (исп.).>, за что Партридж заплатил двадцать пять долларов, он также вручил по двадцать долларов двум стенографисткам, выступавшим в роли свидетелей.

Жениху и невесте сообщили, что дополнительная формальность – регистрация брака – не обязательна и в общем-то излишня, если они не вернутся сюда за разводом.

– Мы зарегистрируем брак, – сказал Партридж, – но не вернемся.

И наконец судья вяло пожелал: “Que vivan los novios!” <Пусть молодые будут счастливы! (исп.)>. Молодоженам показалось, что эту фразу он произносил уже множество раз.

И тогда, и после Партридж недоумевал, как Джемма, не моргнув глазом, согласилась на гражданскую церемонию – ведь ее религия этого не допускала. Она была урожденной католичкой и свое начальное образование получила в школе Сакрекер. Но всякий раз, когда он ее об этом спрашивал, она лишь пожимала плечами и говорила: “Господь поймет”. Вероятно, это было типичным проявлением беспечного отношения к религии, которое свойственно многим итальянцам. Однажды он слышал, что итальянцы считают самого Создателя итальянцем.

Разумеется, известие о женитьбе разнеслось по самолету быстрее четырех ветров земли – эту цитату из “Откровения Иоанна Богослова” употребил корреспондент лондонской “Тайме”. После вылета из Панамы в салоне для журналистов отпраздновали это событие – с икрой, шампанским и прочими напитками, в которых не было недостатка. Экипаж и стюарды приняли участие в “банкете” – насколько им позволила работа – и сообщили Джемме, что она полностью свободна от своих обязанностей до конца дня. Даже капитан экипажа, ненадолго отлучившись из кабины, явился с поздравлениями.

Среди веселья и теплых пожеланий от Партриджа не укрылось то, что некоторые из присутствующих сомневались в прочности этого брака, а мужчины еще и завидовали.

Никого не удивило, что святые отцы демонстративно проигнорировали свадьбу, и до конца поездки Партридж чувствовал холодок и неодобрение с их стороны. Как журналисты ни старались, им так и не удалось выяснить, дошла ли эта новость до папы. Во всяком случае, в салоне для журналистов папа ни разу больше не появился.

В те редкие минуты, когда Партридж и Джемма могли побыть вдвоем, они строили планы на будущее.

В номере нью-йоркского отеля.., медленна и печально.., образ Джеммы исчезал. Настоящее вытеснило прошлое. И наконец изнуренный Гарри Партридж уснул.

Глава 10

Мигель получил телефонограмму в 7.30 утра в субботу на своем опорном пункте в Хакенсаке. Звонок застал его в небольшой комнате на первом этаже основного здания: здесь находился его рабочий кабинет и здесь он спал.

Из шести радиотелефонов, которыми располагала его группа, один мог принимать экстренные звонки – его номер знали только те, кто имел на то право. Мигель всегда держал этот телефон при себе.

Абонент, согласно инструкциям, звонил из телефона-автомата, чтобы не засекли ни один из номеров.

Мигель вот уже час напряженно ждал этого звонка. Он поднял трубку после первого же сигнала и сказал: “Si?” <Да? (исп.)>

Звонивший произнес пароль: “Tiempo” <Погода (исп.).>, на что Мигель ответил: “Relampago” <Молния (исп.).>. Существовал запасной вариант ответа: если на “погоду” он ответил бы словом “гром” вместо “молния”, это означало бы, что в силу ряда причин его группе нужна двадцатичетырехчасовая отсрочка. Под “relampago” подразумевалось следующее: “Мы готовы к отъезду. Назовите место и время”.

За этим последовала главная фраза: “Sombrero, profundo sur <Широкополая шляпа, юг (исп.).> , две тысячи”.

"Sombrero” означало аэропорт Тетерборо, до которого было меньше мили пути, “profundo sur” – южный въезд. Число “две тысячи” служило указанием времени – 20.00, когда заложники и сопровождающие должны подняться на борт колумбийского самолета “Лирджет 55ПР”.

Мигель коротко ответил: “Lo comprendo” <Понял (исп.).>, и беседа окончилась.

На сей раз звонил другой дипломат – сотрудник Генерального консульства Колумбии в Нью-Йорке; вот уже месяц – с момента прибытия Мигеля в Соединенные Штаты – этого человека использовали для передачи информации. Дипломатические корпуса Перу и Колумбии кишели людьми, либо сочувствовавшими “Сендеро луминосо”, либо состоявшими на службе у “Медельинского картеля”, либо и то и другое одновременно; они вели двойную игру за немалые деньги, которые получали от латиноамериканских королей наркобизнеса.

После телефонного разговора Мигель обошел дом и другие постройки, предупреждая остальных об отъезде, хотя приготовления велись уже полным ходом и каждый знал, что от него требуется. Лететь с гробами, в которых будут перевозить узников, должны Мигель, Баудельо, Сокорро и Рафаэль. Хулио оставался в Соединенных Штатах в прежнем качестве агента “Медельинского картеля” – на “случай надобности”. Карлос и Луис должны через несколько дней вылететь в Колумбию разными рейсами.

У Хулио, Карлоса и Луиса оставалось напоследок одно дело: после того как самолет улетит, они должны выгнать из гаража машины и бросить их в разных концах города.

Мигель много думал над тем, как поступить с их логовом в Хакенсаке. Он решил было на прощание поджечь все. Однако пожар привлек бы внимание, пепел могли подвергнуть экспертизе, и не исключено, что всплыли бы улики. Пусть даже это и не имело значения – их все равно здесь уже не будет, – но с какой стати облегчать работу американской службе безопасности. Поэтому идею поджога Мигель отверг.