Том 11. Монти Бодкин и другие - Пэлем Вудхауз

— Да ну его! — сказал он. — Это Аи вор Лльюэлин, киношник.

— Я знаю. Джейн Пассенджер сидела рядом с ним за завтраком.

Монти насупился. Его распирало от чувств, им нужен был выход. В этот светлый миг примирения он жаждал обнять любимую, но не мог осуществить этого, пока на него таращится пучеглазый киномагнат. В такие светлые моменты человеку как никогда требуется уединение — но какое же может быть уединение в присутствии Айвора Лльюэлина! Каким-то образом он создавал иллюзию большой парадной толпы с театральными биноклями.

И тут Монти осенило.

— Подожди! — сказал он и выбежал из комнаты.

— Вот! — сказал он, вернувшись через пару минут.

Гертруда Баттервик взвизгнула от восторга. На хоккейном поле это была бесчувственная машина, способная без зазрения совести ударить противника по ноге, но в остальных случаях она была воплощенная женственность, с чисто женской любовью ко всему красивому и неповторимому. А ей не часто доводилось видеть что-либо столь же красивое и неповторимое, как то, что протягивал ей сейчас Монти.

Это был один из тех предметов (а их на свете немало), которые буквально просятся к вам в руки из уличной витрины, — коричневый плюшевый Микки Маус с нежно-розовыми бусинками глазок. Монти предпочел его всем остальным, а там были желтый медвежонок, темно-вишневый верблюд и зеленый бульдог из папье-маше, который, если его потрясти, качает головой. Но внутренний голос подсказал ему, что Гертруда бы выбрала этого.

И не ошибся. Она, крича от восторга, тотчас же прижала Микки к груди.

— О, Монти! Это мне?

— Конечно, глупышка. Кому же еще? Я приметил его утром у парикмахера в витрине, он мне сразу понравился. Голова откручивается. Можно класть конфеты или что хочешь.

— О Монти! Это… А, здравствуй, Амброз.

Романист вошел в комнату и остановился в дверях, оглядываясь, словно искал кого-то. Потом подошел к ним.

— Привет, Гертруда, — поздоровался он. Он вел себя как-то странно, рассеянно, что ли. — А, Бодкин! Не знал, что ты на пароходе. Вы не видели Реджи?

— Я — нет, — сказала Гертруда.

— А я — только что, — сказал Монти. — Думаю, он сейчас на палубе.

— Ага, — сказал Амброз.

— Смотри, что мне Монти подарил. Романист мельком глянул на Микки.

— Мощно, — сказал он. — Я ищу Реджи.

— Голова откручивается.

— Лучше не придумаешь, — сказал Амброз Теннисон таким тоном, будто ему все равно. — Извините, я должен найти Реджи.

Гертруда вовсю занималась прекрасной мышью. Она только что обнаружила, что, по случайному стечению обстоятельств, которые делают нашу жизнь такой интересной, это была точь-в-точь мисс Пассенджер.

— Вылитая Джейн, — сказала она. — У нее всегда такое лицо, когда она натаскивает нас перед матчем. Пойду покажу ей.

— Иди, — сказал Монти. — Думаю, ей будет приятно. А я пока схожу в бар, пропущу рюмочку. Нервное напряжение, знаешь ли!

Нежно обняв Гертруду за плечи, он проводил ее до дверей. Амброз хотел было последовать за ним, но его остановил звук, напоминающий чавканье копыт по болоту. Догадавшись, что его работодатель хочет поговорить с ним, он подошел ближе, всем своим видом выражая готовность помочь.

— Да, мистер Лльюэлин?

Айвору Лльюэлину стало чуть легче. Во мраке уныния и горя для него в последние две минуты забрезжил луч света, и вместе с ним родилась бледная, шаткая, слабая надежда. Действительно, подумал он, сыщик, нанятый нью-йоркской таможней, не может быть на короткой ноге с такой симпатичной, пышущей здоровьем девушкой. Подруга сыщика, судя по всему, должна быть надушенной, тощей, с иностранным акцентом и, вполне вероятно, с кинжалом в чулке. Когда появился Амброз и оказалось, что он тоже знаком с этим типом, надежда дала новые ростки. Лльюэлину Амброз очень нравился, он не мог водить компанию со шпионами.

— Скажите мне…

— Да?

— Этот молодой человек, который только что вышел. Вы с ним, кажется, знакомы?

— Да. Несколько лет. Его фамилия Бодкин. Мы с ним вместе учились в Оксфорде. Извините меня…

— Вместе учились? — переспросил мистер Лльюэлин, начиная удивляться тому, что волновался из-за такой чепухи.

— Правда, я был на курс или два старше…

— Вы с ним хорошо знакомы?

— Ну да.

— Он ваш друг?

— Ну да.

— Кажется, я встречал его в Каннах.

— Правда? Вы извините меня…

— Вот я и подумал, — продолжал мистер Лльюэлин, — может быть, вы знаете, кто он такой.

— Кто он такой?

— Чем занимается. Какая у него работа? Амброз Теннисон улыбнулся.

— А, понимаю! Странно, что вы об этом спросили, потому от него этого меньше всего можно было ожидать. Но моя двоюродная сестра Гертруда уверяет меня, что это сущая правда. Он детектив.

— Детектив!

— Да, сыщик. Надеюсь, вы меня извините? Я должен бежать, мне нужно найти брата.

Глава VII

Потрясенный сильнее прежнего, мистер Лльюэлин некоторое время сидел как истукан. Затем в библиотеку ворвался девичий рой в сопровождении какого-то юнги, Лльюэлин выбрался из кресла и вышел на воздух. Он должен был побыть один.

Слова Амброза убили в нем затеплившуюся было надежду, оставив от нее лишь хладный труп, который не подавал больше признаков жизни.

Ощущение, с каким он выходил из библиотеки и шел по палубе, было точь-в-точь как год назад, когда однажды утром, по совету врача решив заняться гимнастикой, на пляже Малибу он бросил мячиком в одного мускулистого типа, а мускулистый тип поспешил вернуть мяч обратно и попал ему прямо в солнечное сплетение. Помнится, земля под ним покачнулась — и сейчас то же самое.

Он шел в свою каюту, как раненый зверь в берлогу, едва ли осознавая, зачем он это делает, — и первое, что он там увидел, была Мейбл, сестра его жены. Засучив рукава, она склонилась над стулом, на котором восседал тощий юноша с серым лицом. Судя по всему, то был сеанс остеопатии.

Когда человек входит в комнату, рассчитывая побыть наедине со своими мыслями, и обнаруживает, что его свояченица, которую он всегда недолюбливал, превратила его убежище в клинику, — что он почувствует, сделав такое открытие? Скорее всего, его первые чувства будут настолько сильны, что для них не найдется слов. Так было и с мистером Лльюэлином. Он стоял и молчал, а Мейбл Спенс смотрела на него через плечо спокойным и, как ему показалось, снисходительным взглядом. Ему этот взгляд не нравился. Однажды некий английский сценарист в очках в черепаховой оправе, нанятый его корпорацией, осмелился посмотреть на него подобным образом, и этого было достаточно, чтобы Айвор Лльюэлин невзлюбил всех английских сценаристов (что стало впоследствии отличительной его чертой).

— Привет, — сказала Мейбл. — Заходи.

Ее пациент радушно поддержал приглашение.

— Да-да, входите, — сказал он. — Не знаю, кто вы, сэр, и что вы делаете в этой каюте, но можете войти.

— Я ненадолго. Я тут лечу головную боль мистера Тенни-сона.

— Головную боль мистера Теннисона-младшего.

— Да, Теннисона младшего.

— Не путать, — продолжал пациент, — с головной болью мистера Теннисона-старшего, если она у него бывает, — хотя, боюсь, это не так. Не знаю, кто вы, сэр, и что вы делаете в этой частной каюте, но должен сказать вам, что эта малышка — вы не возражаете против того, чтобы я называл вас «малышка»?

— Не отвлекайтесь.

— Эта малышка, — сказал Реджи, — ангел милосердия. Самое точное определение. Точнее не бывает. Она увидела меня на палубе, с первого взгляда определила, что у меня болит, привела меня сюда и стала мною заниматься. Надо бы потом посмотреться в зеркало — на месте ли голова или ее оторвали, но в остальном я чувствую себя намного лучше.

— У мистера Теннисона…

— Мистера Теннисона-младшего.

— У мистера Теннисона-младшего был похмельный синдром.

— Был. Никому бы такого не пожелал, сэр, не знаю, кто вы и что вы делаете здесь, в частной каюте…

— Это мой шурин, Айвор Лльюэлин.

— А, волшебный фонарь… — сообразил Реджи. — Добрый день, мистер Лльюэлин. Рад с вами познакомиться. Мой брат Амброз рассказывал мне о вас. Он вас очень высоко ценит, Лльюэлин, очень высоко.

На киномагната вежливые слова не подействовали. Он мрачно глянул на молодого человека.

— Мне нужно поговорить с тобой, Мейбл.

— Хорошо. Начинай.

— С глазу на глаз.

— Ах так? Ну ладно, сейчас закончу.

Она мертвой хваткой вцепилась в шею Реджи, он только слабо вскрикнул.

— Ну-ну, потерпите, — успокоила она.

— Легко сказать «потерпите», а что если я у вас в руках развалюсь на части?

— Вот. Теперь все. Что скажете? Реджи чуть покрутил головой.

— Скажите «Бу».

— Бу!

— Громче.

— Бу!

— Теперь мне на ухо.