Алый цвет зари... - Сергей Фадеев

Правда, Александр уже два года, как отказался от помощи отца, и денег у него категорически не брал. Иной раз только мать почти насильно всовывала ему пару сотен рублей. От нее он их принимал, но всегда говорил, что ведет им счет и непременно со временем отдаст.

— Да что ты такое говоришь, Сашенька, какие между нами счеты! — всплескивала руками Матрена Прокофьевна, — да я от чистого сердца, я же твоя мать родная, ты же моя кровинушка! Бери, бери! — И слезы ручьями начинали литься из ее когда-то голубых, а теперь выцветших серых глаз. У Александра в таких случаях тоже перехватывало дыхание, и он торопился выскользнуть за порог…

Учился Александр в политехническом и действительно водил дружбу с радикально настроенными студентами. Эти ребята так и сыпали словечками вроде: «эсдеки», «эсеры», «меньшевики», «большевики», «конспирация», «экспроприация», «эксплуатация»… В Александре, высоком, худощавом симпатичном юноше с мелкими, но правильными и приятными чертами лица, их речи вызывали едва сдерживаемый восторг. Ему давным-давно наскучила сытая, умиротворенная жизнь родителей. Отец думал только о барышах, мать — о домашнем хозяйстве. Книг они не читали, на концерты и в театры не ходили. Вытащил, правда, их Александр один раз на концерт самого Федора Шаляпина. Старикам вроде понравилось, но папаша после концерта повторял, что у него на заводе якобы есть мужик, у которого «голос погромче и побасистее шаляпинского будет»!

Александр был юношей романтического склада. Он зачитывался рассказами Максима Горького, раз пять смотрел его «На дне», упивался Ницше, но читал и «Капитал» Карла Маркса. Он мечтал раздать богатство отца беднякам, довольно смутно представляя себе «экспроприацию экспроприаторов».

События ноября и декабря 1905 года поначалу повергли его в смятение, даже в шок. Его закадычного друга Сергея Волохцева ранили! Да, да, серьезно ранили в грудь на настоящей баррикаде! И Александр понял, что не может стоять в стороне.

Александра определили в боевую группу, поддерживающую пресненских рабочих. Тем более что он жил на Пресне и обязан был знать все ходы и выходы в районе. К несчастью, в день, когда в Москву ввели регулярные армейские части, Александр попал на баррикаду. Никто тогда и не подозревал, что дело идет к полному разгрому восставших.

Защитники баррикады нервно переговаривались между собой.

— Патронов маловато! — нервно бросил, ни к кому конкретно не обращаясь, молодой рабочий Порфирий.

— Да и за подкреплением не мешало бы кого-то отправить! — заметил приятель Александра студент-медик Виктор. — Солдаты на подходе, говорят, у них артиллерия!

— Не паниковать, товарищи! — грозно одернул его седой ткач Петрович, — в армии такие же русские мужики, как мы! Они в нас стрелять не станут! А на подкрепление нечего рассчитывать, самим надо отбиваться!

К вечеру на перекрестке соседней улицы их дозор обнаружил пушки. Это был конец, но с баррикады никто не ушел, остался и Александр. Мятежники послали парламентариев для переговоров. Но те не вернулись — видно, их арестовали…

Несколько снарядов в мгновение разметали хлипкое сооружение, пропахшее мочой и порохом. Александр был ранен. К счастью, легко — в правую руку, которую насквозь прошил маленький осколок.

Грязный, оборванный, в окровавленных лохмотьях добрался Александр до собственного дома, куда его не узнавший поначалу сторож даже отказался впускать.

Отсидевшись в своей комнате неделю под причитания делавшей ему перевязки матери, Александр понял, что ему надо уходить. Лучше всего было пробраться за границу. Паспорт у него, к счастью, был выправлен. Восстание было утоплено в крови, по городу шли повальные аресты. Повсюду искали мятежников.

— Сынок, ну куда же пойдешь?! — в ужасе всплеснула руками Матрена Прокофьевна. — Тебя же схватят, несчастного! Тюрьма, каторга! Ах, боже мой, горе-то какое!

— Если я здесь останусь, за мной и сюда придут! — спокойно ответил Александр. Он подошел к матери обнял ее и ласково поцеловал в щеку. — Мне надо уходить, матушка! Ничего не попишешь! Я сам себе такую судьбу выбрал!

Матрена Прокофьевна зарыдала в голос.

Суровый отец даже не вышел попрощаться с сыном, одетым в какое-то старье из чулана, чтобы не бросаться в глаза. Хотя страшно переживал за него и все время молился за его здравие. Зареванная Матрена Прокофьевна сунула Александру деньги и небольшой узелок. Продукты брать он наотрез отказался.

— Здесь кольцо с дорогим камнем! Твой батюшка подарил! Я его все равно не ношу, а тебе оно жизнь может спасти! И на чужбине пригодится! Продашь там. Сможешь жить безбедно, оно больших денег стоит! — с этими словами, непрестанно вытирая слезы, Матрена Прокофьевна трижды перекрестила сына и поцеловала его в лоб.

Жандармы остановили его в десяти минутах ходьбы от дома, и нервы у Александра не выдержали. Он оттолкнул усатого филера и бросился бежать.

На углу его достала пуля. Боли он не почувствовал, пуля попала прямо в сердце. Александр даже подумать ничего не успел, только вырвался изо рта тихий стон: «Мама!»

Его опознал дворник булочника Ситцева — Тимофей, когда жандармы приволокли труп во двор.

— Господи, так ведь это сын Николы Фомича, купца-мильонщика, они тута рядом живут, особняк трехэтажный!

Решив, что они совершили ошибку, жандармы с помощью Тимофея теперь уже бережно донесли безжизненное тело Александра до его родного дома. «Может, живой еще, оклемается!»

— Здесь все, что при нем было, в целости и сохранности! — откашлявшись, доложил жандармский вахмистр.

Увидев тело сына, с которым она попрощалась меньше часа назад, Матрена Прокофьевна закричала в голос и потеряла сознание…

Никола Фомич умер через год, так и не оправившись после смерти сына, дело его без хозяйского глаза быстро пришло в упадок. Его похоронили на Ваганьковском кладбище, рядом с сыном.

Матрена Прокофьевна пережила мужа и сына на двадцать лет, отдала богу душу уже при советской власти. А от кольца с огромным рубином избавилась еще в 1907 году, продав его почти за бесценок.

Глава сорок восьмая

— Знаешь, что я тебе скажу?! Рубин этот надо разрезать на несколько частей! Вот что мы должны сделать! Обязательно! Непременно! Скажем, на три части. И три отдельных кольца изготовить. Одно будет твоим, второе — продадим, а третье — пусть мне остается на память! — неожиданно, но твердо заявил Петр за завтраком.

Елена удивленно захлопала глазами и отложила в сторону надкушенный круассан, который собиралась обмакнуть в кофе.

— Это делать нельзя! Кольцо очень древняя! Очень дорогая! Прекрасная! Нельзя! Камень есть уникум! Такой резать есть преступлений!

— А вот и можно, и даже нужно. Совершенно необходимо! Я убедился, что рубинище этот зловещий одни несчастья приносит! Зависть у всех вызывает! Стремление его украсть! Я с ним никогда спокоен не буду! Вот так просто продать его вроде бы жаль, столько сил и здоровья потрачено на то, чтобы его вернуть! Короче, я решил: надо найти хорошего ювелира и заказать ему три кольца. Может, одно из них он сам у нас и купит! И вычтет из стоимости причитающееся ему за труды.

— Не знаю, не знаю. Я не есть так уверена, что надо камень, как это сказать, мельчить…

— Дробить.

— Да, так. Нельзя это делать! Никак нельзя!

— Говорю тебе, так будет лучше! Во-первых, мы избавимся от проклятья, которое явно над этим камнем довлеет, во-вторых, у нас деньги появятся. И, в-третьих, у тебя кольцо будет. В конце концов, я восстанавливаю справедливость. Тебе тоже кое-что должно достаться из наследства родственницы. И память о тетушке сохранится. И не спорь со мной, я так задумал! И решение мое окончательное. Как говорится, обжалованию не подлежит!

Разговор этот состоялся через три дня после вызволения Петра из плена. Как ни пыталась Елена отговорить его, он стоял на своем. Наконец, убедившись в том, что ее доводы не действуют, Елена сдалась.

— В Париж есть много хороших ювелир, — задумчиво проговорила она. — Но я их так хорошо не знать. Мне надо держать совет с подруга Николь, она любит украшаться, знает мастеров.

— Замечательно. Я рад, что у тебя есть такая подруга. Нам и вправду нужна ее помощь.

Поболтав с подругой по телефону, Елена сообщила Петру, что Николь готова встретиться с ними и отвести к знакомому хорошему ювелиру.

Рандеву состоялось в небольшом кафе рядом с площадью Бастилии. Пока подруги пили капуччино и весело щебетали, Петр отстраненно потягивал эспрессо, периодически прикладываясь к рюмке с коньяком, и разглядывал прохожих. Время от времени он непроизвольно прикладывал ладонь к чуть оттопыренному внутреннему карману, в котором помещалось золотое кольцо с огромным рубином.

Ювелир оказался толстеньким лысеющим господином средних лет с притворной улыбкой и неожиданно тонкими и проворными пальцами. Он принялся рассматривать кольцо в окуляр, вертеть его, изучать под какими-то приборами. Не менее тщательно он исследовал и золотую оправу.