Утоли моя печали - Лев Копелев

Она многое понимала, когда мы говорили о физической природе речи, о том, как в живых резонаторах - в гортани, в носоглотке, во рту формируются, замешиваются и лепятся потоки осмысленных звуков - речевых знаков... Рассматривая звуковиды, осциллограммы, рисовальные схемы, она быстро усваивала, что к чему... Но так же быстро забывала то, что, казалось, уже прочно знает. И легко отвлекалась от любого занятия - от проверки артикуляционных таблиц и от заучивания английских глаголов, от расшифровывания звуковидов и от нового раздела своей диссертации, который должна была не просто прочесть, но и осмыслить его в связи с предшествующими разделами и планом последующих.

- Интересно? Конечно, очень интересно. Я потом еще почитаю и подумаю. Значит, вы совершенно уверены, что эти стрежни - самое главное для разборчивости? Это вы сами придумали?.. Ага, значит, американцы все-таки раньше. А может быть, какие-нибудь русские ученые еще раньше? Хорошо бы это доказать. Но это вы придумали название "стрежень"? Да, да, я знаю, конечно, "из-за острова на стрежень, на простор речной волны...". Но большинство людей поет: "Из-за острова навстречу..." А я больше всего люблю оперу. И сама мечтаю написать оперу. Вот помогли бы вы мне, сочинили бы хорошее либретто. Чтоб это была современная героическая и лирическая опера. Чтобы и подвиги, и любовь. Мне один знакомый советовал взять за основу "Молодую гвардию", но я не хочу. Там ведь все кончается печально, трагически. В жизни я бываю пессимисткой; мне так не везет, столько неприятностей... Но в музыке, в искусстве я за оптимизм, за жизнерадостность... Да, да, конечно, я проверила все таблицы, получилось в среднем 54 или 56% разборчивости; сейчас напишу заключение... Ну зачем вы еще перепроверяете? Но почему это ошибка, вы же сами говорили, что Ж и Ш, Д и Т, Г и К могут заменяться. Почему только в конце? Значит, если ПАС вместо ПАЗ и наоборот - это не ошибка. А если ЗАП вместо САП, то ошибка? Не помню, чтоб вы мне это говорили... Ну, значит, забыла, девичья память. И сколько же у вас получается? Неужели меньше 50%?.. А ведь я уже сказала - 56. Капитан из той лаборатории так обрадовался. А теперь мы его разочаруем. Может быть, не стоит? По-моему, лучше, чтобы людям было приятно. Что там изменится из-за каких-то 5-6 процентов? Хорошо-хорошо, а сама знаю: честность - точность добросовестность. Это я еще в школе проходила. Пусть будет по-вашему...

* * *

Декабрь. Понедельник. Темное утро. Первые, кто выбежал, чтобы зарядиться на морозе, возвращаются встревоженные - у вахты видны три больших воронка. И в зоне полно вертухаев...

На поверке дежурный офицер объявляет:

- После завтрака всем оставаться в юртах. Никуда не выходить до особого распоряжения... Что значит "надо работать"? Сказано: не выходить до особого распоряжения. Ничего не могу объяснить, когда нужно будет, тогда вам все разъяснят.

В столовой, за завтраком, узнаём, что уже многие собирают вещи. И дежурный ходит с большими списками...

Значит, отправляют всех! Во всяком случае - большинство.

Знобит от тревожного ожидания.

У выхода из наших юрт стоят и похаживают вертухаи. Следят, чтобы никто не шел дальше уборной. Даже в санчасть не выпускают.

- Если очень больные, доложим дежурному - пошлет лекпома.

У нас окно прямо против ворот в зону шарашки - видно, как туда водят по одному, по два. Понятно, идут оформлять бегунки, сдавать приборы, инструменты.

Кое-кто хитрый по пути забегает к нам.

- Я тут брал (или оставил) книжку, полотенце. - Прощается, успевает сказать: - Там воронков - целая колонна. У дежурняка толстая папка списков... Бывайте, мужики! Авось еще увидимся в Бутырках или на этапе.

Высматриваем, кого ведут. Пытаемся сообразить, есть ли система. Сперва показалось, что увозят только работяг из мастерских и техников из лабораторий. Но вот провели инженера. Еще одного... И двух немцев химиков.

Обед. В столовой пустые места первой смены заполняют за счет других (нас кормили в три смены) . Расспрашиваем новых соседей.

Узнаем, что немцев не отправили. Это Евгения Васильевна настояла, чтоб их привели в лабораторию на час закончить обработку керамических деталей.

Перехватив у дверей дежурного, я стал говорить, что у меня в лаборатории незаконченное очень важное исследование. И если я хоть на полчаса не зайду туда, возможна серьезная авария. Но он неумолим.

- Если надо, ваше начальство само скажет. А так я ничего не могу. Нет, и докладывать не буду. Видите сами, что делается.

После обеда вызвали нескольких человек уже из наших юрт, "первокатегорных".

В лаборатории в ящиках моего стола лежали тетради, записные книжки, папки рукописей конспекты книг и статей, незаконченные работы о "ручных" корнесловиях, связывающих разные языки, статья - попытка осмыслить природу и происхождение национальной вражды, национализма и шовинизма, стихи, заметки, планы,.. И часть записных книжек Солженицына, которые Гумер еще не успел вынести (он выносил мои "посылки" малыми порциями, чтобы не вздувались карманы). Диссертация Валентины еще и вполовину не готова, накоплены материалы, в которых она сама никогда не разберется. Все это мои трехлетние поиски, сомнения, открытия, горести и радости... да, были и радости! А что ждет там, куда увезут, - в камере, в лагерном бараке?.. Какие радости? Лишняя миска баланды, лишний час кантовки...

Надсадно стараюсь убеждать себя, как уже не раз старался раньше (и ведь умел в самые проклятые часы) : "Не смей раскисать! Не жалей ни о чем. Не хнычь".

Лучший способ ободрить себя - ободрять других. Хочешь избавиться от страха, от подлого страха в ожидании беды - шути, остри, хоть по-дурацки, хоть грубо, похабно т смейся и смеши.

Вижу, что и Сергей поступает так же. В глазах тревожные искры, нет-нет да и дернется щека. Но он с веселой злостью матерно комментирует происходящее, подначивает Семена и других, кто попал на шарашку прямо с Лубянки, из Лефортова. Наставляет, что делать при встрече с урками... Задирает и меня:

- Ну, так как же понимать все это с точки зрения исторической необходимости и диалектического материализма?

Принимаю подачу - начинаю вспоминать грозные события прошлого: Варфоломеевская ночь, Сицилийская вечерня, петровские расправы со стрельцами... И наспех кропаю нечто рифмованное, озаглавленное "Утро стрелецкой казни":

Пою я день великого смятенья,

Когда свершился беспощадный рок

И разрешились многие сомненья.

Был понедельник. Прозвучал звонок.

И первый закряхтел у вахты воронок.

...Ну что такое ночь Варфоломея?

Что Сицилийская вечерня?.. Пустяки!

Нет слов, чтоб выразить всю силу злой тоски,

Объявшей вдруг трепещущего зека,

Когда во двор, гудя, въезжали воронки,

А мы толпилися, бледнея, холодея,

И, словно кролики пред хищной пастью змея,

Таращились на нос дежурняка,

Уткнувшийся в шуршащие листки.

Мы знали - там судеб неотвратимый ход,

И только ждали - чей черед...

За ужином еще больше пустых мест.

Наконец - отбой! В ту ночь многих донимала бессонница. Некоторые кричали со сна.

На следующий день опять выпускали из юрты только в столовую и в уборную. От нас вызвали еще несколько человек. На их места привели из других юрт.

На третье утро во время поверки дежурный сказал:

- После завтрака - выход на работу. Нормальный.

Из четырехсот зеков, работавших на шарашке в начале декабря (весной было более пятисот), осталось примерно 70. И трое дворников в лагере. Но акустическая не потеряла ни одного заключенного.

Мы понимали - нас отстоял Антон.

Валентина светилась улыбками, глаза были влажными.

- Я так переживала, так переживала, беспокоилась - неужели больше никогда не увижу...

Я был растроган, хотя догадывался, что ее волнение и радость в наибольшей мере относились к Сергею. Уже с первых дней она издали влюбленно глядела на него, краснела, когда он приближался, восхищалась его шутками. Он замечал это, красовался, поглядывал задумчиво, многозначительно и говорил то с томными гортанными переливами, то величаво рокоча... Но слишком приближаться не хотел. Незадолго до этого прекратилась его короткая бурная связь с Евгенией Васильевной.

- Страху-то бывало больше, чем удовольствия. Это тебе пофартило целыми часами вдвоем со своей, да еще и в секретной заначке: по закону изнутри заперты... А мне как? Урывай минутки в темном углу. Каждого шороха пугайся. Так можно импотентом стать.

Своего прикрепленного Сергей называл "Ванька-Ключник". Тот чаще других отпирал сейф, доставая наши записи, чертежи, рабочие книги. Молоденький техник-лейтенант Иван Яковлевич, студент последнего курса вечернего отделения института связи, невысокий, щуплый, но жилистый и подвижный, глядел на все большими мальчишескими глазами, с жадным любопытством. Сергей быстро приручил его. Позднее он даже пересылал через него письма семье. Ваня был комсомольцем, непоколебимо убежденным в правильности линии партии, в гениальности великого Сталина. Не слишком умный, малообразованный, он по душевному складу был добряком, не приспособленным к ненависти и подозрительности. И хотя старался проявлять бдительность, но к Сергею и ко мне привязался с ребячьей доверчивостью. По вечерам он подсаживался к нам поговорить о международной политике, об истории, о войне. Мои взгляды были ему ближе и понятнее, чем ирония и прямые насмешки Сергея, но в нас обоих его соблазнительно привлекало совершенно необычное для него критическое отношение к газетам, к официальной пропаганде, независимость в суждениях, вольность речи, не похожей на казенный жаргон, к которому он привык. Иногда он все же решался "давать отпор". Когда в разговоре о Демьяне Бедном я заметил, что тот еще перед войной жестоко запивал, Ваня вспылил: