Клошмерль - Габриэль Шевалье

– Да, Жиродо здорово поплатились!

Впрочем, наказание постигло только тех Жиродо, которые оставались в Клошмерле. Что же касается юной Ортанс, то она, безумно счастливая, катила по направлению к Парижу на трескучем мотоцикле, который ежечасно останавливался для поцелуев и объятий, лишающих её рассудка. Невзирая на скорость, она глядела не отрываясь на Дени Помье, чувствовавшего себя абсолютно счастливым, когда спидометр мотоцикла показывал сто километров в час. Ведомый пылким поэтом, на стороне которого была сама любовь, мотоцикл казался некой поэтической колесницей.

В безмятежности природы есть нечто неумолимое, подавляющее человека. Блистательное чередование времён года, не принимающее в расчёт людские дрязги, бесит человеческий род, ибо природа внушает людям сознание собственной слабости и недолговечности. В то время как множество живых существ с ненавистью перегрызает друг другу глотки, равнодушная природа по-прежнему сияет над этими мерзостями. А когда волшебство прекрасного вечера или ослепительного утра склоняет врагов к недолгим передышкам, сразу становится предельно ясной вся смехотворность людского исступления. Бесконечно много умиротворяющей красоты пропадает впустую. Больше того, эта красота заставляет людей усиленно безумствовать, потому что они боятся исчезнуть из этого мира, не оставив после себя никаких следов. А самыми яркими и долговечными следами представляются им разрушения. И чем они больше – тем лучше.

Именно так и подействовала природа, с её красками, изобилием, теплотой, цветами и безоблачной лазурью, на наших клошмерлян. В зимние месяцы они вели бы себя спокойно: сидели бы запершись в тёплых домах, тешились бы семейными распрями да завидовали соседям. Но этим летом, когда погода гнала людей на улицу и заставляла держать широко открытыми двери и окна, казалось, даже воздух кишмя кишел слухами. Плевелы сплетен, рассеянные по всему городу, бурно прорастали в перегретых головах, которые действовали как перегонные кубы, перерабатывая самые безобидные мысли в алкоголь, а алкоголь в яд.

Необъяснимое и заразительное безумие. На склоне горы, позлащённой уходящим летом, в благословенном краю, где горизонт излучает улыбки и негу, под небесами, светящимися добротой и любовью, три тысячи голов бурлили от глупой ярости и нарушали слишком прекрасное для них спокойствие. Весь Клошмерль буквально гудел от сплетен, угроз, споров, интриг и скандалов. Помещённый в эту местность, как столица блаженной страны, как оазис мечтаний в смятенном мире, этот городок поистине сошёл с ума, изменив своему традиционному благоразумию.

После злополучного утра 16 августа всё катилось по наклонной плоскости, и события следовали друг за другом с умопомрачительной быстротой. За несколько дней свершилось множество событий, не имеющих ничего общего с монотонными делами повседневной жизни. Умы были потрясены. Полемика довела до предела всеобщие заблуждения, разделившие Клошмерль на два лагеря, в равной степени неспособные на беспристрастность и добрую волю, как это всегда бывает, когда общественное мнение распалено. Это был извечный антагонизм между добром и злом, борьба между праведными и нечестивыми, и каждый хотел быть праведным, не сомневаясь, что истина и справедливость всецело на его стороне. Исключения составляли лишь некоторые искушённые люди, вроде Пьешю, Жиродо и баронессы, действовавших во имя высших принципов, которым истина должна подчиняться, как покорная служанка.

Когда первая из громовых статей Тафарделя, напечатанная в «Пробуждении винодела», дошла до Клошмерля, представители партии Церкви встретили её гневными комментариями. К несчастью, мы не имеем возможности воспроизвести эту статью целиком, о чём можно только пожалеть. Она начиналась серией сенсационных заголовков:

ЭПИЗОД ИЗ ЭПОХИ РЕЛИГИОЗНЫХ ВОЙН

ВОЗМУТИТЕЛЬНАЯ АГРЕССИЯ В ЦЕРКВИ

ПЬЯНЫЙ ШВЕЙЦАР ЗЛОБНО БРОСАЕТСЯ НА МИРНОГО ГРАЖДАНИНА

КЮРЕ СПОСОБСТВУЕТ ЭТОМУ ПОЗОРНОМУ НАПАДЕНИЮ

Всё остальное было описано в тех же красках. Эрнест Тафардель повторял повсюду с законной гордостью:

– Это пощёчина иезуитам, Жиродо и аристократишкам!

Он никак не мог простить баронессе её «недоноска».

На эту искромётную статью тотчас же отозвался «Гран-Лионэ», основная газета левых. Одним из корреспондентов этой газеты был редактор «Пробуждения винодела». То, что случилось в Клошмерле, послужило ему материалом для обширной статьи (оплаченной построчно), которой он предпослал заголовки собственного изготовления, нисколько не уступающие в силе заголовкам Тафарделя. В Лионе рады были напечатать эту корреспонденцию: здесь готовились к муниципальным выборам, и по этому случаю две газеты – «Гран-Лионэ» и «Традисионель» обменивались ударами редкостного коварства. Скандал в Клошмерле, в трактовке Тафарделя, играл на руку газете «Гран-Лионэ». Но «Традисионель» блестяще отпарировал удар, опубликовав сорок восемь часов спустя ещё более тенденциозную версию, составленную в кабинете главного редактора. Заголовки выглядели так:

ЕЩЁ ОДНА ГНУСНОСТЬ

ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ ВЫХОДКА ПЬЯНЧУГИ,

ПОДЛО ПОДКУПЛЕННОГО ФАНАТИЧНО НАСТРОЕННЫМ МУНИЦИПАЛИТЕТОМ

ЭТОТ ЖАЛКИЙ СУБЪЕКТ ОСКВЕРНЯЕТ СВЯТОЕ МЕСТО

ВОЗМУЩЁННЫЕ ВЕРУЮЩИЕ ВЫБРАСЫВАЮТ ЕГО ВОН

Событие, поданное в таком освещении, требовало дополнительных разъяснений. В ближайшие дни они не преминули появиться. Борзописцы той и другой стороны за грошовое вознаграждение принялись рьяно изобретать отвратительные инсинуации, порочащие неизвестных им людей, среди которых были Пьешю, Тафардель, баронесса, Жиродо, кюре Поносс, Жюстина Пюте и другие. Если бы какой-нибудь беспристрастный человек поочерёдно прочитал враждующие газеты, он пришёл бы к заключению, что божолезский городок Клошмерль населяют одни канальи.

На простые умы пресса производит потрясающее впечатление, хотя они и не всегда понимают прочитанное. В ярости закрывая глаза на очевидность, отрекаясь от долгих лет братства и терпимости, клошмерляне дошли до того, что стали судить друг о друге по разоблачительным статьям всевозможных газет, которые читались с одинаковым тщанием, вызывая то весёлость, то гнев. При таком порядке вещей злоба решительно одерживала верх и вскорости сделалась всеобщей. История с Мари Фуйаве, случай с Клементиной Шавень, исчезновение Ортанс Жиродо и вмешательство монтежурцев довели общественное мнение до полного ослепления, лежащего в основе всех великих катастроф. От оскорблений перешли к действиям. Разбили ещё одно окошко в церкви – на этот раз уже преднамеренно. Камни посыпались в окна Жюстины Пюте, Пьешю, Жиродо, Тафарделя и даже в садик кюре Поносса, где едва не пришибли Онорину. На дверях множились надписи. Жюстина Пюте назвала Тафарделя лжецом и дала ему пощёчину за то, что он впутал её в эту историю. От сильного толчка с головы Тафарделя слетела его драгоценная панама, и старая дева в бешенстве её растоптала. На дороге кто-то разбил камнем стекло в лимузине, где сидела баронесса де Куртебиш. Почтальон Блазо разнёс несколько анонимных писем. И, наконец, некое злоключение публично нанесло серьёзный ущерб чести Оскара де Сен-Шуля.

Сей доблестный дворянин бахвалился, что умиротворит Клошмерль силой своего авторитета и красноречия, подкреплённых к тому же его элегантностью в светлых тонах. В один прекрасный вечер он, жеманничая, ехал по городу на захудалой кляче, которая уже не слушалась шпор, но ещё скрывала в своём лошадином мозгу некое причудливое упрямство. И это животное, этого «старого слугу», хозяин скромно нарёк Скакуном. Итак, Оскар де Сен-Шуль ехал верхом на своенравном Скакуне, проявлявшем дурное расположение духа семенящей рысцой, свойственной жалким лошадёнкам, рысцой, высоко вздымающей крестец и весьма прискорбной для красоты горделивого всадника. Оскар де Сен-Шуль воспользовался первой же возможностью остановиться, и эта возможность предоставилась, неведомо почему, как раз около портомойни. Он приветствовал прачек галантным жестом, поднеся набалдашник своего хлыста к шляпе.

– Ну, как стирается, милые женщины? – промолвил он покровительственным тоном вельможи.

Там было пятнадцать кумушек, пятнадцать горлохваток, непобедимых в словесных турнирах. Была там и Бабетта Манапу, крайне возбуждённая в тот день. Она тотчас же подняла голову от белья.

– Ну и ну, – сказала она, – да ведь это наш ломака! Так что же, милый барин, никак, вы приехали за нами поволочиться, пока ваша милаха дома сидит?

Под крышей прачечной прозвучал оскорбительный хохот, исторгнутый пятнадцатью лужёными глотками. Незадачливый дворянин рассчитывал снискать безусловное почтение. Такая встреча его крайне обескуражила и поставила в тупик, несмотря на всю его великосветскую выдержку. Скакун, услышав шум воды, вытянул морду, как бы желая напиться. Оскар де Сен-Шуль сделал вид, что собирается о чём-то спросить: