Нежность к ревущему зверю - Александр Бахвалов

– Добрый день, Иосаф Иванович.

– Здравствуйте, – испуганным шепотом ответил Углин и покосился на начальство, как если бы при нем нельзя было здороваться.

Ждали Гая-Самари. Когда он вошел, Немцов прервал разговор с генералом, обратился к нему и Лютрову. – Вот какое дело, товарищи! На серийном заводе авария. Крупная. Экипаж серийной машины С-44 покинул ее в воздухе. Жертв нет, но и самолета тоже. Нет и ясности в обстоятельствах, принудивших экипаж покинуть машину. Словом, нам надлежит разобраться. Вопросов мне не задевайте, я сказал все, что знаю. Погоды ждать нет времени, будем добираться поездом. Билеты заказаны, к восьми часам я жду вас на вокзале.

Из кабинета они вышли вместе с ведущими инженерами.

– Чего хоть говорят-то? – спросил Гай разом и Лютрова и Углина, посчитав, видимо, что они знают больше, чем он.

– Темнят, – сказал Углин, прикуривая сплющенную сигарету. – Проводили балансировку машины и начудили чего-то с триммерами. Как я понял из разговора, все объяснения кончаются тем, что машину резко бросило на крыло. При вводе в вираж, кажется… Судя по разговору, на борту не было нужных самописцев. Устройте летчику экзамен на знание материальной части, и вы поймете, где он пустил пенку.

– Вы с нами? – спросил Гай.

– Меня не посылают, – Углин пожал плечами и кивнул в сторону пария, стоящего у стола секретаря Добротворского.

– Хотите поехать? – сказал Гай.

– Да зачем я вам? Ни мне, ни ему там делать нечего, одна проформа… ДС не зря вас обоих берет.

Но предложение Гая было приятно ему: во взгляде ведущего, каким он взглянул на Лютрова, скользнула признательность.

– Да! – вдруг вспомнил Углин. – Вы должны знать летчика, он когда-то работал у нас – Трефилов.

– А, – понимающе отозвался Гай, и на лице его ясно обозначилось, что он потерял интерес к событию.

К вечеру следующего дня они уже сидели в кабинете директора серийного завода. Кроме нескольких человек, чье отношение к событию было неясно Лютрову, сюда были приглашены руководители летной службы завода и оба летчика злополучного С-44.

Лютров не сразу узнал Трефилова, он бы, наверно, и вовсе не узнал его, если бы не хорошо знакомый выпуклый лоб и глубокие глазницы, только они и остались неизменными: Трефилов не только сильно полысел, постарел, но и как-то неузнаваемо потускнел. И потому Лютрову невольно подумалось, что виноват в аварии Трефилов. От этой уверенности ему стало не по себе и очень захотелось, чтобы сейчас, в разговоре, вдруг выяснилось, что это совсем не так и чтобы, несмотря на явную неприязнь к нему и Гаю, он, Трефилов, смог убедиться в их объективности.

Пока все рассаживались, Гай было встал в приветливо улыбнулся, ожидая, что Трефилов подойдет поздороваться, но тот лишь мельком взглянул на них и едва кивнул. Гай еще постоял немного, улыбаясь уже по-другому, и тоже сел.

Если бы не эта обидная недоброжелательность Трефилова, Гай не был бы столь официален при разговоре с ним, не стал бы говорить ему «вы».

Разговор начал Немцов, и, пока он расспрашивал о происшествии, Лютров разглядывал Трефилова, вслушиваясь в его ответы и оценивая их.

При всей их кажущейся обстоятельности было ясно, что Трефилов чего-то не договаривает, и Лютров не мог отрешиться от подозрения, что про себя тот уже разобрался, где дал маху, но не решается сказать об этом. Второй летчик, невысокий человек с большим ртом и выступающей челюстью на открытом, бесхитростном лице, почти не отрывал глаз от высокого окна, словно больше был обеспокоен видами на завтрашнюю погоду, чем разговором в кабинете.

– Итак, после балансировки самолета вы начали боевой разворот, но при первом же движении штурвалом машина резко повалилась на крыло? Вы пытались выровнять самолет, но при быстро возрастающей скорости падения исправить положения не могли и дали команду покинуть машину…

– Да, пока высота позволяла…

– Разумеется… Пока позволяла высота… – Немцов опустил голову к блокноту с какими-то своими записями, и минуту в комнате было тихо.

– Донат Кузьмич, прошу вас…

– Я бы хотел услышать, как проводилась балансировка в этом полете. Только подробнее, пожалуйста, операцию за операцией.

«Ты-то чего еще лезешь?» – довольно откровенно было написано на лице Трефилова, когда он повернулся к Гаю. Зато второй летчик оставил в покое окно, за которым впервые прояснялось небо, и принялся очень внимательно слушать Гая. И тут Лютров увидел, что у него большие серые глаза, измученные какой-то непосильной заботой.

– Ну начал с руля поворота… Затем…

– Сначала выключили давление в гидроусилителях, так?

– Само собой.

Одну за другой он перечислял все операции.

– Листок задания был? Отметки делали или полагались на память?

– Не первый раз… чтобы крестики ставить. Все шло нормально, а когда начал разворот, машина «взбрыкнула» и пошла вниз… Я приналег на штурвал, но чувствую, что не вытяну…

– Да, конечно… При таком ускорении трудно было дотянуться до тумблера включения гидроусилителей, – хитрил Гай.

– Не так. Он еще до маневра включил их, – вмешался второй летчик, – а мне велел переключить гидравлику на дублирующую систему. Вот когда самолет «взбрыкнул»…

Лютров насторожился.

– Выходит, – сказал Гай, – самолет завалило на крыло в момент переключения гидравлики на дублирующую систему, а не в момент дачи штурвала?.. Или и то и другое произошло одновременно, с малой разницей во времени?

Гай чуял истину.

– Пожалуй, что да. Пожалуй, что так, – с облегчением согласился второй летчик.

Трефилов сделал неопределенный жест рукой: дескать, может быть.

«Углин был прав, – размышлял Лютров, начиная вслед за Гаем догадываться о происшедшем на борту. – Тут-то он и «пустил пенку». В начале балансировки он старательно выдерживал включение-выключение гидроусилителей, а к концу прилежание изменило ему. Гай неспроста поинтересовался, делал ли он записи: одни из рулей – руль высоты – он треммировал с невыключенным давлением в гидроусилителях, и если после такого треммирования переключалась гидравлика, то все очень просто… Импульсные включения машинки триммеров при давлении в гидроусилителях никак не влияют на поведение машины. Сделав затем небольшие дачи штурвалом, он посчитал, что все в порядке, потянул руку к тумблеру, чтобы включить гидроусилители, но чем-то отвлекся, а потом обнаружил тумблер в положении «включено» и решил, что подошло время очередной операции, вот он и велел второму летчику выключить гидравлику… Но почему Трефилов не сделал это сам?.. Может быть, нечетко проведенная последняя операция заронила настороженность и, приказывая второму летчику выключить гидравлику, он тем самым на нем хотел проверять себя?.. Если, мол, тот с легким сердцем выключит, значит, все идет как надо… Может быть… Но вся штука в том, что Трефилов принадлежал к людям, не располагающим к себе товарищей по работе, его, видимо, не только не уважают на заводе, но рядом с ним у летчиков пропадает всякая охота быть ему помощником… И в этом полете второй летчик действовал по принципу: «дело второго – не мешать первому…» Когда давление упало, триммеры сами собой резко переместили руль, машина «взбрыкнула», и… попробуй вытяни штурвал. А когда не знаешь, что происходит с машиной, хватайся за красные ручки катапульты. Все очень просто…