Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - Борис Мансуров

В апреле 1960-го Боря вновь стал говорить со мной о завещании. Передавая рукопись пьесы «Слепая красавица», он просил издать ее в случае его ухода тем же путем, что и роман. Стал убеждать меня, что должен быть похоронен в Милане:

— Пойми, Олюшка! Если советские власти оскорбляют и травят нас при жизни, то будут безнаказанно глумиться над моей могилой после смерти. Надо просить Фельтринелли, чтобы он выкупил мое тело у властей, а также выкупил тебя с детьми. Ирина выйдет замуж за Жоржа и уедет во Францию, а ты с мамой и Митей будешь жить в Милане рядом с моим прахом под покровительством Фельтринелли. Согласись, что это разумно и защитит тебя от преследования этой безнравственной и наглой власти. Денег у Фельтринелли и Жаклин на все расходы и твою достойную жизнь за границей достаточно, ведь основную часть гонорара я оставил у них. И Фельтринелли, и Жаклин ты можешь полностью довериться, они никогда не подводили нас в эти жестокие годы. Оттуда, Олюшка, ты сможешь помогать и моим сестрам, а если из страны смогут вырваться Стасик с Галиной, то и им ты станешь поддержкой[273]. А здесь все деньги за мои пьесы и книги поступают Зине и Лене[274].

В своей книге «Пастернак приват. Ларе и Ире», вышедшей в 1974 году в Германии, Хайнц Шеве пишет: «Последняя воля писателя Бориса Пастернака не выполнена. Его воля была в том, чтобы Ольга Ивинская и ее дочь Ирина Емельянова безраздельно получили все доходы от романа „Доктор Живаго“».

В 1961 году, после того как Ивинская и Ирина, по словам Ариадны, «были подло преданы семейством», осуждены и отправлены по этапу, семейство захотело получить зарубежные гонорары Пастернака. В августе 1961 года к Суслову обратился Сурков, ненавидевший Пастернака (документ 82 в книге «Пастернак и власть»):

По имеющимся у меня сведениям, на счету Пастернака в разных местах за границей имеется несколько сот тысяч долларов, которые могли быть истребованы через Инюрколлегию и переданы наследникам в советской валюте. Я убедительно прошу Вас дать нам руководящий совет по этому мелкому, но щекотливому вопросу. <…> Жена Пастернака (Зинаида Нейгауз) безусловно лояльная к советской власти женщина, никогда не одобрявшая того, что сделал ее муж со своим последним романом.

Вскоре появляется записка из КГБ (документ 84 в книге «Пастернак и власть»):

22 сентября 1961 года. Совершенно секретно.

По имеющимся в КГБ неофициальным данным, имеется в банках ФРГ около 8 миллионов марок, в Англии — 100 тысяч фунтов стерлингов, в банках скандинавских стран — 108 тысяч шведских крон за антисоветский роман Пастернака «Доктор Живаго».

В 1960 году Пастернак отказался от получения денег официальным путем. После смерти Пастернака, как известно, не оставившего завещания, прямыми наследниками являются: Пастернак Зинаида Николаевна, Пастернак Евгений Борисович и Пастернак Леонид Борисович.

КГБ полагает целесообразным: поручить Инюрколлегии принять меры по введению Пастернак Зинаиды Николаевны в права наследования, что даст возможность получить указанную валюту в фонд Госбанка СССР.

Учитывая ранее упоминавшиеся секретные записки КГБ в адрес ЦК КПСС «о пагубном влиянии антисоветчицы Ивинской на Пастернака» (документы 43 и 44 в книге «Пастернак и власть»), можно понять возмущение Козового, читавшего во Франции в 1994 году книгу с секретными материалами из архивов ЦК КПСС и КГБ. Вадим говорил:

— И какой степенью низости и подлости надо было обладать группе захвата, чтобы написать в «МК» и нескольких газетах на Западе в ноябре 1997 года перед заседанием Савеловского суда, что Ивинская являлась агентом партии и органов при Пастернаке! Уже из вышеприведенных записок КГБ и Суркова ясно, кто всегда действовал по указанию властей и КГБ.

КГБ мог уверенно написать в записке 22 сентября 1961 года об отсутствии завещания Пастернака, так как годом ранее его агенты это завещание похитили. В 2004-м в России появилось прямое подтверждение факта изъятия советскими органами завещания Пастернака, о чем написал Карло Фельтринелли в своей книге об отце. На странице 180 читаем:

Супружескую пару Гарритано попросили передать Фельтринелли (6 июня 1960 года) конверт с уведомлением о получении апрельских денег и завещание Бориса в пользу Ольги. <…> Хайнца Шеве в то время в Советском Союзе не было. Гарритано сказали Ольге, что на следующий день уезжают в Рим, однако отправились на Кавказ и потеряли (или позволили изъять у себя) документы во время сильного ливня. После этого Ольга прекращает всякие отношения с ними, доверяя лишь Хайнцу Шеве.

Ольга Ивинская подробно мне рассказывала о периоде болезни и смерти Пастернака в апреле-мае 1960 года. Часть сведений она включила в свою книгу, оставив многое за бортом и зашифровав ряд имен участников тех событий:

После эмоционального подъема, вызванного приездом в Переделкино на Пасху Ренаты Швейцер, с ее отъездом Боря почувствовал себя разбитым и больным. 21 апреля он решил полежать, пока не станет лучше себя чувствовать.

Но 23 апреля утром Борис Леонидович неожиданно пришел в наш дом «у шалмана» усталым и стал говорить, что ему придется несколько дней оставаться в постели, но чтобы я не беспокоилась и не приходила к нему на Большую дачу. Он успокаивал меня и несколько раз повторил:

— Я сам приду к тебе, как только станет мне легче, или вызову к себе обязательно, если станет совсем плохо. Еще в 1953 году я обещал Зине, что ты, Олюшка, не будешь приходить на Большую дачу, а она не будет вмешиваться в наши с тобой отношения. Будь спокойна, терпи дни разлуки, работай, пиши о нас, ведь мы и не из таких переделок выбирались.

Уже уходя, Боря вспомнил:

— Я принес тебе рукопись пьесы, храни ее и в чрезвычайном случае обратись к Фельтринелли. Он поможет издать пьесу, ему я полностью доверяю, доверяй ему и ты. Я знаю и верю, что ты любишь меня, и этим мы с тобою сильны. Если мне придется несколько дней отлежаться, то мы установим постоянную связь через Костю. Я обязательно обдумаю завещание, которое должно быть известно властям и родственникам, что позволит тебе иметь права на мои зарубежные издания и гонорары, о чем уже знает Фельтринелли. Только ты сможешь поступать так, как я того хотел бы. Мне надо принять решение по некоторым важным вопросам, с которыми я еще не определился. Об этом в крайнем случае я сообщу через Костю.

Оказалось, что с вечера этого дня Боря стал вести «Дневник болезни», который удалось передать Шеве и который тот опубликовал в немецком журнале, а затем и в своей книге в 1974 году.

Запись, сделанная Пастернаком вечером в субботу 23 апреля 1960 года; «Я чувствую себя вялым и усталым. Сердце беспокоит и спина болит очень. Думаю, что на Пасху я все же позволил себе больше, чем следовало. Я едва держусь на ногах. Мне придется прилечь».

Есть записи Пастернака в дневнике от 25 и 27 апреля 1960 года. Продолжение рассказа Ольги Ивинской:

В записке, которую принес 27 апреля Костя, Борис Леонидович написал:

«Позавчера вечером, в воскресенье (день 24 апреля! — Б. М.), я еще был в состоянии добрести до конторы и позвонить тебе. <…> Работай, пиши что-нибудь свое. Это тебя успокоит. Давай держать связь по средам через Костю Богатырева, а по воскресеньям — через Кому Иванова. Пока не предпринимай ничего решительного для свидания. Волны переполоха, которые бы это подняло <…>. Это бы меня убило. Зина по своей глупости не догадалась бы пощадить меня. Я уже зондировал в этом отношении почву. <…> Вспомни: все, все главное, все, что составляет значение жизни, — только в твоих руках. Будь же мужественна и терпелива. <…> Без конца обнимаю и целую тебя. Не огорчайся. Мы и не такое преодолевали»[275].

30 апреля 1960 года Пастернак делает в дневнике запись: «Я переехал на первый этаж и велел поставить мою кровать в рабочей комнате. Подниматься по лестнице мне стоит многих сил. Какая весна за окном! <…> Мы купили новую машину „Волгу“. Я еще слаб».

В субботней записке от 30 апреля Пастернак сообщает Ольге: «Есть надежда, что сегодня придет Кома, я что-нибудь узнаю о тебе. Моя болезнь в полном разгаре. <…> Если потребуется какой-нибудь решительный шаг и надо будет перешагнуть все препятствия, ты об этом узнаешь»[276].

О записках к Пастернаку Ивинская говорила:

— Все мои записки к Боре, а их более 20 (большую часть записок я передавала через медсестер), пропали или попали в руки органов и где-то упрятаны до сих пор. Когда меня освободили из второго концлагеря в 1964 году, то вернули мне лишь часть Бориных записок. Все его записки после 5 мая органы не давали медсестрам приносить ко мне.