Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы

Татьяна Дмитриевна потянула Николая Арсеньевича за рукав. Она понимала, что произошла катастрофа, что вряд ли ее молодой муж выберется из этой переделки, не пострадав – и ей было странно, отчего он не понимал этого…

Далее собрание пошло совсем иначе, чем планировалось. Коллектив вынужден был отреагировать на странный демарш доктора Челышева. Выступили многие – человек десять или двенадцать: санитарки, медсестры, врачи. И все они оказались, конечно же, единодушны. «Челышев злостно нарушил кодекс советского врача». «Челышев занимается незаконным врачеванием». «Челышев нарушает инструкции, и потому заслуживает самого сурового наказания». Это были самые мягкие высказывания. «Шарлатан, идеалист, отравитель, вредитель, убийца в белом халате», – так говорили те, кто лучше других держал нос по ветру. В тот вечер в конференц-зале больницы отчетливо запахло кровью…

В итоге собрание закончилось принятием резолюции: «Гневно осудить врача Челышева Н.А. за незаконное врачевание, шарлатанство, отрыв от коллектива, высокомерие и политическую близорукость». Весь коллектив проголосовал «за». Двое воздержались: сам Николай Арсеньевич и Татьяна Дмитриевна.

Когда расходились, от Челышева и от его молодой жены все шарахались, как от зачумленных. Никто не смел не то что приблизиться – даже посмотреть в их сторону.

А когда Челышевы вернулись домой (они жили теперь в больничном флигельке, в квартирке Татьяны Дмитриевны), с ней случилась истерика.

«Дурак! Дон Кихот!… – кричала она, вся в слезах, на своего Николая. – Да ты понимаешь, что ты наделал?! Ведь тебя возьмут, ведь ты сам себе приговор подписал! Зачем, ну зачем ты метал перед ними бисер?! Кого и зачем хотел переспорить?!»

А Челышев только улыбался виноватой улыбкой и приговаривал:

– Ничего… Все будет хорошо, Танечка… Там разберутся… Там назначат комиссию и во всем разберутся…

Потом Татьяна Дмитриевна бросилась ничком на кровать и выплакала буквально все глаза – она оплакивала и Челышева, и свою молодость, и их любовь, и такую короткую жизнь вместе… И, незаметно для себя, заснула. Проснулась она ночью от скрипа половиц и постукивания кочерги. Челышев сидел перед печкой. Огонь озарял его грустное лицо. Николай Арсеньевич бросал в печь подлинные истории болезни – те, в которых он упоминал о препарате. Помешивал золу кочергой.

Во сне Татьяне Дмитриевне приснилось решение. Оно было таким ясным, таким соблазнительным… Она порывисто вскочила с кровати и бросилась к мужу. Обняла его, прижалась к нему… – Коленька, давай уедем! – прошептала, прокричала, прорыдала она. – Уедем! Вместе. Сейчас же. Соберем вещи – и на вокзал. Уедем! Куда угодно. Куда глаза глядят. На Урал, в Сибирь, в Приморье. Страна большая. Устроимся работать – не по специальности. На завод, в шахту, на лесозаготовки. Нас не найдут. Нас и искать не будут. Мы спасемся и будем вместе, Коленька!…

– …И знаете ли, Настя, – отступила в этом месте от своего рассказа Татьяна Дмитриевна, – когда в пятидесятые годы стало известно о масштабах репрессий, выяснилось, что подобным образом – как я предлагала в ту ночь Николаю – можно было спастись. Я знаю одного человека из Ленинграда. Он работал в научном институте, и когда в тридцать восьмом году там начались аресты, он взял и просто уехал. Сел в поезд, отправился куда глаза глядят… Попал на Донбасс, устроился работать на шахту, причем даже под своим именем – и его никто не тронул. Он спасся!… Спасся… – повторила она. – Да только мало оказалось тогда в стране таких решительных людей…

Все сидели на своих насиженных местах, и покорно ждали, и даже когда было понятно, что человек обречен, он думал, что все обойдется, во всем разберутся, и его минует чаша сия…

– Так же, как и Николенька в ту ночь, – продолжила Татьяна Дмитриевна. – Он тогда меня обнял и стал шептать, что все будет хорошо, во всем разберутся, из Минздрава пришлют комиссию и его даже наградят… Он убаюкал меня, а на следующее утро получилось, что он вроде бы прав!…

Татьяна Дмитриевна спокойно отправилась на работу. Ничего, казалось, не переменилось. Она ловила на себе испытующие взгляды и слышала за спиной шепотки – однако вслух никто из медперсонала даже словом не обмолвился о том, что произошло вчера на собрании. Работали как раньше, как всегда. Николай Арсеньевич выхлопотал себе отпуск по семейным обстоятельствам – в связи с переездом на новую квартиру. Главврач подписал ему заявление, и хоть выглядел он мрачнее тучи, ничего не сказал. Так прошло два дня. Татьяна Дмитриевна по-прежнему работала, Николай паковал для переезда вещи. В воскресенье Егор Ильич Капитонов, как и обещал, дал Челышевым грузовик. Они благополучно перебрались на новую квартиру – в эту, где впоследствии родился Игорь, отец Арсения (а потом и сам Арсений). В эту самую, где они сидят и сейчас… Николай Арсеньевич и Татьяна Дмитриевна даже отметили, скромно, вдвоем, новоселье. Выпили разведенного спирта, закусили сушеной рыбой… «Вот видишь, все обошлось…» – прошептал ей тогда, засыпая, Николенька. И сама Татьяна Дмитриевна подумала: «В самом деле, может быть, все обошлось? Там не обратили внимания на выходку Николая? Иначе зачем они дали возможность нам переехать?» А в ночь после новоселья, с воскресенья на понедельник, Николая Арсеньевича взяли… Как оказалось впоследствии, в то же утро арестовали и главврача Ефрема Самуиловича, и парторга больницы.

Татьяна Дмитриевна замолчала – казалось, надолго. Ее лицо застыло.

– Что я могу еще тебе рассказать, Настенька? – наконец вздохнула она. – Николай Арсеньевич вернулся из лагерей в пятьдесят пятом, через восемь лет… Через восемь очень долгих лет. Весь худущий, весил сорок пять килограммов. И с туберкулезом. Но, слава богу, что вернулся живым… Ефрем Самуилович, главврач, не вернулся вовсе… И парторг больницы – тоже… А как мы жили те восемь лет без него… Как я жила… Это совсем другая, отдельная история… И как жил – точнее, существовал – там, в лагерях, Николай Арсеньевич, – тоже… Хотя, конечно, даже мне Николенька о том, что творилось там, никогда не рассказывал правды. Всей правды… Как не расскажет тебе всей правды наш Арсений, когда вернется…

– А что – мои старики? Егор Ильич и Галина Борисовна? Они помогали тогда вам? – спросила Настя.

Татьяна Дмитриевна вздохнула.

– Сам Егор Ильич никогда не распространялся, но… Я точно знала, что Егор пытался спасти арестованных – или хотя бы как-то облегчить их участь. Особенно – Николая Арсеньевича… Он, Егорушка, рисковал. В те годы даже это божеское дело – заступиться за ближнего – было смертельно опасным. Может быть, его хлопоты помогли, и поэтому не арестовали меня. Может, благодаря его заступничеству врачей не расстреляли, а дали по двадцать пять лет лагерей…