Леший - Евгений Владимирович Соколов

красавцу лосю уже ничем нельзя помочь. А ещё я увидел, что он не добежал до спасительного леса всего пару сотен метров, и там под кронами высоких деревьев автоматные очереди вряд ли его достали бы. Кстати, недалеко от этого места было оборудовано специальное место, где лесничий подкармливал лосей и оленей солью и сеном. Вот и сейчас Климыч пришёл сюда, чтобы проверить своё лесное хозяйство. Все остальные участники этой мизансцены были от меня на расстоянии, не превышающем те самые 30 метров, поэтому я, как уже сказал чуть ранее, прочитал их мысли и скопировал всю информацию, содержащуюся в черепной коробке каждого из этих горе-охотников. И да, там было много интересного, о чём я поразмыслю чуть позже. А пока нужно было действовать.

Первым делом я накрыл верного четвероного друга Климыча жгутами таинственного силового поля, погрузив тем самым Хаску в состояние, похожее на анабиоз. Теперь её жизни ничего не угрожало. Почему-то пришла мысль о моих четвероногих друзьях - о коте Василии и псе Полкане. Как они там? Наверное, скучают по своему хозяину. Впрочем, я знал, что им неплохо живётся у Светланы Аркадьевны - моей соседки и полюбовницы. А ещё мне вспомнился прочитанный в том же интернете рассказ о барбосе по кличке Трезор…

«В середине 1960-х годов в одном из районов Ленинграда сносили деревянные дома, освобождали место для строительства нового жилого комплекса. Во дворе расселённого дома рабочие обнаружили могилку, над которой возвышался обелиск с небольшой фотографией. С неё смотрел пёс с большими умными глазами - помесь «двортерьера» с гончей. Надпись гласила: «Дорогому другу Трезору (1939 - 1945 гг.) от спасённых им хозяев». Было понятно, что памятник как-то связан с событиями блокады, и сносить его не стали, а через паспортный стол начали искать бывших жильцов дома.

Через неделю в тот двор пришёл седой мужчина и бережно снял фотографию собаки с обелиска.

- Это наш Трезорка! - сказал мужчина обступившим его строителям. - Он спас нас и наших детей от голода. Я его фотографию повешу на стену в новой квартире.

А дальше мужчина рассказал удивительную историю.

Осенью 1941 года окраины северных районов города сравнительно мало страдали от обстрелов и бомбёжек, основные удары немцев приходились на центральную часть Ленинграда. Но голод пришёл и сюда, в том числе и в деревянный дом на четыре семьи, в каждой из которых были дети.

Общим любимцем двора был Трезор - игривый и смышлёный пёс. Но в одно октябрьское утро в собачью миску, кроме воды, налить было нечего. Пёс постоял, видно, подумал и исчез. Жители вздохнули с облегчением - не нужно смотреть в голодные собачьи глаза. Но Трезорка не пропал без вести. К обеду он вернулся домой, неся в зубах пойманного зайца. Его хватило на обед для всех четырёх семей. Требуху, лапы и голову отдали главному добытчику.

Глава 14

С тех пор Трезорка приносил зайцев почти ежедневно. Пригородные поля опустевших совхозов были заполнены неубранным урожаем - в сентябре к городу подступил фронт. Капуста, морковка, картофель, свёкла остались в грядках. Зайцам раздолье, поэтому их расплодилось много. В семьях двора регулярно варили бульоны из зайчатины. Женщины научились шить из шкурок тёплые зимние варежки, меняли их на табак у некурящих, а табак обменивали на еду. Охотничьи походы Трезора подсказали ещё один продуктовый маршрут: дети с санками ходили на засыпанные снегом поля и выкапывали картофель, капусту, свёклу. Пусть подмороженные, но продукты.

Во время блокады в этом доме никто не умер. В новогодний вечер 31 декабря детям даже установили ёлку, и на ветках вместе с игрушками висели настоящие шоколадные конфеты, которые выменяли у армейских тыловиков на пойманного Трезором зайца. Так и пережили блокаду. Уже после Победы, в июне 1945 года Трезор, как обычно, с утра отправился на охоту. А через час пришёл во двор, оставляя за собой кровавый след. Он подорвался на мине. Умный пёс, видимо, что-то почуял, успел отскочить, поэтому погиб не сразу. Умер уже в родном дворе. Жители дома плакали над ним, как над ушедшим из жизни близким человеком. Похоронили его во дворе, поставили памятник. А когда переезжали в новое жильё, в суматохе забыли о нём.

Тот мужчина попросил строителей:

- Если сможете, не застраивайте могилу Трезора. Посадите на этом месте ель. Пусть у ребятишек-новосёлов зимой будет ёлка. Как тогда, 31 декабря 1941 года. В память о Трезорке.

Жители высотной новостройки уже привыкли, что возле одного из подъездов растёт большая красивая ель. И не многие знают, что она посажена в память о 900 днях блокады и о собаке, спасшей от голода шестнадцать ленинградцев…

Вот такие бывают истории в жизни людей и их четвероногих друзей! Ладно, хоть мир вокруг меня почти замер, пора было от воспоминаний переходить к делу. Хаска теперь могла и подождать, а в тот момент нужно было помогать Михаилу.

- Хороший ты мужик, Климыч, - мелькнула мысль, - но куда ж ты полез? Их же четверо! Трое с карабинами, а их хозяин с автоматом. Замочат же! Ну, вот получил пулю! Хорошо, что всего лишь навылет по касательной в область груди, но несколько рёбер в хлам! Ладно, придётся тебя заменить на несколько минут.

Один из любителей охоты с вертолёта очень медленно двигался в сторону Климыча с целью пристрелить назойливого лесничего. Тот понимал, с какой целью к нему приближается человек, пустивший в него пулю, и знал, что жить осталось несколько секунд. Что-либо противопоставить киллеру лесничий не мог, потому что пуля, выпущенная бандитом, отбросила Климыча на спину, при падении он выпустил из рук свой карабин, и сейчас оружие, которое могло спасти жизнь раненому человеку, лежало на земле в нескольких метрах от него. Да, при желании я мог бы закрыть тело своего друга защитным силовым полем и отнести Михаила в безопасное место, но мне претило отступление с поля боя.

Я уже знал, что по каким-то причинам не имею права напрямую воздействовать на людей я. Как мне объяснил Прохор, таковы законы этого мира. Ну, и ладно, попробуем подойти к решению вопроса с заднего крыльца. Я опустился к лежащему на боку Михаилу и мысленно обратился к нему с просьбой пустить меня в его сознание. Он узнал Лешего и не стал возражать, считая, что хуже уже точно не будет. Через мгновение я подчинил своей воле сознание Климыча, сразу почувствовал боль