Мир всем - Богданова Ирина

Я не стала заезжать на старую квартиру, а сразу, как сошла с пригородного поезда, села на трамвай в сторону Петроградской стороны, чтобы наконец сделать то, к чему стремилась душа — посетить Князь-Владимирский собор, где меня увидела наша ученица и пожаловалась директору. Теперь тот поворот судьбы казался бесконечно далёким и уже не вызывал ни обиды, ни возмущения, ни чувства потери. Жизнь — как дорога: то с ровным полотном, то с ямами и поворотами — едешь и не знаешь, что покажется вдали у горизонта.

По мере приближения к собору моё волнение увеличивалось. Я не знала, с чем прийти к Богу, ведь за потоком ежедневной суеты я иногда даже не вспоминала о Нём. Наверное, это всё равно что прийти на экзамен неподготовленной и надеяться на счастливый билет. Суть в том, что счастливый билет в один конец даётся каждому, но мы, глупые и самонадеянные, предпочитаем упрямо полагаться на собственные шпаргалки. Может быть, Колпино и есть мой счастливый билет, который я по дурости едва не выбросила? Я улыбнулась, чувствуя нарастающую радость.

Малые купола Князь-Владимирского собора уже успели очистить от маскировочной краски, и они светлыми пятнами выделялись на фоне свинцового неба.

Я остановилась на набережной и вдруг услышала:

— Тоня! Тонечка!

— Рая!

За то время, что мы не виделись, она немного похудела, и из её глаз исчезла детская наивность. Нежный румянец щёк подчёркивали густые ресницы, порхавшие вокруг глаз чёрными бабочками.

Мы бросились навстречу друг к другу и обнялись.

— Тоня, ты как здесь?

— Рая, ты как здесь? — спросили мы одновременно и рассмеялись.

Рая тоже стояла без зонта. Я схватила её за руку и потянула в парадную дома на углу Большого проспекта. Разбрызгивая лужи на мостовой, мы добежали до гулкого пустого подъезда и сели на широкий подоконник между этажами.

— Я теперь часто прихожу сюда, с твоей лёгкой руки, — сказала Рая. Её шапочка совсем промокла. Она стянула её с головы, рассыпая по плечам волосы. — Сначала я, как и ты, сходила на Новодевичье кладбище, к могиле генеральши Вершининой и там поняла, что надо ходить в церковь, как бы ни было страшно и опасно.

— Рая, какая ты смелая! — Я прикоснулась к её холодным пальцам, которыми она сжимала шапочку.

— Да что ты, Тоня, я трусиха. Просто есть ситуации, когда нельзя отступить, иначе перестанешь себя уважать. Понимаешь? Наверное, так происходит в бою.

Голос Раи звучал спокойно и уверенно, как голос человека, раз и навсегда принявшего решение выстоять до конца.

— А не боишься, что тебя тоже выгонят с работы? Меня ведь выгнали!

Она усмехнулась:

— А знаешь, не боюсь. Я долго думала и вместо педагогического стала готовиться к поступлению в Горный институт на геологоразведку. В тайге никто не придерётся. А если я открою месторождение, то будет всё равно, верующая я или нет.

— Рая, я желаю тебе открыть самое крупное месторождение в мире! Алмазное!

— Постараюсь! — Она поболтала ногой и провела рукой по коленке. — Насквозь промокла, а запасных чулок нет. Отменят талоны на промтовары — накуплю себе целый чемодан чулок!

— Представляю тебя в тайге с чемоданом чулок!

Мы расхохотались так громко, что на лестничной клетке скрипнула дверь и старушечий голос недовольно прошамкал:

— Ходют и ходют, хоть дустом их посыпай.

Его перебил мужской тенор:

— Вечно вы недовольны, Матрёна Петровна, уж и посмеяться нельзя. Война ведь закончилась! Теперь надо жить и радоваться.

На лестничную площадку вышел молодой человек и, перегнувшись через перила, пригласил:

— Промокли, девушки? Замёрзли? Поднимайтесь, чайком угощу.

Скользнув по нашим лицам, его глаза с восхищением остановились на Рае.

Она спрыгнула с подоконника:

— Ещё чего! — и посмотрела на меня. — Побежали?

Раин взгляд искрился весельем, от которого мне тоже стало легко и радостно. Хотя хмурый день по-прежнему сеял на голову стылую морось, небо высветлилось розоватыми полосами, простиравшими свет на мокрые крыши домов. У порога собора мы остановились, и я вдруг вспомнила про Колю Леонидова. Я писала Рае про него в последнем письме, успев пожаловаться, что никак не найду к нему подход.

— Господи, помилуй, — доносились до притвора песнопения слаженного хора.

«Господи, помилуй», — шепнула я про себя, и мы с Раей вошли внутрь.

Мне не пришлось долго гадать, кто засыпал песок в мою чернильницу с красными чернилами. Я с первого урока заметила, что Коля находится в режиме ожидания. Время от времени он бросал на меня короткие взгляды и тут же делал безразличный вид прилежного ученика, по уши поглощённого учёбой.

На всякий случай я незаметно проверила, не расшатаны ли ножки у моего стула. Кнопок и клея на сиденье тоже не обнаружилось. Значит, Коля придумал что-то другое.

Каверзой оказался песок в чернильнице. Не подавая вида, я промокашкой почистила перо и достала с верхней полки шкафа бутылочку с чернилами, которую всегда держала про запас. На Колином лице отразилось такое разочарование, что если бы я была девочкой, то показала бы ему язык. Правда, я тут же устыдилась своих непедагогичных мыслей и вздохнула: противостояние ученика и учительницы точно не делает мне чести. Вполне возможно, завтра в моём портфеле обнаружится мышь или крыса.

Крыс я не боялась. Как-то раз под Смоленском нашему взводу довелось квартировать в подвале гастронома, кишащем крысами. Продуктов там давно не хранилось, но, видимо, аппетитный запах навсегда впитался в стены и пол с выщербленными досками. Чтобы выкурить серую напасть, наш лейтенант приказал продезинфицировать подвал дымовыми шашками. Вы думаете крысы ушли? Ничуть не бывало! По ночам они с топотом носились по пустым полкам и бесстрашно шмыгали по ногам спящих. Но мы уставали так, что не разбудило бы даже стадо слонов на водопое. От грызунов мои мысли перекинулись к котам, я вспомнила наглую морду Пионера, наскоро переименованного в Пиона (ха-ха-ха!), и подумала, что через пару недель, в день рождения Ленина, мои третьеклассники станут пионерами. И Коля тоже! Я сама лично на октябрятском собрании класса подняла руку за Колину кандидатуру в пионеры: достоин.

Подготовка к вступлению в пионеры шла полным ходом: мы повторяли стихи, песни, ходили строем под барабанную дробь и, конечно, разучивали наизусть пионерскую клятву. В последней редакции, утверждённой бюро ЦК ВЛКСМ от 9 января 1946 года, она звучала так:

«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю, что буду твёрдо стоять за дело Ленина-Сталина, за победу коммунизма.

Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины».

Вчера директор школы показала мне стопку пионерских галстуков, которые старшие ребята будут повязывать на грудь новым пионерам. Помню, перед моим собственным приёмом в пионеры я целую ночь постоянно вскакивала и проверяла, не смялся ли нарядный воротничок на школьной форме и на запачкался ли накрахмаленный мамой белый фартучек. А потом после торжественной линейки я бежала домой в расстёгнутом пальтишке, чтоб прохожие видели мой пионерский галстук, и замирала от счастья и гордости.

Сегодня третьим уроком шло чтение, и, конечно, мы читали рассказы о пионерах-героях. Я рассказывала мальчикам об отважном партизане-разведчике Вале Котике, когда посреди урока дверь распахнулась. Мой взгляд выхватил бледное лицо Колиной мамы. Цепляясь рукой за косяк, она искала глазами Колю, и её взгляд безостановочно метался из стороны в сторону.

Отложив газету с рассказом, я обеспокоенно спросила:

— Мария Васильевна, что произошло?

Как рыба на поверхности, она раскрыла рот, но вместо звуков смогла только глотнуть воздух и так и застыла, подпирая плечом дверь. Чья- то рука отодвинула её в сторону, и в класс шагнул высокий солдат с вещевым мешком за плечами. От худобы шинель колоколом болталась на его плечах, приоткрывая часть шеи. Небритая щетина подчёркивала впалость щёк, перетекая к впавшим глазницам с тёмными веками.