Кампанелла. Последний маг эпохи Ренессанса - Альфред Энгельбертович Штекли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, это был тот самый Альберто Трагальоло, бывший генеральный комиссарий римской инквизиции, который приложил столько усилий, чтобы подольше подержать Кампанеллу в Замке св. Ангела и не выпустить его без осуждения. Святой службе следовало отдать должное. Она прислала в Неаполь человека, который знал Кампанеллу, как никто из инквизиторов.
В соответствии с заведенной процедурой Кампанелле велели принести присягу в том, что он будет говорить правду. Он ничего не понял и, несмотря на повторные настояния, продолжал недоумевать. Что, собственно, от него хотят?
Тут вмешался епископ Термоли. Он резко сказал, что пора бросать притворство. Его симуляция всем уже надоела. Он должен точно отвечать на вопросы.
Ему снова предложили принести присягу. Он так и не мог понять, чего от него хотят. Рассматривая с интересом молитвенник, на котором надо было клясться, он состроил идиотскую мину и спросил:
– Вы хотите мне почитать?
Епископ Термоли, не скрывая раздражения, сказал, что если он будет продолжать притворяться, то его вздернут на дыбу. Кампанелла и без этого напоминания прекрасно знал, что там, где появляется Альберто Трагальоло, пытки не заставляют себя долго ждать. Но он по-прежнему никак не мог взять в толк, чего они требуют. Угрозы не действовали. От него так ничего и не добились.
Безумец, посмотреть на выходки которого приходили любопытные, внимательно следил за окружающим. Он кричал и кривлялся, а слух его был напряжен до предела и не пропускал ни единого звука. Его отсутствующий взгляд, казалось, ничего не видел, а на самом деле он замечал все. Он часами стоял посреди камеры и, словно лунатик, ощупывал собственную одежду, в то же самое время он обдумывал, как должны вести себя товарищи на очередном допросе и как отбиваться от обвинений. Он сидел на полу и дико таращил глаза, а в голове сочинял сонеты. Кто бы мог предположить, что бессмысленный взгляд скрывает напряженную и упорную работу мозга? Ему приходилось быть вдвойне осторожным. Он находился под особым наблюдением и не должен был ничем себя выдать. Особенно трудно было писать. Теперь малейший провал стал во сто крат опасней. Раньше за перехваченную записку он бы расплатился карцером, сейчас это грозило полным разоблачением. Ничто так хорошо не докажет его симуляции, как его рукописи, если их сцапают тюремщики. И прежде он вынужден был писать тайком, а теперь и подавно. Целыми днями у его двери толпились люди: надзиратели, солдаты, зеваки из тех, кто приходил навестить родственников. Даже от арестантов, с любопытством заглядывающих в камеру, он должен был таиться не меньше, чем от тюремщиков. Теперь лишь урывками он не чувствовал на себе чужих глаз. Считанные минуты были в его распоряжении, а ему столько надо было писать!
Если у двери никого не было, Кампанелла вытаскивал из-за пазухи или из-под матраса клочок бумаги и торопливо наносил на него несколько давно уже готовых в голове фраз. Вот опять чьи-то шаги приближаются к его камере, он быстро прячет записку и начинает приплясывать и бормотать. Для скорости он научился писать особыми знаками вроде шифра, которого никто, кроме ближайших друзей, не мог понять. Он наловчился писать ночью, в темноте, на ощупь. Его каракули переписывали начисто Пьетро Понцио или Пьетро Престера, за которыми меньше следили. Но это требовало много лишней бумаги, а ее и так не хватало. Он старался не хранить у себя ни одной странички и сразу передавал написанное друзьям. Он жил в постоянной напряженности. Ни один шорох не проходил для него бесследно, вечная настороженность стоила ему уйму нервной энергий.
Поддерживать связь с друзьями стало еще трудней, а это было необходимо, чтобы координировать их действия, помогать им советами, вселять в них мужество. Шансы на побег увеличились, но надо было ждать: Дионисий после пытки не владел руками. Симулируя безумие, Кампанелла думал не только о собственном спасении – каждый выигранный день был днем, отнятым у смерти!
Он во второй раз написал защиту, где доказывал, что руководимое им движение преследовало цели, отнюдь не враждебные королю и папе. Он опять многословно распространялся о предзнаменованиях и пророчествах. Разве можно обвинять его в антииспанских настроениях, когда в государстве короля Филиппа он видел образец и мечтал, чтобы существующие в Испании порядки были бы насаждены по всему свету?! Второй вариант защиты пополнился новыми аргументами. В подтверждение своих симпатий к Испании Кампанелла ссылался не на какие-нибудь показания сомнительных свидетелей, а на сочиненный им в декабре 1598 года политический трактат «Испанская монархия», который будто бы находится «среди его пожиток» в Стило. Разумеется, Кампанелла не имел намерения сразу подавать свою новую «Защиту». Пьетро Престера, который должен был хранить ее у себя, был предупрежден, что он представит ее в трибунал только тогда, когда «Испанская монархия» будет написана. На вопросы судей ему следует отвечать, что вторая защита Кампанеллы была составлена еще до того, как он сошел с ума.
Томмазо закончил ее 10 апреля. Из записи ночного разговора между Кампанеллой и Пьетро Понцио, сделанной Андреани и Тарталья было ясно, что Кампанелла что-то писал. Обыск не дал никаких результатов. Рукопись была спрятана в надежном месте. Теперь задача заключалась в том, чтобы как можно быстрее сочинить «Испанскую монархию» – трактат, долженствующий явиться идеологическим алиби Кампанеллы и его единомышленников.
Одновременно два трибунала вели следствие: первый занимался делом о заговоре, второй – ересью. Кампанелла был в курсе всех событий и помогал товарищам чем только мог. Пиццони и Петроло, казалось, взяли себя в руки. Они под пытками отказались признать себя виновными в заговоре. Можно было надеяться, что и перед инквизиторами Святой службы они не станут болтать лишнего. Однако эти ожидания не оправдались. Епископ Термоли сумел лживыми обещаниями заставить их заговорить. Процесс о ереси начался с допросов Пиццони и Петроло. Оба они решили любой ценой спасать собственную шкуру, даже если для этого надо погубить всех остальных. Как стало известно, они подтвердили свои прежние признания и даже дополнили их. Петроло из страха перед наказаниями унижался, валил все на Кампанеллу, рассказывал больше, чем знал, и, опасаясь вызвать неудовольствие судей, охотно с ними соглашался. Он не скрыл, что Кампанелла угрозами принуждал его отказаться от старых
