Девушка в поезде - Пола Хокинс

Я поднимаюсь по лестнице в квартиру, вижу наверху тени и слышу шаги. На площадке меня точно ждут. Естественно, там никого не оказывается, и в квартире тоже никого нет. Хотя отсутствие людей ощущается даже по запаху, это не мешает мне все проверить, осмотреть каждую комнату, заглянуть под кровать – и мою, и Кэти, – во все шкафы и в кладовку на кухне, где не спрятаться даже ребенку.

Наконец, совершив примерно три обхода, я останавливаюсь. Иду наверх, сажусь на кровать и думаю о разговоре с Энди и о том, что он подтвердил мои собственные воспоминания. Тут нет ничего неожиданного: мы с Томом поругались на улице, я поскользнулась и поранилась, он психанул и уехал на машине с Анной. Потом вернулся, искал меня, но я уже ушла. Наверное, взяла такси или вернулась на электричке.

Я сижу на кровати, смотрю в окно и не могу понять, почему мне не становится легче. Может, потому, что ответа у меня все равно нет. А может, потому, что, хотя мои воспоминания и подтверждаются рассказом другого человека, что-то все равно не сходится. И вдруг до меня доходит: Анна! И дело не в том, что Том не рассказал, как уехал с ней, а в том, что я видела, как она идет к машине, садится в нее, и ребенка с ней нет. И где же была Эви, когда все это происходило?

Суббота, 17 августа 2013 года

Вечер

Мне надо поговорить с Томом и все понять наконец, потому что чем больше я об этом думаю, тем сомнительнее все выглядит, и я не могу избавиться от этих мыслей. Меня тревожит, что прошло уже два дня, как я написала записку, а он так и не позвонил. Он не ответил на мой звонок вчера вечером, и сегодня я пыталась весь день с ним связаться. Что-то не так, и я не могу избавиться от мысли, что это связано с Анной.

Я знаю, что он и сам захочет со мной поговорить, когда узнает об истории со Скоттом. Знаю, что захочет помочь. Я не могу перестать думать, каким он был тогда в машине и как нам хорошо было вместе. Вот почему я беру телефон, набираю его номер и с волнением жду, когда в трубке раздастся его голос. Так было раньше, и за эти годы ничего не изменилось.

– Да?

– Том, это я.

– Да.

Анна наверняка где-то рядом, и он не хочет называть меня по имени. Я жду, давая ему возможность перейти в другую комнату подальше от нее.

Наконец в трубке раздается его вздох:

– Что случилось?

– Я хотела поговорить с тобой… Я написала в записке…

– Ты о чем? – Он явно раздражен.

– Пару дней назад я оставила тебе записку. Нам надо поговорить…

– Я не видел никакой записки. – Еще один вздох, уже тяжелый. – Черт, так вот чего она так бесится!

Судя по всему, Анна взяла записку и не передала ему.

– Чего ты хочешь?

Я хочу повесить трубку, набрать номер еще раз и начать разговор заново. Сказать, как рада была встретиться с ним в понедельник и как чудесно мы съездили на озеро.

– Я хотела тебя кое о чем спросить.

– О чем еще? – Он явно злится.

– У тебя все в порядке?

– Чего тебе от меня надо, Рейчел?

От его нежности, которую я чувствовала неделю назад, не осталось и следа. Я проклинаю себя за то, что оставила ту записку и навлекла на него неприятности.

– Я хотела спросить про тот вечер, когда пропала Меган.

– О Господи! Мы уже говорили об этом – неужели ты опять все забыла?

– Я просто…

– Ты была пьяна, – говорит он громко и резко. – Я сказал, чтобы ты шла домой. Но ты меня не послушала. И ушла. Я потом ездил тебя искать, но не нашел.

– А где была Анна?

– Дома.

– С ребенком?

– Да, с Эви.

– И в машине с тобой ее не было?

– Нет.

– Но…

– Господи Боже! Она собиралась встретиться с подружкой, и с ребенком должен был сидеть я. А потом возник вопрос с тобой, и ей пришлось сидеть дома, а я потратил несколько часов своей жизни, пытаясь тебя разыскать.

Я жалею, что позвонила. Только начать питать надежду и тут же ее лишиться – это все равно что получить удар ножом в живот.

– Понятно, – говорю я. – Просто я помню это иначе… Том, а когда ты меня увидел, у меня была рана? Я… у меня была разбита голова?

Еще один тяжелый вздох.

– Я вообще удивляюсь, как ты что-то помнишь, Рейчел. Ты была в стельку пьяной, грязной и вонючей. Едва держалась на ногах.

Я слышу эти слова и начинаю задыхаться. Он и раньше говорил подобные вещи, но это было в самые ужасные дни, когда я его окончательно доставала, вызывала отвращение и он уже не мог сдерживаться.

Он устало продолжает:

– Ты упала на улице, плакала, была в полном дерьме. А почему ты спрашиваешь?

Я слишком долго не могу подобрать слов, чтобы ответить, и он продолжает:

– Послушай, мне надо идти. Пожалуйста, не звони мне больше. Мы уже через все это проходили. Сколько можно тебя просить? Не звони, не оставляй записок, не приходи сюда. Это расстраивает Анну. Ты поняла? – Он вешает трубку.

Воскресенье, 18 августа 2013 года

Раннее утро

Я просидела всю ночь в гостиной с включенным для компании телевизором, чувствуя, как страх то накатывается волной, то отпускает. И силы тоже – то оставляют, то вновь появляются. Мне кажется, будто я перенеслась во времени и оказалась в прошлом, и рана, нанесенная им, вновь открылась и болит. Это глупо, я знаю. Глупо было рассчитывать, что у нас с ним снова появился шанс, на основании одной-единственной беседы и нескольких мгновений, которые я приняла за нежность, в то время как они скорее всего были лишь проявлением сентиментальности и чувства вины. Но мне все равно больно. И я позволяю этой боли ныть, потому что, если буду загонять ее вглубь, она никогда не пройдет.

И так же глупо было воображать, что у нас со Скоттом появилось нечто общее, что я могла ему помочь. Вот и выходит, что я круглая дура. Но это не новость. Однако больше я не хочу ею быть. Я провела тут всю ночь и дала себе слово, что возьмусь за ум. Я уеду отсюда, уеду далеко. Найду новую работу. Верну себе девичью фамилию, порву все связи с Томом, сделаю так, чтобы меня было трудно найти. Если, конечно, этого кому-то захочется.

Я мало спала. Я лежала на диване и строила планы, и каждый раз, когда начинала засыпать, слышала голос Тома, причем совсем близко, будто он говорил мне прямо в ухо: «Ты была в стельку пьяной, грязной и вонючей». Сон снимало как рукой, и меня охватывал стыд. Но помимо стыда меня не покидало ощущение дежавю, потому что я слышала эти слова раньше – в точности эти слова.

И я не могла не начать вспоминать, как тогда проснулась и увидела на подушке кровь, как изнутри болела щека, точно я ее прикусила, какими грязными были у меня ногти, как раскалывалась голова, как из ванной появился Том с выражением обиды и злости на лице и как меня захлестнула волна страха.

– Что случилось?

Том показал мне синяки от моих ударов у себя на руках и груди.

– Этого не может быть, Том. Я бы не смогла поднять на тебя руку. Я в жизни никогда никого не била.

– Ты была в стельку пьяной, Рейчел. Ты хоть что-нибудь помнишь о вчерашнем вечере?

А когда он мне все рассказал, я никак не могла поверить, потому что это было совсем на меня не похоже. И выбоина в штукатурке, оставленная клюшкой от гольфа и похожая на выколотый глаз, смотревший на меня каждый раз, когда я проходила мимо, никак не вязалась с насилием, о котором он говорил, и страхом, который я помнила.

Или мне казалось, что помнила. Через какое-то время я перестала задавать вопросы о том, что сделала, или спорить, когда он об этом рассказывал, потому что не хотела знать подробностей, не хотела слышать самого худшего, узнать, что сказала и натворила, когда была той самой грязной, вонючей пьяницей. Иногда он грозился записать наш скандал, а потом дать мне послушать. Однако до этого так и не дошло. Он проявил милосердие.

Позже, просыпаясь в подобных ситуациях, я научилась не спрашивать о том, что случилось, а сразу извинялась и просила прощения за все, что натворила, и за то, что я такая никудышная, и клятвенно обещала, что больше подобного никогда не повторится.

И теперь это действительно так. И за это я должна благодарить Скотта: мне слишком страшно выйти на улицу ночью, чтобы купить спиртное. Слишком страшно, что я могу оступиться, потому что в этот момент становлюсь совсем беззащитной.

Я собираюсь стать сильной, а больше ничего и не требуется.

Веки наливаются тяжестью, и я клюю носом. Я почти полностью убираю звук телевизора, ложусь лицом к спинке дивана, устраиваюсь поудобнее, накрываюсь пледом и чувствую, что начинаю засыпать. И вдруг – бах! – меня поражает словно молнией, и я резко вскакиваю: перед глазами все плывет, и от шока я не могу дышать. Я вспомнила! Вспомнила!

Я была в подземном переходе, он подошел ко мне, залепил с размаху пощечину и попал по губам, а потом поднял руку с зажатыми в ней ключами. Я вспомнила жгучую боль от удара по голове, сдирающего кожу зазубринами бороздок.