Сонька. Продолжение легенды - Виктор Мережко

— У вас нет доказательств, господин следователь.

— Будут.

— Когда будут, я отвечу на любой ваш вопрос.

— Вы отбывали каторжный срок на Сахалине.

— Да, я был сослан туда за покушение на убийство.

— Значит, история повторяется?

— Не понимаю, о чем вы.

— Убийство, здесь пособничество в убийстве. Не слишком ли все близко?

Пан Тобольский снисходительно усмехнулся, пожал плечами.

— Никакой близости. В давней истории, за которую я отбыл полагающийся срок, было желание наказать подлеца. К сожалению, не получилось. Здесь же… здесь к теракту я не имею никакого отношения.

— Егор Никитич, — не выдержав, подал голос судебный пристав, — дело тухлое. Господин играет в несознанку, а ты вертишься вокруг да около. Может, кликнуть «ваньков»?

— Успеем, — отмахнулся тот и снова повернулся к допрашиваемому. — Вы понимаете, что вам светит, господин Тобольский?

— Ничего не светит, — просто ответил тот. — Ваши агенты задержали совершенно невинного человека, и теперь шьете ему дело. Вам надо отчитаться перед начальством?

— Нам надо добиться вашего признания.

— В чем?

— В пособничестве содеянному террористическому акту.

Поляк перебросил ногу на ногу.

— Не по адресу.

— Почему во время взрыва вы оказались на Екатерининском канале?

— Я каждый день совершаю подобные прогулки.

— Но после взрыва вы бросились бежать.

— Да, это так. Я испугался.

— Вас ждала карета.

— Во время прогулки меня всегда поджидает экипаж.

— О чем вам говорит имя Марк Рокотов?

— Марк Рокотов? — Пан задумался. — Кажется, это известный и модный поэт.

— Вас не однажды видели вместе.

— Не исключено. Я относился к поклонникам поэта.

— Вам известно, что он входил в благотворительный союз «Совесть России»?

— Нет, неизвестно. Хотя не исключаю, что он мог входить в какой-нибудь союз. Сейчас это модно.

— Но вы ведь финансировали эту «Совесть России». Или позабыли этот прискорбный факт?

Поляк рассмеялся.

— Если факт прискорбный, зачем же мне помнить, господин следователь?

— Егор Никитич, — снова не выдержал Федор Петрович, — у мужиков кулаки чешутся.

Тот не обратил на него внимания, продолжал смотреть на задержанного затуманенными гневом глазами.

— Рокотов при взрыве погиб. Теперь всю ответственность за случившееся вам придется взять на себя.

— Мне необходимо обратиться к адвокату, — поняв сложность ситуации, твердо заявил пан Тобольский.

— Будет адвокат, — кивнул следователь. — И не один, а сразу два. — И кивнул судебному приставу: — Зови, Федор Петрович!

Из потайной двери в одной из стен комнаты вышли два крепких господина с закатанными рукавами. Вначале посмотрели на чиновников и, получив их одобрение, уставились на жертву. Затем взяли Тобольского с двух сторон под руки, приподняли и повели в потайную комнату.

Здесь все было готово для пыток — тиски, керосиновые лампы, острые прутья, клещи, чугунные бляхи с клеймами, тяжеленные цепи, растяжная дыба — виска.

С поляка сорвали верхнюю одежду, оставив лишь сорочку и кальсоны, подвели к дыбе, завели руки за спину, связали их довольно толстой, истертой от употребления бечевкой, после чего палачи взялись за оба ее конца и стали подтягивать человека повыше к потолку.

Захрустели суставы, Тобольский застонал.

Егор Никитич и судебный пристав стояли в дверях и наблюдали за происходящим.

Мужики подтягивали пана все выше, боль в плечах и руках становилась невыносимой, и тот сквозь стон выдавил:

— Не по закону, господа…

— Зато вы и ваши братья поступаете по закону, — огрызнулся следователь и махнул палачам, чтоб те продолжали.

Тело Тобольского поползло вверх, почти до самого потолка, и несчастный закричал от страшной боли…

Табба сидела в сценическом платье в грим-уборной после репетиции, и состояние ее было таково, что было совершенно непонятно, как прима провела эти несколько часов на сцене.

Катенька прикладывала к ее лбу мокрый платочек, аккуратно массировала виски, но актриса, на мгновение успокаиваясь, вновь принималась плакать горько и безутешно.

— У вас вечером представление, барыня, — приговаривала прислуга. — Вам надобно взять себя в руки.

— Не могу, — с заложенным носиком промолвила прима. — Я не в состоянии ничего с собой поделать, Катенька. Это все так страшно и непостижимо… Боже, за что ты меня наказываешь? — И вновь принималась плакать.

В дверь постучали, Катенька открыла. На пороге стоял вышколенный молодой статист.

— Вас желают видеть господин директор, — сказал он Таббе.

— Когда? — спросила она, вытирая глаза.

— Сказали, немедленно.

— Хорошо, — кивнула она. — Сейчас буду.

В кабинете директора, в дальнем кресле, находился следователь Гришин, сам же директор встретил приму, стоя посередине комнаты.

— Позвольте? — спросила Табба, переступив порог.

— Пройдите, — кивнул Гаврила Емельянович и указал на кресло.

Артистка успела достаточно привести себя в порядок и выглядела вполне пристойно, хотя состояние ее выдавали красные припухшие глаза.

— Чем вызвано ваше дурное самочувствие? — спросил директор.

— Видимо, мигрень, — со слабой улыбкой ответила Табба. — Простите меня…

— Может, велеть принести таблетку?

— Спасибо, кажется, проходит.

— Вы способны выйти сегодня на сцену?

— Я — актриса, Гаврила Емельянович.

— Я бы рекомендовал мадемуазель принять таблетку, — подал голос следователь, — потому как разговор нам предстоит трудный.

— Трудный? — подняла брови артистка. — По какой причине?

— По той самой, которая вызвала ваши слезы.

Табба попыталась улыбнуться, села поувереннее.

— Знаете, я устала от недомолвок и двусмысленностей. Не могли бы вы выразиться пояснее?

— Отчего же нет? Конечно могу. — Егор Никитич покинул кресло, прошелся по кабинету. — Вам известно, что вчера от разрыва бомбы погиб известный поэт господин Рокотов?

Глаза примы немедленно наполнились слезами, и она не смогла скрыть их.

— Да, известно.

— У вас слезы? — удивившись, остановился напротив нее следователь.

— Да, слезы.

— Причина?

Она пожала плечами.

— Наверное, я слабая женщина, и любая смерть способна меня тронуть.

— А гибель двух полицейских чинов вас не трогает?

— Отчего же?.. Это трогает так же.

— Госпожа Бессмертная, — неожиданно обратился к ней официально директор, — мы бы не советовали играть здесь в прятки. Причина ваших слез, вашего состояния нам хорошо понятна. Господин Рокотов, ваши чувства, ваш роман — все известно. Поэтому будем говорить откровенно, не тратя лишнего времени и больше думая о вашем будущем.

— Что я должна сделать? — вытерев глаза и сунув за рукав платочек, тихо спросила Табба.

— Кого вы знали из близких господина поэта? — Егор Никитич продолжал стоять напротив артистки.

— Пожалуй, никого… Разве что господина… — Она попыталась вспомнить имя. — Не помню… Он поляк…

— Пан Тобольский, как он себя величает?

— Наверное.

— Что было между ними?

— Мне неизвестно. Я познакомилась с паном Тобольским благодаря моей матери.

— Соньки Золотой Ручки?

— Да, — тихо ответила прима и опустила голову.

— Что связывало вашу мать с данным господином?

— Он был влюблен в нее и пытался разыскать.

— Здесь, в Петербурге?

— Да, в Петербурге. — Она слабо улыбнулась. — Он даже пришел однажды в театр и предложил стать моим меценатом, лишь бы я помогла найти Соньку. Видимо, весьма состоятельный человек.

— Весьма, — кивнул следователь. — Вы отказались ему помочь?

— Отказалась.

— Причина?

— Я не знала, где она находилась в то время… И второе — я решила навсегда забыть и мать, и сестру.

Гришин удовлетворенно кивнул.

— Вы сказали: «я не знала, где она находилась в то время»… Сейчас вам известно ее местонахождение?

— Нет.

— Мы условились говорить серьезно, — заметил директор театра.

— Я действительно не знаю, где Сонька сейчас. Газеты пишут разное, мне же ничего не известно.

— Тем не менее давайте поищем варианты. — Следователь подсел к приме поближе. — Где вы видели ее последний раз?

— В театре… В больнице. Оба раза она была вместе с господином полицмейстером.

— Это нам известно. Еще?

— Еще? — Табба задумалась. — Еще… это было давно… сестра и мать явились сюда, в театр, желая со мной примириться, но я указала им на дверь.

— Еще.

— Однажды, после спектакля, мне передали странную записку для Соньки и попросили ей передать.

— Что было в записке?