Моя купель - Иван Григорьевич Падерин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под стук колес я мысленно вернулся в Степное, снова навестил родственников погибших на войне однополчан, снова мысленным взглядом перечитал строки писем о смерти боевого друга Леонида Ладыженко... Как бы слышу его голос: «Не плакать! Я солдат!»
А на полях кружит метель, змеится поземка. И снова думы о жизни, снова непослушная память напоминает мне: морщины на лице не смываются и молодость не возвращается.
Тревожные сигналы
1
На станции технического обслуживания автомобилей перед окошечком с табличкой «Выписка нарядов на ремонт и замену деталей» выстроилась очередь. Я тоже встал. Впереди меня — широкая спина человека с костылем. Человек этот то и дело поглядывал на часы, вздыхал, кряхтел. До обеденного перерыва оставалось минут тридцать. Нарядчица не спешила.
— Милая девушка, нельзя ли побыстрее, — сказал с явным кавказским акцентом высокий молодой человек с бородой, стоящий позади меня.
Молодая женщина внешне была действительно мила, привлекательна. Лет ей около тридцати. Короткая прическа с челкой до бровей молодила ее. Слегка продолговатое лицо с нежным румянцем на щеках, широко посаженные глаза в густых длинных ресницах, чуть вздернутый нос, губы — дольки спелого апельсина. Она сидела за стеклянной перегородкой. Через служебный ход к ней ежеминутно заглядывали улыбчивые начальники, технологи, важные персоны. Она, принимая от них какие-то бумажки вместе с улыбками, не спеша отвечала тоже улыбкой, затем тонкими пальцами ощупывала клипсы, прилипшие к кончикам розоватых мочек.
Нарядчица не ответила на просьбу молодого человека. Она лишь вскинула на него глаза и промолчала.
А когда еще кто-то повторил, нельзя ли побыстрее, она встала и ушла за перегородку к кассирше, как бы говоря: «Не люблю, когда подгоняют, мы тут тоже не бездельничаем...»
Прошло минут десять. Плечистый мужчина с костылем склонил голову, прислонился лбом к стеклянной стенке перед окошечком, и мне бросился в глаза багровеющий шрам на его шее.
— Девушка, — сказал я, подойдя к окошечку, — вас ждет инвалид войны, больной, обслужите до обеденного перерыва хотя бы его.
— Много вас тут таких, а я одна, — ответила она скрипучим голосом. Сквозь стекло я увидел ее ангельское лицо, и мне стало грустно, даже страшно, потому что совершенно не подозреваешь, где подстерегает опасность. Опасность быть сраженным лишь одной фразой: «Много вас тут...»
Спорить с ней нельзя: в ее руках учет всех деталей и технических возможностей станции. Пошлет в пустой бокс, и будешь загорать там двое суток. Однако очередь загудела. Появился сменный мастер.
— Бэлла, — сказал он, — инвалидов положено обслуживать без очереди. Выпиши ему накладную, я смотрел его машину: профилактика и замена рулевых тяг...
— Пусть после обеда приходит, — ответила она. — Мне тоже обедать вовремя положено.
— Бэлла! Тебя инвалид войны ждет, — повторил мастер.
— Подождет... Сейчас оформлю... Все воевали, не один он, — огрызнулась она и, вернувшись к столу, спросила: — Ну что у вас?..
Я уже не мог смотреть на нее, закрыл глаза. Но она не унималась. Получив из рук инвалида заявку и технический паспорт «Запорожца», продолжала выкидывать из себя ядовитые слова:
— Везет же людям: машина бесплатная и ремонт в первую очередь...
Инвалид отпрянул от окна, будто кипяток выплеснули ему в лицо. И, как бы ища защиты от таких упреков, повернулся к нам.
— Графчиков?.. Василий Васильевич! — воскликнул я.
Он тяжело передохнул и ответил:
— Графчиков.
Мы обнялись и долго стояли обнявшись. Молчали, ощущая учащенные удары сердец.
— Встретились наконец-то! — произнес он, переводя дыхание.
Я взял его под локоть, и мы вышли на воздух, к своим машинам, ждать конца обеденного перерыва.
— Вот мой помощник, — указывая глазами на «Запорожца», сказал Василий Васильевич. — С электромагнитным сцеплением. Управление ручное. Двадцать тысяч отмахал, и никаких жалоб. Вот только рулевые тяги надо сменить... Хорошая тачка, ни разу не подводила.
— Все от водителя зависит. Не подведет, — заверил я. — С твоим характером, если он не изменился за тридцать лет, на такой тачке можно вокруг света отмахать...
— Собираюсь по фронтовым дорогам пробежаться, потом вокруг Европы, но, боюсь, этот мотор подведет. — Он постучал по левой стороне груди. — Вот наткнулся сейчас на красавицу Бэллу, и... видишь, испарина выступила.
2
Никто не избавлен от чувства боязни и страха. Все мы чего-то боимся, перед кем-то робеем. Даже самые отчаянные фронтовики, с которыми довелось мне дружить в годы войны, порой вздрагивают от ночного звонка или робеют перед вспышками гнева соседей.
Страх... Чувство это, на мой взгляд, гнездится рядом, где-то внутри тебя или идет вслед за тобой. От него трудно отрешиться простой осмотрительностью. Состояние крайнего беспокойства, тревожного ожидания неизвестного тебе и твоим товарищам испытания вселяет в тебя неуправляемую силу страха. Перед ней, перед этой силой, иногда и разум отступает. Не зря же говорят: «У страха глаза велики». Про себя я часто вспоминаю один эпизод, который постоянно подсказывает мне: страх — твой враг.
Было это 16 ноября сорок второго года в Сталинграде. Пятые сутки дивизия Людникова оставалась без связи со штабом армии и с заволжскими батареями: она была окружена в районе завода «Баррикады». Посылали туда офицеров связи, нарочных, радистов, телефонистов, штурмовую группу — никто не мог пробиться. Без связи, точнее, без огневой поддержки артиллерии, расположенной в дубравах на восточном берегу Волги, дивизии угрожала гибель. И тогда начальник разведки нашей 284‑й дивизии майор Графчиков, изучив схему подземных коммуникаций между заводами «Красный Октябрь» и «Баррикады», заверил командование, что к Людникову можно проникнуть по канализационным трубам и доставить туда рацию...
— Пойдешь сначала один, — сказали ему.
— Желательно вдвоем.
— С кем?
Он указал на меня. Я тогда исполнял обязанности инструктора политотдела по информации. Не задумываясь, ответил:
— Готов...
— Захвати с собой «феньки» на двоих, — посоветовал Графчиков, — С ними будет уютнее в трубах.
«Фенька»... Все мы были
