Злой рок. Политика катастроф - Фергюсон Ниал (Нил)

Некоторые историки, стремясь возложить вину за голод на Черчилля, пренебрегли принципом Толстого. Бенгальская проблема состояла не только в том, что где-то в далекой Великобритании не проявил должной благосклонности премьер-министр, но и в том, что британские чиновники, принимавшие ключевые решения на местах, проявили слабость, а некоторые из местных бенгальских политиков, получивших большýю часть полномочий благодаря Закону о правительстве Индии 1935 года, погрязли в коррупции. Губернатор Бенгалии, сэр Джон Герберт, умирал от рака в официальной резиденции; уходящий со своего поста вице-король Виктор Хоуп, маркиз Линлитгоу, закрыл глаза и на то, что другие власти на местах не делились с ним продовольствием, и на то, что меры по поддержанию цен просто побуждали оптовых торговцев держать товар на складах. Одним из главных злодеев в этой драме был министр продовольственного снабжения Хусейн Шахид Сухраварди. Преемник Линлитгоу заподозрил Сухраварди в том, что тот «выкачивал деньги из каждого проекта, призванного облегчить муки голодающих, и заключал контракты на складирование, на продажу зерна правительствам и на перевозку со своими пособниками»[671]. (Давние аргументы, гласившие, что местные элиты будут обходиться с индийским народом хуже, чем англичане, зазвучали правдиво.) Вот что писала газета Statesman 23 сентября: «Эта отвратительная катастрофа создана руками человека… [это итог] того, что собственные гражданские правительства Индии, как в центре, так и на периферии, постыдным образом не умеют ни прогнозировать, ни планировать»[672]. На самом деле положение изменилось лишь после того, как Черчилль назначил вице-королем Уэйвелла. Тот был умным и способным солдатом и администратором, пусть даже Эрвин Роммель и победил его в североафриканской пустыне в 1941 году. Увидев собственными глазами жуткое состояние Калькутты, он приказал осуществить поставки товаров со всей Индии и создать в окрестностях Калькутты лагеря для оказания помощи (под должным управлением); военных же обязал доставлять «еду для народа» в отдаленные деревни. И все равно потери были неимоверно высоки: умерло от 2,1 до 3 миллионов человек – до 5 % населения Бенгалии, что, впрочем, в масштабах всей Британской Индии составляло 0,8 % (см. таблицу ниже).

Напротив, когда Мао Цзэдун ввел в Китае сталинскую стратегию и тактику, эта внутренняя политика, нацеленная на полный отказ от рынка, закончилась еще более страшной катастрофой. Согласно одному недавнему отчету, «Большой скачок», совершенный по воле Мао с 1959 по 1961 год, привел к гибели от голода 45 миллионов китайцев – то есть примерно 7 % населения, хотя оценки варьируются от 30 до 60 миллионов[673]. Элита Коммунистической партии, убежденная в том, что в Китае необходимо провести индустриализацию и коллективизацию – так же, как в 1930-х годах их провел Сталин в Советском Союзе, – поощряла чиновников устанавливать в провинциях до невозможности высокие квоты на закупку. Центральное правительство изымало зерно из провинций и продавало его за иностранную валюту, которую потом тратило на покупку производственного оборудования. Крестьян в то же время перевели на грубые формы промышленного производства[674]. Свою роль, как и в других случаях голода, сыграли плохие погодные условия – но эта роль была минимальной. «Иллюзия изобилия», созданная преувеличенными отчетами о невиданных урожаях, привела к тому, что некоторые провинции (в частности Сычуань) столкнулись с особенно высокими квотами на закупку[675]. В результате наступили хаос и катастрофа: уничтожение лесов, разрушение зданий, безрассудное злоупотребление пестицидами и внедрение контрпродуктивных методов ведения сельского хозяйства – скажем, глубокой вспашки и необычайно высокой концентрации семян[676]. Урезав казенные нормы до 29–33 фунтов (ок. 6–15 кг) в месяц на душу населения, партия не только продолжала экспорт еды, но и безвозмездно помогала другим странам, поставляя продовольствие в Албанию и Гвинею и отправляя деньги в Бирму, Камбоджу и Вьетнам[677]. Поскольку складская и транспортная инфраструктура Китая не позволяла справиться с задачей, потери были колоссальны: урожай губили крысы, насекомые, гниль, пожары. В провинции Хунань поголовье свиней в 1861 году сократилось с 12,7 миллиона до 3,4 миллиона. Только в одном округе Сяогань провинции Хубэй саранча уничтожила 50 квадратных миль (ок. 130 кв. км) урожая. В провинции Чжэцзян в 1960 году 10 % урожая погубили огневки, цикадки, розовые коробочные черви и паутинные клещики. Проекты по вырубке лесов и неумелое орошение привели к паводкам[678]. В обществе, ослабевшем от голода, начались болезни: полиомиелит, гепатит, корь, малярия, дифтерия, менингит и даже проказа. Партия поощряла применение жестоких и унизительных форм насилия против нарушителей правил. И, как и в других случаях голода, которые мы обсуждали (хотя и не во всех), часто сообщалось о каннибализме[679].

Эти примеры вполне могут выразить суть взглядов Амартии Сена, полагающего, что голод – катастрофа прежде всего политическая, которая происходит тогда, когда власти не могут предотвратить несостоятельность рынка в условиях дефицита и острой нищеты. И все же этот термин – «несостоятельность рынка» – вряд ли подходит для советского и китайского случаев: и там и там рынок был полностью уничтожен. То же справедливо и для Северной Кореи, которую голод постиг уже в 1990-х годах. В Эфиопии, где в 1984–1985 годах умерло около 1,2 миллиона человек (примерно 2,7 % населения), во всем был снова виноват марксизм, а не обвал рынка.

Голод в современную эпоху, 1770–1985[680]

Диктатура Временного военно-административного совета (иначе – «Дерг»), во главе которого встал Менгисту Хайле Мариам, началась после голода в провинции Уолло (1973–1974). «Дерг» устроил «красный террор», устранив политических противников, а потом провел губительную сельскохозяйственную коллективизацию в духе Сталина и Мао[681]. Менгисту Хайле Мариам обратил себе на пользу засуху, поразившую страну в середине 1980-х годов[682], чтобы вести борьбу с повстанческими формированиями, прежде всего такими, как Народный фронт освобождения Тыграя, Фронт освобождения Оромо и Народный фронт освобождения Эритреи. Как и власти СССР и Китая, «Дерг» стремился «преобразить общество», умышленно устроив голод в политически подозрительных регионах. Не случайно, что марксистско-ленинская Рабочая партия Эфиопии появилась в 1984 году, а Менгисту[683] стал ее генеральным секретарем[684]. Пока миллион эфиопов умирал от голода, улицы Аддис-Абебы пестрели плакатами: «Победа угнетенным массам!», «Марксизм-ленинизм – вот наш путь!» и «Временные неудачи не станут преградой для построения коммунизма!»[685]. Эти реалии часто упускали из вида сочувствующие европейцы, спеша откликнуться на беду эфиопов, – кульминацией международных усилий стал благотворительный музыкальный фестиваль Live Aid («Живая помощь»), организатором которого выступил ирландский певец Боб Гелдоф[686]. И тем не менее, в более широком плане Сен утверждает, что подотчетность правительств имеет важное значение. Другие случаи массового голода с 1945 года – будь то в Биафре (1967–1970), Бангладеш (1974), Судане (1985) или Сомали (1992, 2011–2012), – были тесно связаны с диктатурой, гражданской войной или несостоятельностью государства.

Впрочем, интересен вопрос, почему теорию Сена нельзя применить ко всем видам катастроф. Если можно избежать голода или по крайней мере смягчить его последствия, сделав правительства более подотчетными, – то есть ли причина, по которой это не работает с землетрясениями, наводнениями, природными пожарами или пандемиями? Почему избиратели могут возложить на демократические правительства ответственность за поставки доступной еды, но не за сохранение воды или воздуха чистыми от смертоносных вирусов, – или за то, чтобы люди не строили дома на линиях разломов или в поймах рек? Или, если спросить иначе, почему демократические правительства избегают одного вида бедствия (а именно – голода) успешнее других? В Великобритании представительное правление возникло раньше, чем в большинстве стран, но все же в XIX–XX веках жители Лондона периодически страдали от появлений ядовитого желтого тумана, «горохового супа», который возникал потому, что на берегах Темзы – крайне «благоприятных» для тумана – всюду жгли уголь, обогревая дома и фабрики и готовя пищу. Закон об устранении дымной помехи в Лондоне (Smoke Nuisance Abatement Act), принятый в 1853 году – вскоре после того, как Диккенс опубликовал незабываемо «туманное» начало «Холодного дома», – не помог избежать бедствия, которое случилось суровой зимой 1879–1880 годов, когда из-за температурной инверсии густой слой угольного смога (сернистый ангидрид, двуокись азота и другие частицы, возникающие при сгорании) накрыл британскую столицу на три дня и привел к смерти более двенадцати тысяч человек[687]. Не особенно помог даже негодующий памфлет, который написал на эту тему Фрэнсис Альберт Ролло Рассел, сын бывшего премьер-министра, лорда Джона Рассела[688]. Похожая беда пришла и в декабре 1952 года, – число жертв было сопоставимым, а еще 150 тысяч человек попали в больницы[689]. Недавнее исследование показало, что из-за влажного воздуха и солнечного света в тумане сформировались «очень концентрированные капли серной кислоты»[690]. Давление демократических механизмов в конце концов привело к принятию Закона о чистом воздухе (1956). Но стоит отметить, что социализм сыграл свою роль и в этом так называемом Великом смоге, поразившем Лондон за четыре года до того, как закон был принят. В те дни Национальное управление угольной промышленности – подконтрольная государству монополия, учрежденная в 1947 году, когда была национализирована угольная отрасль, – выпускало для обогрева домов необычайно грязный и коптящий дериват угля («ореховый шлак»)[691]. Совсем недавно, в декабре 1991 года, Лондон снова окутал серьезный смог, хотя на этот раз в роли главного загрязняющего агента выступили выхлопные газы. Контрольный пост, расположенный на Бридж-плейс, в районе Виктория, оценил средний часовой выброс двуокиси азота в 423 части на миллиард, что более чем вдвое превышает уровень, рекомендованный ВОЗ[692].