Тыква - Любовь Федорова

Так что, нравилось или не нравилось, а с Дином кое-какими своими планами поделиться пришлось. Тайная Стража прислала северного слугу именно Нонору, следовательно, в том был скрытый смысл. Нонор захотел узнать все об убитом трактирщике. В обмен пришлось рассказывать, что он сам собирается делать на Гостинной. Из особо примечательного Дин сообщил ему вот что: трактирщик широко торговал информацией, иногда достоверной, иногда не очень. Помимо тайного агента Мероя, в штат которого входил, шельмец имел обширную клиентуру на Веселом Берегу, где его рекомендовали направо и налево всем, кто нуждался в подобных услугах. Какие сведения, про кого или про что, требовали от трактирщика северяне, Дин пока не сказал. Объявил, что вариантов у него несколько. Судя по тому, что перед смертью бедолагу пытали, от него пытались добиться ответа на вопрос, на который он не хотел или не мог ответить. Почему убили, когда информацию не удалось ни купить, ни выколотить? Да, наверное, потому, что на севере человеческая жизнь не ценится. Это в Столице из-за каждого сломанного ногтя поднимают шум, а в Северной Агиллее владетелю можно, разгневавшись, целую деревню ни за что вырезать, и последствий не будет.

Насчет Северной Агиллеи у Нонора имелось собственное мнение, однако дело об убийстве трактирщика-осведомителя принадлежало к тем, которыми следовало заниматься Тайной Страже. Почему такие дела одно за другим подкидывают в Первую префектуру, оставалось загадкой. По общему признаку принадлежности их можно бы даже объединить в дело против Тайной Стражи. Поэтому Нонор зашел к Дину за ширму, понизил голос и обстоятельно разъяснил, на что он провоцирует сиятельного хозяина слуги и чего в результате хочет добиться. Дин похихикал в рукав. Идея ему пришлась по душе. Он согласился принять участие, велел немедленно собраться своим людям и по одному выступать в сторону Гостинной набережной.

В который раз отцепляя от своего локтя руку Датара, Мем зло сказал:

— Не висни на мне, словно девка. Что люди про нас подумают?

Колокол только что прозвонил вечернюю сражу. Сизые сумерки постепенно превращались в настоящую ночь. В центре Рабежа было относительно людно, но, с приближением к западной оконечности острова, через Обводной канал граничащей с Приречьем, прохожих становилось все меньше и меньше, пока они не исчезли совсем. Дома по сторонам топкой улочки здесь стояли закрытыми на все двери, замки и засовы, и лишь кое-где сквозь щелку в ставнях заметно было, что внутри теплится огонек лампы или свечи.

— Мне все равно, что обо мне подумают, — отвечал Датар, заново цепляя Мема за рукав.

— Мне тоже все равно, что о тебе подумают, но не все равно, что подумают обо мне!

— Тебе спокойней будет, если я плашмя упаду в грязь?

— Ты что, совсем ничего не видишь? Сейчас луна взойдет…

— Луна мне не поможет. Все расплывается, Мем. Я не могу отличить угол дома, которому иду навстречу сам, от человека, идущего навстречу мне. Тогда ты держи меня. Что там впереди?

— Набережная Обводного канала.

— Это болото!

— Молчи уже, мы почти пришли.

— Ты меня не потеряешь посреди болота в темноте?

— У тебя навязчивые страхи, эргр Датар. Хотел бы я тебя потерять в темноте — оставил бы прямо здесь. Что, неужели нет никакого способа вернуть тебе нормальное зрение, не уезжая для этого на Север и не селясь на много лет в подземном городе?

— Есть способ, — немного посомневавшись, выдал свой секрет Датар. — Но он очень неприятный. И противозаконный.

— Какой?

— Нюхать пьяный гриб.

— А, — Мем вспомнил. — Я слышал, что даже обычный человек, нанюхавшись гриба, может видеть в полной темноте.

— Ну… вроде того.

— А ты пробовал?

Датар тяжко вздохнул:

— Приходилось. Иначе совсем беда.

— Почему с тобой так? Ведь ты не красноглазый.

— У меня это от матери, — передернул плечами монах. — Наследственное…

Мем огляделся. Они зашли уже достаточно далеко. Вон знакомая кузня на другом берегу Обводного, откуда звон и грохот слышны круглые сутки, вот спуск с жилой верхней набережной на полузатопленную нижнюю.

— Я не очень помню как правильно туда идти, — сказал Мем своему спутнику, — но наверное, не обязательно все время низом. Полпути можно сократить здесь, поверху.

Он сам ухватил монаха под локоть и повернул того в похожий на канаву проулок. Канава вывела их на другую улицу, в древние времена мощеную булыжником и теперь сухую, поскольку шла она вдоль ручья, и грязь утекала в застеленное прошлогодней травой русло. За глухими заборами лаяли собаки. Проулки, улочки и тропки между заборов здесь были частыми, как сетка на мелкую рыбу, узкими, грязными, но проходимыми несмотря на то, что луна всходить пока не торопилась. Мем уже предполагал близость цели, к которой они стремятся — ступенек с перильцами, ведущих к приюту Молчальников и мостика через ручей, которым он в прошлый раз выбирался с нижней набережной.

— За нами следом идут, — сказал вдруг Датар. — Я их слышу. Мне это не нравится.

— Да? — деланно удивился Мем. — И давно ли ты заметил?

— С самой префектуры.

— Почему мне не сказал?

— Думал, ты знаешь.

Мем взял монаха за плечи и приставил спиной к забору.

— Вот что, — сказал он. — Не с самой префектуры, но я тоже слышу. Ты постой здесь, а я проверю — это Нонор за мной послал следить, или собака бродячая крадется. Через сотую часть стражи я вернусь. Ни шагу отсюда. Понял?

— Да, но подожди…

Не слушая более монаха, Мем сухой обочиной прянул к разросшимся кустам и вдоль них прокрался до ближайшего поворота. Шальным голосом за забором взвыл пес и откуда-то сверху, со стен императорского дворца-крепости, вдруг брызнули на засыпающий город янтарные искры от самого краешка раздувшейся к празднику, как рыба-барабан, луны. И прямо на углу забора Мем нос к носу столкнулся с кривой рожей видом и принадлежностью явно не из Первой префектуры. Мем выпрямился во весь свой огромный рост и предъявил роже кулак.

— Ы? — удивилась рожа и ступила назад за угол, где шумно столкнулась с сообщниками. Сообщники, не особо церемонясь, немедленно выперли рожу обратно, презрев ее попытки сопротивляться.

Теперь уже Мем отступил. Их было человек восемь, если не больше. В лунном свете мягко блеснула в руках одного легко изогнутая северная сабля.

— Только без дураков, — с издевкой произнес смутно знакомый голос. Человек в плаще с капюшоном, надвинутым глубоко на лицо, положил саблю себе на плечо, а орава, которая, ему, вероятно, подчинялась, стала заходить на Мема с флангов.