Ариасвати - Николай Соколов

— Вот бы я был рад!

— Да нельзя — лекции! А много у вас таких дощечек?

— Триста восемнадцать.

— Триста восемнадцать! Да ведь это целая библиотека! Ведь это, может быть, единственный памятник древней, давно исчезнувшей цивилизации, — история совсем неизвестной, вымершей расы. Никак взять отпуск да ехать с вами?

— Я был бы вам так благодарен, Авдей Макарович.

— Эх, батенька! Дело вовсе не в благодарности… Разве тут благодарностью пахнет! Тут, может быть, удастся извлечь из тьмы веков, так сказать, из пучины забвения, неизвестную народность, стоявшую, судя по алюминиевым дощечкам, на такой высокой степени цивилизации, до которой и нам еще далеко… Быть может, на этих досках история наших родоначальников, современных потопу, может быть, даже его волнами смытых с лица земли. — А вы говорите о благодарности, батенька… Иван Петрович! Иван Петрович! Да где пропадаешь, скажи на милость?

— Здесь я. Куда мне пропадать? — откликнулся артельщик, входя в комнату.

— Сколько у нас денег?

— Денег то? Четырнадцать целковых бумажками, да два двугривенных…

Авдей Макарович протяжно свистнул.

— Да куда же ты деньги деваешь?

— Это я же деваю? А на прошлой неделе кто господину Каютину сто рублей отдал? Говорю, не давайте: мало ли за ним наших денег посело…

— Ну, отдаст.

— Как же! Таковский! А на нынешней неделе двадцать рублей какому-то белогубому студенту отдали…

— Ну, молчи, молчи.

— А во вторник уж опять двое приходили — тем пятьдесят дали…

— Да молчи же ты, Иван!

— Опять эта дохлая студентка пришла — этой пятнадцать…

— Да ты что, Ванька чорт? Пошел вон! — вскипятился Авдей Макарович, бросаясь с кулаками на своего личарду и выталкивая его из комнаты.

— Вот негодяй! — продолжал он уже спокойнее, — мелет чепуху и ничем не остановишь!.. Ну, да это пустяки. Денег я достану. За последнюю работу я 1500 еще не дополучил, да за прошлую осталось рублей 800, кажется… Коли поскрести по углам, до 3000 наберстся… Значит, решено!

— Позвольте мне, Авдей Макарович, все путевые расходы принять на свой счет…

— С чего это вы, батенька, выдумали?

— С того, что, во-первых, я настолько богат, что это для меня не составит ни малейшего затруднения, а во-вторых — ведь эта экспедиция предпринимается собственно ради моих интересов…

— Ну, что вы, батенька, говорите вздор. Никаких тут ни ваших, ни моих интересов нет. Тут, батенька, интересы науки. Да-с. А эти интересы выше всяких личных интересов, для которых я, может быть, и пальцем не пошевельну… Ну, да это все пустяки. О денежных делах мы еще успеем потолковать. А вы вот что мне скажите, батенька: ведь вы, кажется, упомянули, что нашли эти дощечки в каком-то древнем храме и даже в чьей-то гробнице? Да? Ну, так расскажите-ка подробно, что это за храм и какие там гробницы. Дело то чрезвычайно интересное.

Андрей Иванович принялся подробно рассказывать историю своего открытия, описал храм при озере, город, башни, развалины храмов в горах, наконец нагорный храм и его чудеса и художественные редкости. Разговор затянулся до глубокой ночи. Пили чай, затем ужинали. Авдей Макарович обо всем расспрашивал, входил в мельчайшие подробности и отпустил своего гостя только тогда, когда бледные лучи рассвета напомнили ему о предстоящей лекции.

— Знаете ли что, батенька, — сказал он, прощаясь, — я к вам забегу после лекции, да отправимтесь-ка вместе к Левицкому или Смирнову: пусть-ка они со всех дощечек сделают фотографические снимки, да не в одном, а в нескольких экземплярах. Вообще такое важное открытие нельзя оставлять на произвол случайности. Мало ли что может случиться: дощечки могут пропасть, сгореть, исчезнуть каким-нибудь другим способом, — сами мы с вами можем умереть… Но дело не должно пострадать из-за нашей небрежности и непредусмотрительности. Быть может, судьба послала единственный случай проникнуть в тайны доисторического человечества и затем он уже никогда не повторится. Надо им воспользоваться.

Таким образом, только на рассвете следующего дня расстались Авдей Макарович и Андрей Иванович, и расстались совершенными друзьями. Иван Петрович, он же и Ванька чорт, подслушав в разговоре, что Грачев вовсе не нуждается в денежной помощи профессора, но сам страшно богат, теперь уже предупредительно, собственной персоной, подал ему пальто, мало того он, по собственной инициативе, сбегал для него за извозчиком и, усаживая на пролетку, даже извинился, что давеча, по незнанию, обошелся с ним не совсем вежливо, приняв его за одного из тех посетителей, которые постоянно ходят к Авдею Макаровичу занимать деньги — в долг без отдачи.

— Много их шатается, сударь… А Авдей Макарович, что малый ребенок, никому отказать не умеют. Надо ли, не надо ли — нет у них этого разбору. "Просит", говорят, "стало быть нужно". Право-с…

VI. Письмо

Почтеннейший и добрейший друг, Авдей Макарович!

По штемпелю письма вы можете видеть, что я пишу вам из Оксфорда. Раньше я не писал потому, что не было еще достаточно интересного материала, которым я мог бы с вами поделиться.

Да, добрейший мой, Авдей Макарович, вы были тысячу раз правы, когда сказали, что нам нечего ожидать от немецких ученых, вроде Карла Вурста. Вы помните наш последний разговор, когда в ожидании отъезда мы выпили с вами по стакану вина за успех нашего предприятия: чокаясь со мной, вы сказали тогда, что путь через Европу приведет меня все-таки на Цейлон или даже, может быть, в глубину Индостана. Ваше предсказание сбылось буквально. Мне остается только реализировать часть моего богатства в лондонском банке и затем, дождавшись вашей телеграммы, двинуться в путь.

Но расскажу все по порядку. Дорожных приключений, конечно, описывать я не буду, потому что это не интересно ни для вас, ни для меня. Перейду прямо к делу.

По вашему совету, я был в Иене и удостоился видеть знаменитого Карла Вурста. Если вы его не знаете лично, то, может быть, вам небезынтересно будет узнать, что своими тараканьими усами и воинственным видом он удивительно похож на отставного прусского унтер-офицера. Принял он меня довольно надменно, а узнав, что я русский, вздумал позволить себе в обращении со мною какой-то глупый, высокомерно-пренебрежительный тон. Это меня взорвало и я сказал ему несколько горьких истин, которые посбили ему спесь, и он стал держать себя приличнее и проще. Вообще, со времен Бисмарка, немцы сделались самыми несносными животными. Неожиданные успехи выбили их из привычной колеи и теперь они изображают из себя — даже не "мещан", а "лакеев во дворянстве"…