Макиавелли - Никколо Каппони

Ответ Сальвиати пришел 4 октября и представлял собой шедевр человеческой злобы, достойный старой поговорки о флорентийцах, у которых «в глазах небеса, а в устах геенна». Аламанно всюду обращался к Макиавелли фамильярно, на «ты», тогда как сам Никколо писал ему официальным тоном, чтобы подчеркнуть разницу в политическом и социальном положении. Аламанно поблагодарил Макиавелли за любезное напоминание о себе и радостные вести, «ибо здесь мы ни о чем не ведаем, кроме того, что сообщают случайные бродяги, кои заглядывают к нам не чаще двух раз в месяц» (укол первый: Сальвиати получал правительственные депеши и, конечно, собирал информацию иными способами). Затем он заявил, что, по мнению профессиональных солдат из Пизы, Падую невозможно было взять силой (укол второй: Никколостоило проверять свои источники). Тем не менее Сальвиати добавил, что относится к этому делу с монашеским (fratesco) долготерпением и сомневается в успехе венецианцев, поскольку они, похоже, столкнулись с противниками скорее божественной, нежели естественной природы, «и посему мы должны молить Господа о наилучшем исходе».

Насмешка в словах Сальвиати была очевидна: упомянув «монашеское долготерпение», он подшучивал над известной неприязнью Макиавелли к служителям церкви и последователям Савонаролы, а выразив надежду на чудо и божественное вмешательство, посмеялся над верой Никколо в естественные причины. К тому же в своем письме Макиавелли упомянул, что вести из Падуи во Флоренцию доставлены монахом, вот Сальвиати и решил высмеять достоверность этих сведений. Аламанно призвал Никколо сделать все возможное, чтобы сохранить союз папы римского с королями Испании и Франции, «дабы ни один из них не решился от отчаяния разорить всю Италию, дабы французская армия не оставалась во власти иных людей, ибо сие будет весьма тревожно».

Завершалось письмо ехидным пассажем: «Если я что-либо упустил, пусть сие разгадывает мой доктор права». Но Макиавелли, в отличие от большинства коллег по канцелярии, насколько известно, никаких ученых степеней не удостаивался, и потому вкратце послание Сальвиати выглядит так: знай свое место, ты, заносчивый, невежественный и зловерный лизоблюд! Неискусная попытка Никколо достичь примирения с треском провалились, потому что ответственность за все, что могло случиться с Флоренцией, в случае неудачи Аламанно возложил на Макиавелли и Содерини.

24 октября Флоренция подписала союз с Максимилианом I, согласившись в обмен на протекцию выплатить 40 тысяч дукатов. Первый из четырех платежей должен был поступить немедленно, а второй — в середине ноября. Доставить вторую часть денег в Мантую Десятка поручила Макиавелли, велев затем отправиться в Верону «или иное место, более подходящее для добычи сведений». Но среди флорентийцев, как всегда, нашлись те, кто остался недоволен выбранной кандидатурой. 3 ноября Франческо Гвиччардини написал брату Луиджи в Мантую: «Пока не решили, кого отправить ко двору императора; и притом что одни предпочли бы настоящего посла, я же полагаю, что, в конце концов, выберут кого-то из канцелярии, возможно, Макиавелли». Некоторые, по понятным причинам, избрали бы человека более авторитетного, но, поскольку решение принимала Десятка, ничего уже нельзя было изменить.

15 ноября Никколо прибыл в Мантую и узнал, что благодаря народному восстанию венецианцы отвоевали Виченцу. Вскоре за ней могла последовать Верона. Передав республиканские деньги представителям императора, Никколо засвидетельствовал почтение маркизе Мантуи, знаменитой Изабелле д’Эсте, которая в то время была регентом и ждала освобождения мужа из венецианского плена. Все документы, касавшиеся перевода денег, Макиавелли оставил Луиджи Гвиччардини и отбыл в Верону. Ему повезло отыскать Гвиччардини в Мантуе — встретились двое старинных приятелей, друживших, несмотря на разницу в восемнадцать лет. Что еще важнее, брат Луиджи, Франческо, женился на представительнице рода Сальвиати, и потому Макиавелли имел все основания сохранить с Гвиччардини хорошие отношения. «Когда соберетесь писать домой, шлите мои приветствия мессеру Франческо и его шайке», — попросит Макиавелли в письме от 29 ноября.

Когда хотел, Никколо умел быть дружелюбным; кроме того, как и с Веттори, они и с Луиджи тоже обожали литературное творчество, женщин и скабрезные истории. И письмо с рассказом о связи с безобразной проституткой Макиавелли отправит именно Гвиччардини. Ему же Никколо посвятил поэтическое сочинение «О тщеславии» (Capitolo dell' Ambizione) — описание несчастий, случавшихся в ходе истории в силу пагубных пристрастий, причем львиная доля отводилась недавним событиям в Италии. Заканчивалась поэма предупреждением: тщеславие уже витало над Тосканой, разбрасывая над народом огненные искры, «раздутые от жгучей зависти, способной / дома и виллы в пепел обратить, / коль не унять ее иным порядком иль благодатью горней». Произведение сдержит явные аллюзии на «Божественную комедию» Данте Алигьери, которую Никколо очень любил, и его сочинение предупреждает флорентийцев о том, что разобщенность, порожденная гордыней, неизменно влечет за собой несчастья.

Противники Макиавелли тоже не сидели сложа руки. Так, 20 ноября Бьяджо Буонаккорси советовал Никколо прилежно отправлять доклады, чтобы «заткнуть рты тем, кто протирает штаны» в правительстве. Когда пришло это письмо, Макиавелли уже прибыл в Верону, где увидел, с каким трудом захватчики пытались обуздать местное население. Среди прочего он описал, как одного крестьянина повесили за то, что он упорно хранил верность Венецианской республике. «Похоже, правители [Людовик XII и Максимилиан I] сумеют удержать эти земли, лишь перебив всех жителей», — заметил Никколо. Кроме того, он обратил внимание на усиливавшееся напряжение между французами и войсками империи, кратко записав: «Из этих двух монархов один способен вести войну, но не желает, а другой желает, но не способен». К тому времени Макиавелли хотел только одного — вернуться домой, но Десятка требовала, чтобы он оставался в Вероне и ждал дальнейших распоряжений, если только ему не угрожает опасность. В конце концов, правительство решило, что миссия Никколо выполнена, и 16 декабря приказало ему возвращаться, но по дороге смотреть в оба. Едва ли секретарь мог предположить, что по пути узнает весьма тревожные вести.

Макиавелли неспешно ехал назад во Флоренцию, но в дороге его настигло письмо от верного друга Буонаккорси. «Не пренебрегай и не смейся над моим посланием, — писал обеспокоенный Бьяджо, — и ни за что на свете никому не рассказывай». Далее он изложил причины своей нервозности:

«Неделю тому назад в дом нотариуса Хранителей Закона[57] (Conservatori delle Leggi) в сопровождении двух свидетелей вошел неизвестный в маске и вручил законоведу некий документ, предупредив, что в случае отказа принять бумагу, он обратится в суд, et cetera. В документе говорилось, что, поскольку ваш отец et cetera, вы не имеете ни малейшего права занимать данную должность, et cetera. И хотя судебные прецеденты и закон на вашей стороне, обстоятельства таковы, что многие уж раскричались, угрожая ужасными последствиями, если ничего не изменится, et cetera, дело приняло дурной оборот, и нам требуется немалое содействие и осторожность. Узнав обо всем от наших друзей, я прикладываю все силы, тружусь днем и ночью, дабы утихомирить некоторых. И хотя мы угомонили ваших злопыхателей, что пытались склонить на свою сторону правосудие, коварно толкуя закон, у вас еще много врагов, коих ничто не остановит. Об этом деле болтают повсюду, даже в борделях, и мы можем действовать открыто, даже преодолевая множество преград. Поверьте, Никколо: я не сообщаю вам и половины здешних слухов, и прежде чем мне удалось обратиться к помощи закона, дело уже сочли признанным судом. Я не жалею сил, а также Пьеро дель Неро, которому я сообщаю обо всем, хотя моему примеру уже последовали те, кто не желает нам пропасть».