Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

Майкл Корт. Справочник по холодной войне, Нью-Йорк: Изд-во Колумбийского Университета, 1998.

На исходе войны моя мать работала в Художественных мастерских Большого театра, в числе прочих поручений красила, обновляя, советский герб над сценой. К матери я приходил после уроков, в театральной проходной приходилось и слезу пустить, чтобы разрешили пройти – было строго. Сидел в сумрачном пустом зрительном зале, на сцене репетировали балет «Раймонда» – музыка Глазунова, любимца Маленкова. Был ли выбор репертуара предвидением обозримого будущего, то есть правления Маленкова, нельзя сказать, мне было не до балета, звуки музыки усиливали чувство голода, казалось, конца этому не будет, хотя то были наши танцевальные звезды, однако уж очень хотелось есть, и я ждал, когда же мать спустится с колосников, можно будет идти вниз, в буфет, днём работал как рабочая столовая, по талонам выдавали обед.

Из разговоров в столовой я узнал, что на ночь в Большом во все зеркало сцены опускается противопожарный железный щит. Тогда же первый поджигатель войны, как стали называть Черчилля, заговорил о железном занавесе, но мне и в голову не пришло, что это предохранительный заслон, о котором я услышал в буфете Большого. Много лет спустя, когда я уже работал в Институте мировой литературы, мне удалось прочитать «По большевистской России», книгу пацифистки леди Сноуден, она побывала у нас в 1921 году с делегацией Красного Креста. В её книге, вышедшей в 1923 г., попалась фраза: «Мы оказались за железным занавесом». Прочёл я в спецхране и Розанова, его «Апокалипсис нашего времени», вышедший в 1918-м. У Розанова символом России, не понимающей происходящего, служил Большой театр и чистая публика партера. Пока эта публика (иронизировал Розанов) наслаждалась музыкой, пением и танцами, из гардероба стащили шубы, «и со скрежетом и грохотом опустился железный занавес русской истории». Могла ли леди Сноуден прочесть Розанова? Ответ пришел ещё немало лет спустя.

«Русские люди мне нравятся».

Джон Бойнтон Пристли.

«Был такой писатель Пристли».

Константин Симонов (при жизни Пристли).

Начало холодной войны сразу дало о себе знать у нас дома. С Пристли, который во время войны вёл на БиБиСи просоветские передачи и за послевоенный визит которого в СССР отвечал мой отец, было разорвано (разрыв, похоронив Пристли заживо, спровоцировал Константин Симонов), журнал «Америка» и газета «Британский союзник» исчезли, «Песенку английского бомбардировщика», которая в исполнении Леонида Утесова звучала чуть ли не каждый день по радио, перестали передавать.

Вину за послевоенную конфронтацию никто среди американских и английских историков сейчас целиком на нас не возлагает. Консервативных убеждений британец Альфред Джон Тейлор упрекает своих соотечественников и за горячую войну. В самом деле, главы ведущих западных держав выражали намерение стравить нас с немцами[114]. Звучат австралийские, прочерчиллевские, нарочито антисталинские голоса, и я хорошо себе представляю их положение по аналогии с нашей пропагандой, ничего другого, вне зависимости от фактов, они говорить не могут. Но есть уровень предвзятости, до которого мы не опускались. У нас было общепризнано, что союзники тоже воевали.

Некоторые зарубежные голоса до сих пор продолжают сообщать о намерении Сталина (очевидно, на радостях выжившего из ума) принимать Парад Победы верхом на коне. Это пишут называющие себя историками, не сочли они нужным проверить, как возникла нелепая легенда – была вписана литобработчиком в издание мемуаров Жукова, вышедшее после смерти полководца. О чем думал литобработчик, занимавший в Союзе писателей заметное место, кто знает, но источником ему будто бы послужил сын Сталина. Лишним доказательством придуманности этой версии служит приведенный в псевдомемуарах разговор, будто бы состоявшийся между Жуковым и Василием Сталиным. О намерении престарелого вождя научиться верховой езде они говорят не языком конников, это – Жуков, окончивший Кавалерийское училище, и Василий Иосифович, занимавшийся конным спортом с юношеских лет.

А сам Сталин? Шестидесятисемилетний, перенесший инсульт и инфаркт, сухорукий инвалид, не ездивший верхом, будто бы решил взобраться в седло и гарцевать перед рядами войск и бескрайней толпой зрителей, причем, не на полудохлой кляче, а на полукровном жеребце. Желающим верить в подобную нелепость, видно, в голову не приходит: маршал сдавал парад генералиссимусу, а если бы генералиссимус, верхом или пешком, парад принимал, кому бы он парад сдавал? В первом, прижизненном издании мемуаров Жукова рассказывается о предложении генералитета парад принимать, и принимать верхом, никому иному, а Сталину. В том же издании говорится, что предложение оказалось отклонено вождем: «Стар!».

Жуков, долго не имевший практики верховой езды, и тот был неуверен, сумеет ли усидеть! Слышал я об этом от свидетеля, Павла Алексеевича Туркина, ветфельдшера, служившего в кавалерийском спецэксадроне, которым командовал берейтор, полковник Череда. Под руководством полковника «точили» коней к параду. Светлосерый Кумир и вороной Полюс были выезжены так, что на них и ребенок бы усидел, но полковник доложил высшему начальству: если маршал ни разу не сядет в седло, спецэскадрон будет вынужден снять с себя ответственность. Маршал, нашедший пятнадцать минут провести в спецэскадроне, спросил полковника: «Думаете, усижу?». Усидел, хотя с непривычки несколько висел на поводьях.

Через океан

«Если судьба позволит мне возвратиться когда-нибудь на родину, я расскажу об этом путешествии, хотя мне никто не поверит».

«Путешествие Гулливера в Страну Игогогов».

Возле лошади оказался я в начале войны, оказался и – напугался. Случилось это на подмосковной станции Удельная, откуда были видны вспышки залпов из орудий противовоздушный обороны, боялся же я не залпов, а лошади. «Чернушка» была моей любимой игрушкой, но с настоящими лошадьми я и рядом не бывал, кавалерию видел из окна, в зоопарке детей катали на пони, и вдруг передо мной оказалась не игрушечная лошадка, которую веревочками запрягал ракетчик, и не пони, которым правил большой мальчишка (и я ему завидовал), а черный, огромный конь, содержался при школе, где работала сестра Тети Жени – тоже учительница.

Уже после войны – дружба с Ванюшкой Барановым, сыном колхозного конюха, он научил меня ездить верхом, без седла, потом был я принят в конно-спортивную школу по рекомендации летчика-лошадника Михаила Михайловича Громова, его просил об этом Дед Борис. Получил я разряд, попал на Московский конный завод благодаря Ваське – у него дача рядом с конзаводом. Писать о лошадях и не думал. Дядя Юра, физик, наделенный, кроме того, способностями певца и юмориста, защищал меня от родительских попреков, что я «пропадаю на конюшне». Дядя знал по себе profession manque, горечь неиспользованного шанса, и предсказывал, что лошади послужат мне источником