Столыпин - Аркадий Савеличев

Вполне характерный ропот:

– Ну да! Полицейский министр будет проверять полицейских держиморд!

– Мундир мундира не испачкает!

– Вестимо, наивные господа-депутаты!..

Да, но не в цивильном же сюртуке заявляться пред депутатами?

– Говорите, массовое убийство мирных граждан?.. Я нахожу, что новому министру необходимо разобраться в этом деле. Меня интересует не столько ответственность отдельных лиц, сколько степень пригодности опороченного орудия власти.

Его могли в любой момент криками сбить с трибуны. Да и те ли слова он говорит? Орудие власти! Так и есть, по-своему понимают:

– Орудие?.. Говорите уж прямо: оружие!

– Оно ведь стреляет. В кого?..

– В нас!

– Так мы тоже взяли в руки оружие…

Спокойно, спокойно, министр. Половина сидящих в зале – это те же крестьяне, которые на той же Саратовщине жгли помещичьи усадьбы и убивали казаков и полицейских. Ищи другие слова!

– Власть не может считаться целью. Власть – это средство для охранения жизни, спокойствия и порядка. Осуждая произвол и самовластие, нельзя забывать об опасности безвластия…

Развей эту мысль! Не стесняйся. Попроще.

– Согласитесь, что безвластие ведет к анархии. Плохое правительство? Плохи законы? Но пока не написаны новые – вами, господа! – надо хоть старые-то исполнять. Да, я часовой порядка. Нельзя сказать часовому: у тебя старое кремневое ружье – брось это ружье! На это честный часовой ответит: покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, – новых законов, господа, законов! – я буду охранять вас и старым ружьем. Моя святая обязанность!

В зале смех, шум. Но злых криков уже не слышно…

Не под аплодисменты он уходил из зала, но и не под плевки.

Брат Александр, выбравшись в фойе из толпы настороженных журналистов, сказал:

– Средь нашей братии каждый второй себя Стенькой Разиным считает! Плюнь, брат, на них и разотри!

Старший брат, обняв журналиста, тараном прошел сквозь толпу забубенной братии.

Ясно, что не крестьянские депутаты улюлюкали во время его выступления – а эти продажные нахлебники…

– Ладно, господин министр, – утешал по дороге брат Александр. – Эта шайка-лейка наврет что угодно, но обойти молчанием твое «кремневое ружье» не сможет. А, черт с ними!.. Поедем ко мне? Если Алешка еще не надрался, так и ему позвоним.

Ну кто еще мог с министром так разговаривать?

– Так-то оно так, но надо бы мне с Извольским повидаться…

– Так тащи и его к нам!

– Прямо из кабинета государя? Он как раз там, бедняга. Обещал с дороги ко мне заехать.

– Поймет, где мы сейчас. А нет, так и за него чарку поднимем.

– Поднимем, братец. Его дело того стоит…

Больше им некогда было вести пустые разговоры – к дому подъезжали.

VII

Столыпин, конечно, знал, что у Александра Петровича Извольского состоялась и вторая аудиенция – уже по приглашению Николая II.

– Я внимательнейшим образом прочитал вашу «Записку», Александр Петрович. Чувствую в ней руку Столыпина. Что это, сговор? Заговор?

– Что вы, ваше величество, помилуйте, – не разыгрывая нарочитого изумления, по-деловому отринул Извольский такое предположение. – Какие мы заговорщики?!

– Я-то помилую, но помилуют ли люди из моего окружения? Трепов, Дурново?..

– Насколько я понимаю, ваше величество, у них сейчас нет реальной власти?

– Власти нет, но есть влияние. Громадное влияние на самые высокие умы.

– Смею заметить, ваше величество, вы пропустили одно существенное слово…

– Да? Какое?

– Вернее будет сказать, ваше величество, – на самые высокие чиновничьи умы. Ум и чиновник – не всегда в согласии…

Николай II не был искусным спорщиком. Его дело – повелевать. Конечно, не мешает выслушать мнение умных людей, но и только. Он выслушал дипломатичного, однако слишком уж в последнее время напористого министра…

Извольский почувствовал критическую минуту.

– Ваше величество! Разве я давал повод сомневаться в моей верноподданности? Что касается Петра Аркадьевича Столыпина…

– Со Столыпиным я сам поговорю! Вы свободны.

Через пару дней министр двора барон Фредерикс телефонировал:

– Петр Аркадьевич, завтра вас ожидает государь. Опять в послеобеденное время. Угадываете настроение?..

– Барон, я покорюсь любому настроению государя, – не захотел Столыпин впадать в откровенность, да еще телефонную.

Фредерикс почувствовал это и со всей откровенностью извинился:

– Решение государя было настолько внезапным, что у меня просто не осталось времени лично передать его. Надеюсь, вы меня понимаете, Петр Аркадьевич?

– Понимаю, барон. Тем более не имею никаких оснований обсуждать решение государя.

– Вот и прекрасно, Петр Аркадьевич. В знак моего глубочайшего уважения я, как всегда, лично встречу вас.

После этого разговора Столыпину опять пришлось напяливать золоченый камергерский мундир.

Николай II принял его на этот раз торжественно. Он был в парадной полковничьей форме, со всеми регалиями и орденами, право, только короны на голове не хватало. Но короне должен сопутствовать трон, а не кресло за письменным столом! Своим цепким умом Столыпин в единую секунду отметил все это, а в следующую уже услышал неизбежное:

– Петр Аркадьевич! Властью, данной мне Богом и моими царственными предками, в трудную для России годину, мы, Николай II, именно вас выбрали в спасители Отечества нашего. Уповаю на вас и боясь вашего предыдущего отказа – приказываю: моим императорским указом назначаю вас председателем Совета Министров Российской империи, с оставлением за вами же поста министра внутренних дел. Не ожидаю и не потерплю отказа.

Понимая, что сейчас уже бессмысленно повторять доводы, высказанные при прошлой аудиенции, Столыпин просто склонил голову, как бы подставляя ее под некий хомут. А Николай II взял со стола заранее припасенную икону и торжественно выпрямился:

– Вот, Петр Аркадьевич, образ нашего Спасителя. Пред ним я молюсь в эту минуту. Благословляю вас этим родительским образом – да будет так!

Столыпин поцеловал Спасителя, не в силах ни возражать, ни благодарить.

– Помолимся, чтобы Господь дал нам силы в эту трудную для России минуту.

Николай II и сам приложился к иконе, повторяя:

– Помолимся…

Выходило какое-то небывалое братание двух совершенно разных людей. Общее разве то, что оба – прекрасные семьянины, но если Николай II не мог шага сделать без венценосной супруги, то Петр Аркадьевич, при всей любви к «милой, несравненной Олюшке», в политический закоулок своей души ее и на шаг не допускал. Вот и сегодня: Ольга Борисовна знала лишь то, что обязана знать всякая жена, – куда муженек едет.

Несхожие жены…

Несхожие характеры…

Но братание вышло вполне естественное. Единило чувство опасности, как во все смутные времена. Нечто древнее, языческое проступило. На этот раз не прозвучало даже ритуальное: «Слушаю и повинуюсь!» Кто часто слушается, тот часто и отступается, даже предает. Разве могли возникнуть подобные мысли в голове у последнего Столыпина?!

Право, жило в нем предчувствие: начавшийся век так просто не кончится…

Древнерусский ли служивый дворянин, древнезлатый ли боярский отпрыск, да хоть и саратовский крестьян, – не единым ли строем пройти должны сквозь назревающую грозу этого непонятного века?..

Наверно, в каждом русском жило предчувствие. И только всенародное братание, если оно возможно, спасет Россию…

Пока двое!

А там трое?

А там десятеро?

А там тысяча?

А там потысячно?!

Столыпины никогда не гонялись за царскими милостями. Но уезжал Петр Аркадьевич как с причастия.

Бессловесная клятва на крови?..

Не дай Бог и царям порушить такую клятву!

9 июля 1906 года Николай II подписал сразу два указа.

Первый – о назначении Петра Аркадьевича Столыпина председателем Совета Министров.

Второй – о роспуске Государственной Думы. Таврический дворец еще с утра заняли войска. Депутаты толпились на улице, как стадо баранов без пастуха…

VIII

Петр Аркадьевич Столыпин, потомственный богатейший помещик, в одночасье – по сути, всего за три месяца после переезда из Саратова в Петербург – занял две главнейших должности: министра внутренних дел и председателя Совета Министров. Такого не бывало ни в старой, ни в новой России. На что не мог решиться отнюдь не глупый Витте – Столыпин решился. Но дал себе зарок:

«Служи монархии, но никогда не уступай монархам!»

С первого же шага началось невидимое, внешне верноподданническое, единоборство с монархом. Обаятельный, человечный, добрый… упрямый, нерешительный человек, живущий под каблуком своей немецкой женушки, – все странно смешалось в Николае II. При всем при том он понимал, что нет в его окружении другого более умного и решительного человека. Умнейший Витте качался как маятник, поэтому и остановился на полдороге. Межеумочный Горемыкин и вовсе заснул на своей должности. А Столыпин?.. Сразу же после исторического братания он поставил условие: