Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

Перед смертью сестра Хуана, дабы не нарушать обет, написала завещание на стене кельи пальцем, облитым собственной кровью.

Ракель всегда казалось, что строки из любимого ею стихотворения сестры Хуаны как нельзя лучше отражали ее взгляды на собственную жизнь.

Не властна душа умолчать о том,Как я от любви страдаю,Но знаю я лишь о чувстве своем,В чем причина его – не знаю.Я готова сносить страдания,Чтоб познать блаженства усладу,Но судьба обрекла желанияЗавершаться муками ада.И когда свою участь несчастнуюС нежной грустью омою слезами,Знаю лишь, что беда мною властвует,Почему – того я не знаю.Поначалу терплю покорно,Восстаю потом безнадежно,Горе он мне принес, бесспорно,Только горе с ним – невозможно.

Ракель не раз задумывалась, какие чувства испытывала сестра Хуана, уходя в монастырь. Никогда не любить и не быть любимой мужчиной, никогда не оказаться в его объятиях, не познать близости!

Сама-то Ракель помнила, как чувствовала Хуана внутри себя, как он ласкал ее, как сливались их губы и тела. Конечно, она помнила также, какой испытала страх и трепет в тот миг, когда Хуан овладел ею, но что значил страх в сравнении с тем, как зажег он ее кровь?

Ракель призналась Хосефе, что у нее не хватит решимости последовать примеру сестры Хуаны, ибо, при всех превратностях жизни в миру, дисциплина, воздержание и самоотречение монашества явно не для нее. Ну а поскольку даже оставшиеся у Ракель после всех перипетий жалкие крохи состояния позволяли покинуть родной город, с которым у нее были связаны столь тягостные воспоминания, она решила переехать в Мехико и купить себе там домик – маленький, скромный, но вполне пригодный для одинокого существования, которое девушка собиралась вести. Кроме того, в столице у Ракель появилась возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь. Один португальский купец, друг ее покойного отца и человек достаточно широких взглядов, предложил ей обучать свободным искусствам трех своих дочерей. Могла ли она мечтать о чем-то лучшем, чем возможность жить в столице и сеять семена просвещения, обучая детей? Это была прекрасная возможность начать новую жизнь: подальше от Бахио, не отрекаясь от мира, не связывая себя обетами и сохраняя самостоятельность. Естественно, что такого рода планы встретили полную поддержку со стороны доньи Хосефы.

Голос крестной оторвал Ракель от воспоминаний и вернул ее к настоящему:

– Годой втянул нас в союз с Наполеоном против англичан, и мы оказались в положении мыши, затеявшей войну с кошкой. Испания уже лишилась флота, и как, спрашивается, может колония защититься от вторжения Британии? Нас поглотят целиком: или англичане, или сам Бонапарт. Интересно, как долго еще он позволит нам сохранять видимость независимости?

Донья Хосефа вздохнула и покачала головой.

– Моя дорогая, а ведь еще совсем недавно Испания была великой державой. То, что бездарные правители предают нас, разрывает мне сердце, особенно сейчас, когда повсюду враги, а война охватывает всю Европу, распространяясь, как моровое поветрие.

Однако сегодня Ракель слушала сетования своей крестной матери вполуха, ибо в это утро получила весточку о том, что было гораздо ближе ее сердцу, нежели вопросы европейской политики.

Уставившись в окно кареты и думая о своем, девушка лишь рассеянно кивала, и Хосефа легко прочитала ее мысли:

– Ты думаешь о нем, да, дорогая?

Называть имя нужды не было: обе и так прекрасно знали, о ком речь.

– Да, я думала о том, что рассказала мне Мария. Прошли месяцы, но люди все еще говорят о нем.

– А почему бы и нет? Ведь ничего более скандального в колонии раньше не происходило, не так ли? Я лично вообще не слышала ничего подобного за всю свою жизнь. Чтобы ребенка ацтека выдали за испанца? Чтобы пеон вырос и стал блистательным кабальеро, гачупино? А теперь он сбежал из тюрьмы и, по слухам, сделался разбойником, что вызвало настоящий переполох среди всех этих самодовольных носителей шпор. История, достойная пера романиста, поучительная и полная едкой иронии. Как жаль, милая, что тебя угораздило влюбиться в этого несчастного молодого человека.

– Я вовсе не люблю его.

– А вот и нет, любишь. Беда не в том, что он небезразличен тебе; меня огорчает, что твой избранник – дурной человек.

– В том, что его подменили, нет его вины.

– Разумеется, нет. Я имею в виду совсем другое: то, как он обошелся с тобой. Этот негодяй воспользовался тобой и бросил, когда ты попала в беду.

– Я не виню его. Это дядя заставил его обручиться со мной. А сам он никогда не любил меня и ни за что не женился бы на мне, не подталкивай его к тому денежные соображения, даже будь я самой красивой женщиной в колонии. Хочешь знать почему? Ну, во-первых, я метиска. Кроме того, он влюблен в другую женщину, которая, кстати, считается первой красавицей в Новой Испании. Так что обрушившиеся на нашу семью несчастья позволили ему избежать нежеланного брака, а с ним – и несчастливого будущего.

Донья Хосефа усмехнулась.

– Он глупец. Даже у нас в Гуэретаро известно, что эта особа, предмет его воздыханий, – корыстолюбивая сердцеедка, которая только и думает, как бы повыгоднее обменять свою красоту на богатство и положение в обществе. Да, ее внешность привлекает мужчин, но участь будущего супруга этой красавицы незавидна: она потребует самые дорогие украшения, самые роскошные особняки и экипажи и самые изысканные наряды.

– Ну, этого ему теперь бояться нечего. Ему нужно бояться только альгвазилов вице-короля.

Когда Ракель говорила о Хуане, голос ее звучал ровно, но сердце не могло оставаться спокойным.

Она полюбила его с первого взгляда и, не задумываясь, отдала самое дорогое, что может быть у девушки, свою невинность. Поэтому, когда Хуан расторг помолвку, бедняжка почувствовала, что ее сердце разбито. Сдержав подступившие из-за нахлынувших воспоминаний слезы, Ракель призналась крестной:

– Да, я вправду люблю его и никогда не полюблю никого другого. Я просто боюсь, что он никогда не найдет счастья, мне же предстоит умереть в монастыре, подписав отречение от мира своей кровью, как сестре Хуане.

Неожиданно донья Хосефа рассмеялась.

– Прости, дорогая, – пояснила она изумленно взглянувшей на нее крестнице. – Я смеюсь вовсе не над твоими словами. Просто я подумала, как отреагировали бы власти, узнав, что злоумышленник Хуан де Завала сбежал из Гуанахуато в сапогах твоего покойного отца.

AVENIDA DE LOS MUERTOS[2]

33

Итак, я благополучно покинул гасиенду Руперто Хуареса, привязав собачонку к телу его умершего отца. Теперь мой план заключался в том, чтобы направиться на северо-запад, в сторону Сакатекаса. В прежние времена мне случалось охотиться и в окрестностях Сакатекаса, и в дикой местности, что лежит к северу оттуда. Было очевидно, что довольно скоро люди с гасиенды начнут искать меня совместно с альгвазилами вице-короля, а где лучше укрыться спасающемуся бегством преступнику, как не на диком, неприветливом севере?