Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах - Шарль де Костер

Перебравшись в Гаагу, они здесь тоже очищали церкви от статуй и алтарей, но ни здесь, ни где-либо в другом месте ни один из реформатов не помогал им.

В Гааге магистрат спросил их, от чьего имени они действуют.

– Вот от чьего, – ответил один из них, ударяя себя по сердцу.

– От чьего имени, слышите, люди добрые? – кричал Уленшпигель, узнав об этой истории. – Значит, от чьего-то имени, по мнению магистрата, можно совершать все эти святотатства! Пусть бы ко мне в домишко забрался этакий грабитель, я бы, конечно, поступил по прекрасному примеру гаагского магистрата: снял бы вежливенько шляпу и почтительно спросил бы: «Любезнейший вор, достопочтеннейший погромщик, милейший грабитель, по чьему полномочию ты действуешь?» Он ответит мне, что полномочие в его сердце, страстно желающем получить моё добро, а я поэтому вручу ему все мои ключи. Подумайте, поищите, кому на руку эти погромы? Не верьте Красной собаке! Преступление совершено, и мы отомстим. Каменное распятие низвергнуто! Не верьте Красной собаке!

Государственный совет в Мехельне через своего председателя Виглиуса заявил, что препятствовать иконоборцам воспрещается.

– Увы, – сказал Уленшпигель, – жатва созрела для испанских жнецов. Герцог Альба надвигается на нас. Фламандцы, море вздымается, море мести. Бедные женщины и девушки, бегите, вас зароют живьём. Бедные мужчины, бегите от виселицы, костра и меча. Филипп собирается закончить кровавое дело Карла. Отец сеял смерть и изгнание, а сын поклялся, что лучше будет королём на кладбище, чем над еретиками. Бегите, близок палач и могильщики!

Народ слушал, и сотни семейств покидали города, и проезжие дороги были запружены телегами с имуществом изгнанников.

И Уленшпигель ходил повсюду с печальным Ламме, разыскивающим свою милую.

А в Дамме лила слёзы Неле подле безумной Катлины.

XVI

В октябре – месяце ячменя – Уленшпигель находился в городе Генте и здесь встретил Эгмонта, возвращавшегося с попойки в благородном обществе аббата Сен-Бавонского. В блаженном настроении граф задумчиво опустил поводья, и лошадь шла шагом. Вдруг он заметил человека с зажжённым фонарём, идущего с ним рядом.

– Чего тебе? – спросил Эгмонт.

– Ничего, хочу только осветить вам путь.

– Пошёл прочь!

– Не уйду.

– Хлыста захотел?

– Хоть десять хлыстов, лишь бы зажечь в вашей голове такой фонарь, чтобы вы видели ясно всё вплоть до Эскориала.

– Убирайся со своим фонарём и с Эскориалом!

– Нет, не уйду, я должен сказать вам, что я думаю.

Он взял лошадь графа под уздцы, та стала было на дыбы, но он продолжал:

– Граф, подумайте о том, что вы легко гарцуете на коне, а голова ваша тоже легко гарцует на ваших плечах. Но, говорят, король собирается положить конец этим пляскам, он оставит вам тело и, сняв с ваших плеч голову, пошлёт её плясать в далёкие страны, откуда вы её не получите. Дайте флорин, я его заслужил.

– Хлыста я тебе дам, если не уберёшься, дрянной советник.

– Граф, я – Уленшпигель, сын Клааса, сожжённого на костре, и сын Сооткин, умершей от горя. Их пепел стучит в мою грудь и говорит мне, что граф Эгмонт, доблестный вождь, может со своими солдатами собрать войско в три раза более сильное, чем у Альбы.

– Поди прочь, я не предатель!

– Спаси родину! Только ты один можешь это сделать! – вскричал Уленшпигель.

Граф хотел ударить его хлыстом, но Уленшпигель не дожидался этого и отскочил в сторону.

– Приглядитесь лучше, граф, ко всему, что делается, и спасите родину! – крикнул он.

В другой раз граф Эгмонт остановился напиться у корчмы In’t Bondt Verkin – «Пёстрый поросёнок», где хозяйкой была одна смазливая бабёнка из Кортрейка, по прозвищу Мусекин, что по-фламандски значит «мышка».

Привстав на стременах, граф крикнул:

– Пить!

Уленшпигель, прислуживавший у Мышки, вышел с оловянным бокалом в одной руке и бутылкой красного вина в другой.

Увидев его, граф сказал:

– А, это ты, что каркаешь свои чёрные пророчества?

– Господин граф, – ответил Уленшпигель, – если мои пророчества черны, это потому, что не вымыты. А вы скажите мне, чтó краснее: вино ли, льющееся вниз по глотке, или кровь, хлещущая вверх из шеи? Вот о чём спрашивал мой фонарь.

Граф ничего не ответил, выпил, расплатился и ускакал.

XVII

Теперь Уленшпигель и Ламме разъезжали верхом на ослах, полученных от Симона Симонсена, одного из приближённых принца Оранского. Так ездили они повсюду, предупреждая граждан о мрачных замыслах кровавого короля и разведывая, что нового слышно из Испании.

Переодетые крестьянами, они продавали овощи, разъезжая по рынкам.

Возвращаясь как-то с Брюссельского рынка, они заметили в нижнем этаже одного каменного дома, в окне, красивую, очень румяную даму в атласном платье, с высокой грудью и живыми глазами.

– Не жалей масла на сковородку, – говорила она молодой смазливой кухарке, – не люблю, когда соус подсыхает.

Уленшпигель просунул нос в окно и сказал:

– А я люблю всякий соус – голодный желудок неразборчив.

Дама обернулась.

– Кто это суёт нос в мои горшки? – спросила она.

– О прекрасная дама, – ответил Уленшпигель, – если бы вы захотели сварить что-нибудь вместе со мной, я бы показал вам, какие сласти готовит случайный проезжий вместе с пригожими домоседками стряпухами. – И, щёлкнув языком, он прибавил: – Хорошо бы закусить!

– Чем? – спросила она.

– Тобой, – ответил он.

– Пригожий парень, – сказала кухарка барыне. – Хорошо бы позвать его, пусть порасскажет, что видывал на свете.

– Да их двое.

– Другого я беру на себя, – ответила кухарка.

– Да, нас двое, сударыня, – заявил Уленшпигель, – совершенно верно – я и мой бедный Ламме, который не в силах снести на плечах сто фунтов, но охотно носит на животе пятьсот фунтов мяса и рыбы.

– Сын мой, – заметил Ламме, – не смейся надо мной, бедняком, истратившим столько денег, чтобы упитать это брюхо.

– Сегодня это тебе ни гроша не будет стоить, – сказала дама, – войдите оба.

– А как же наши ослы? – спросил Ламме.

– На конюшнях господина графа Мегема всегда достаточно овса, – ответила дама.

Оставив свои сковороды, кухарка ввела во двор ослов, которые немедленно заревели.

– Трубят к обеду, – объяснил Уленшпигель, – от радости трубят бедные ослики.

Сойдя с осла, Уленшпигель прежде всего обратился к кухарке:

– Если бы ты была ослицей, был бы тебе по душе такой осёл, как я?

– Если бы я была женщиной, мне был бы по душе пригожий и весёлый парень.

– Если ты не женщина и не ослица, то что же ты такое? – спросил Ламме.

– Девушка, – отвечала кухарка. – Девушка не женщина и, конечно, не ослица: понял, толстопузый?

– Не верь ей, – сказал Уленшпигель Ламме, – она только наполовину девушка, да и то гулящая, а четвертушка её равна двум дьяволятам. За злодейство плотское ей уже отведено местечко в аду: будет там на тюфячке ласкать Вельзевула.

– Насмешник, – отвечала кухарка. – Я бы не легла на тюфячок, набитый твоими волосами.

– А я бы съел тебя со всеми волосиками.

– Льстец, – крикнула дама, – неужели тебе нужны все женщины на свете?

– Нет, хватило бы и тысячи, если бы они были слиты в одной такой, как ты, – ответил Уленшпигель.

– Прежде всего, – сказала дама, – выпей кружку пива, съешь кусок ветчины, отрежь ломтик бараньей ноги, прикончи этот пирог и проглоти этот салат.

Уленшпигель молитвенно сложил руки.

– Ветчина – добрая еда; пиво – небесный напиток; баранья нога – божественное угощение; от начинки пирожка трепещет в упоении язык во рту; жирный салат – царская приправа. Но блажен лишь тот, кто получит на закуску вашу красоту.

– Придержи язык, – сказала она, – сперва поешь, бездельник.

– Не хотите перед Gratias прочитать Benedicite?

– Нет, – ответила она.

– Голоден я, – простонал тут Ламме.

– Так поешь, – отвечала дама, – у тебя ведь только и на уме, что жареное мясо.

– И свежее, такое, как моя жена, – ответил Ламме.

Это словечко привело кухарку в дурное расположение духа. Так или иначе, они поели и попили вдосталь, затем Уленшпигель этой же ночью получил от дамы и просимый ужин. И так продолжалось на другой день и все следующие дни.

Ослы получали двойную порцию овса, и Ламме обедал по два раз в день. Целую неделю не выходил из кухни, но наслаждался только жарки́м, а не кухаркой, так как он всё думал о своей жене.

Это приводило в бешенство девушку, которая твердила, что нельзя засорять своей особой землю, когда помышляешь только о своём брюхе.

А Уленшпигель и дама жили в любви и согласии. Как-то раз она сказала ему:

– Тиль, ты совсем не знаешь приличий. Кто ты такой?

– Я сын Счастливого Случая, рождённый им от Приятной Встречи.