Оранжевое небо - Светлана Новикова

- Понимаете, наши больные... они всегда говорят необычные вещи.

- А глаза? Неужели не видно по ним, что его лихорадит?

- И глаза тоже - то блестят, то мутные.

- Ладно, не время спорить, надо действовать. Еще немного, и у него развился бы лимфаденит. Необходимо срочно вскрыть абсцесс. Готовьте больного.

Куда они меня поволокли? Шум, грохот. И невыносимая жара. Да где же я, в конце концов? Может, я уже в австралийской пустыне? Похоже, что так оно и есть... Ах, ну да, я же повез им пижамы, этим аборигенам. Они им не понравились, и теперь они собираются зажарить меня на костре. А шум - это они стучат в барабаны, пляшут, возбуждают аппетит. Мне очень обидно. Я же с чистой душой, я ничего не просил взамен. Ну, пусть бы они не надевали, пусть бы положили в свои хижины, много места пижамы не заняли бы. Зато мало ли что, вдруг климат изменится и тогда окажется в них надобность. Может, надо им объяснить? Они же не виноваты, что до сих пор сохранили примитивное сознание. Я мог бы привести им прекрасный пример. Моя теща хранила в доме все, что когда-либо оказалось в ее руках. Эвакуация несколько разгрузила ее от имущества, нажитого в довоенные времена. Зато все, что попалось ей после, осело плотно спрессованной массой в облезлых чемоданах и картонных коробках, распиханных по антресолям. Я спросил жену: "Вера, зачем ей все это барахло?" Она объяснила: "Их поколение травмировано войной. Тогда ничего нельзя было купить, а вещи выменивали на продукты". Понятно. Только тогда с моей мамой непонятно. Она из того же поколения, что и теща, но мы время от времени очищали дом от старого хлама. Однажды жена попросила меня снять сверху один чемодан, она там что-то искала. А я смотрел. Там было изношенное белье - штаны, комбинации, кальсоны, бюстгальтеры, разрозненные перчатки, носки, сплюснутые фетровые шляпы, мелкие лоскутки, дешевые пуговицы, бусы, брошки... Жена ничего не нашла и велела мне поставить чемодан на место. Мне было лень, и я потихоньку снес его на помойку. С тех пор прошло десятилетие, и никто не хватился пропажи. Может, потому, что еще не разразилась очередная мировая катастрофа. Вот грянет, скажем, глобальная война, тогда, конечно, сразу вспомнят про этот чемодан. А его нету! Поднимется паника: рухнула последняя и единственная надежда на спасение!

Может, в Европе сохранился у кого-нибудь такой чемоданчик? Ведь там тоже была война. Мне помнится, что я где-то читал, что нынче все спасение человечества в этих чемоданчиках. И вроде даже по телевизору один такой показывали. А я не сберег. Нет, нам надо обязательно дружить с Европой. И по истории мы что-то такое учили... У кого это, у Тютчева, кажется, или у Фета Петр ? восклицает: "Растворил я окно..."

- Окно в Европу, батенька, давно уже растворено. Тому два века минуло. И что с того, позвольте спросить? Избавились мы от азиатчины, от дикости? Нет-с, сберегли! От всех напастей сберегли. Как самое дорогое национальное достояние. И упиваемся: у нас, мол, свой особый путь, свое особое назначение. И худо, и тошно нам от этой особости, однако, свыклись, приспособились. Статейку тиснем в либеральном журнале, в царя бомбу метнем - глядишь, и полегчает. Так отводит душу образованная часть российского общества. Мужик, тот имеет свой способ: пойдет в кабак, спустит все до последней копейки, поматерится всласть, а дома бабу свою исколошматит. Вот такая у нас на Руси особая форма самоутверждения личности. Когда этого стало мало - учинили кровопролитие и прозвали его революцией. А сто лет назад чего глядели? Когда во Франции происходила настоящая революция? Она тогда всю Европу встряхнула, даже Испанию и Германию, нигде не осталось крепостного права. А мы устояли! Изо всей этой кутерьмы мы в свое знаменитое окошко углядели только супостата Наполеона и грудью - мы очень любим это слово - встали на защиту... Чего? Помещичьей власти над мужиком? Своего рабства?

- Постойте, постойте, как же так? Вы на все смотрите с одного только боку.

- Так и вы с одного. С того, который разжеван да расписан в учебниках отечественной истории и изукрашен картинками.

- Но вы опускаете, с какой целью пожаловал к нам Наполеон.

- Опускаю, дабы это не заслоняло главного. Наполеон как захватчик ничтожество, мелкая личность, я согласен с концепцией Толстого. Лично мне он антипатичен, так как разрушал, а не созидал. Но я хочу напомнить вам о том, что оставалось позади Наполеона. Солдаты его армии уже не были крепостными, они ощущали себя свободными гражданами. Вот над чем надо было задуматься в тот момент образованным людям. Но куда там! Уж чего-чего, а отказать себе в удовольствии побряцать орудием, побахвалиться своей военной доблестью, этого русский человек не может. И наши господа офицеры обратились с прочувствованным словом к солдатушкам, к своим крепостным мужикам: братцы! А то, что эти их "братцы" пребывают в позорном рабстве, им тогда как-то в голову не пришло. Потом спохватились, вернувшись из Европы да повидав кое-что своими глазами, кинулись на Сенатскую площадь, ан уж поздно было.

- Позвольте, уж не хотите ли вы сказать, что надо было в самый момент опасности затеять торговлю? Недостойно это!

- А достойно ли, скажите вы мне, того мужика, который кровью своею отстоял отечество, а заодно и земли своих помещиков, достойно ли было отказать ему в освобождении и держать его в крепостной зависимости еще полвека? Нет, сударь, героический русский народ в 1812 году был попросту глуп.

- Ах, да что вы такое говорите? Это уж слишком! Это, простите, кощунственно. Ведь отечество было в опасности. Отечество!

- Да. Но ведь не мужик же довел его до опасности. Если военачальники и государи по своей тупости продули Аустерлиц, то причем тут русский мужик?

- Я опять же вам повторяю: не время сводить счеты, когда враг у ворот.

- Уверяю вас, самое время. Во всяком случае в тот исторический момент. И нельзя было его упускать.

- Но это могло обернуться победой Наполеона! Нет уж, вы что-то того, зарапортовались.

- Отнюдь. Во-первых, русскую армию Наполеон и так победил. В Москву вошел, чего уж больше. Что же касается общего исхода, то он и не мог быть иным. Разница была лишь во времени, и то небольшая. Умница Кутузов это знал. Такая несуразная колымага, как Россия, своим-то царям не всегда была по плечу, не то что заезжему французику. Зато оплеуху нашему государю он нанес крепкую. Да только треск-то ее утонул в победном звоне литавров, когда русская армия въехала в Париж. А спрашивается, чего было туда тащиться? Через всю Европу! Что за неуемная страсть к эффектам! Освободительная миссия! Прямо-таки мания какая-то. Будто Европа без нас не управилась бы. Ведь уж все ясно было. Ах, как все по-глупому шло у нас в истории!