Игра Джеральда - Стивен Кинг

«Это просто шутка, вот и все, Джесси».

«Ты уверена?» — мысленно возразила она.

«Да, — спокойно ответил голос — за годы, прошедшие после этого, Джесси выяснила, что этот голос почти всегда был уверен, неважно, ошибался он или нет. — Он считает, что это шутка, вот и все. Он не догадывается, что испугал тебя, так что не открывай рот и не порть чудесный день. Это не такое уж и важное дело».

«Не верь ей, малышка! — возразил другой голос. — Иногда отец ведет себя так, будто ты его девушка, а не дочь, именно так он ведет себя прямо сейчас! Он не шутит с тобой, Джесси! Он трахает тебя!»

Джесси была почти абсолютно уверена, что это ложь, что это страшное и запрещенное дворовое словечко относится к акту, который невозможно выполнить одной рукой, но сомнения остались. Неожиданно испугавшись, Джесси вспомнила, как Карэн О’Коин говорила ей, чтобы она никогда не позволяла мальчикам просовывать язык в свой рот, а то может родиться ребеночек. Карэн сказала, что иногда это случается, но женщина, которой нужно вырвать, чтобы родить ребеночка, обычно умирает, умирает и ребенок.

«Я никогда не позволю мальчику целовать меня по-французски, — говорила Карэн. — Я могу позволить вознести себя на вершину блаженства, если действительно буду любить, но я не хочу носить ребенка в горле. Как же я смогу ЕСТЬ?»

Тогда концепция такого способа беременности казалась Джесси настолько дикой и сумасшедшей, что даже очаровала ее — и кто, как не Карэн О’Коин, интересующаяся вопросом, горит ли в холодильнике свет, когда он закрыт, могла додуматься до такого? Теперь, однако, эта возможность снова предстала перед ней в своей таинственной логике. Может быть — только может быть — это было правдой? Если можно забеременеть от языка мальчика, если такое может случиться, тогда…

К тому же твердый предмет все еще прижимается в ней снизу. Этот предмет, который не был ручкой от отвертки или отбивного молоточка ее матери.

Джесси попыталась встать на ноги, это был жест противоречия для нее, но не для него. Он страстно вздохнул — болезненный, испуганный звук — и сильнее прижал пальцы к чувствительному холмику, спрятанному под тонкой тканью трусиков. Было немного больно. Джесси застыла неподвижно и застонала.

Немного позже она поняла, что отец расценил этот стон как страсть. Как бы он это ни интерпретировал, это означало кульминационную часть всей странной интермедии. Неожиданно он изогнулся под ней, мягко подталкивая ее вверх. Движение было пугающим, но и странно приятным… от того, что он был таким сильным и мог так высоко подкинуть ее. На какую-то долю секунды Джесси почти поняла источник происходящего: опасный и неуправляемый, как и то, что контроль над этим находится вне пределов ее возможностей — даже если она захочет контролировать ситуацию.

«Я не хочу, — подумала Джесси. — Я ничего не хочу менять. Что бы это ни было, это ужасно, пугающе и страшно».

Затем твердый предмет прикоснулся к ее ягодицам. Предмет, который не был рукояткой отвертки, конвульсивно сжимался, какая-то жидкость разливалась, оставляя мокрое горячее пятно на ее трусиках.

«Это пот, — быстро произнес голос, который когда-то будет принадлежать Образцовой Хозяюшке. — Вот что это такое. Он почувствовал, что ты испугалась его, испугалась сидеть у него на коленях, и это заставило его нервничать. Ты обязана сожалеть об этом».

«Пот, о Господи, Боже мой! — раздался другой голос, который будет в будущем принадлежать Руфи Ниери. Он звучал спокойно, сильно, пугающе. — Ты знаешь, что это такое, Джесси, это вещество, о котором болтала Мэдди со своими подружками, оставшимися ночевать у вас, когда они думали, что ты уже заснула. Синди Лессард называла это „мужеством“. Она сказала, что оно белое и бьет струей из штучек парней, как зубная паста. Именно это вещество делает детей, а не французский поцелуй».

Какое-то мгновение Джесси балансировала на его выгнувшемся теле, смущенная, испуганная и незнакомо взволнованная, слыша его прерывистое дыхание во влажном воздухе. Затем его бедра и ноги медленно расслабились, и он опустил ее вниз.

— Не смотри больше на солнце, Сорванец, — сказал отец и, хотя он все еще тяжело дышал, его голос снова был почти нормальным. Пугающее возбуждение ушло из него, в его чувствах теперь не было противоречия: просто глубокое расслабление. Что бы там ни случилось — если что-то действительно произошло — все теперь закончилось.

— Папа…

— Нет, не спорь. Твое время кончилось.

Он осторожно взял закопченные стекла из ее рук, одновременно целуя Джесси в шею, даже еще более осторожно. Джесси смотрела на сгустившуюся темноту над озером, пока он проделывал все это. Она слабо осознавала, что сова все еще кричит, а обманутые сверчки завели свою песню на два или три часа раньше. Остаточное изображение плавало перед ее глазами, как черная круглая татуировка, окруженная неправильным ореолом зеленого огня, и Джесси подумала: «Если бы я смотрела на солнце немного дольше, я бы сожгла сетчатку глаза, возможно, мне пришлось бы смотреть на него всю свою последующую жизнь, как случается, если кто-то посветил тебе фонариком прямо в глаза».

— Почему бы тебе не пойти в дом и не надеть джинсы. Сорванец? Признаю, что надеть это платьице не было такой уж умной мыслью.

Он говорил, глухим беспристрастным тоном, который доказывал, что надеть это летнее красивенькое платьице было полностью ее идеей («Даже если это и не так, то тебе следовало бы лучше знать», — тотчас же произнес голос мисс Пэтри), и новая мысль неожиданно взбрела в голову Джесси: что если он решит рассказать маме о том, что случилось? Возможность этого была настолько ужасной, что Джесси разрыдалась.

— Извини, папа, — рыдала она, обнимая его и прижимаясь лицом к впадине на его шее, вдыхая запах его лосьона или одеколона, или чего бы там ни было. — Если я сделала что-то плохое, я действительно очень, очень сожалею.

— Господи, нет же, — ответил он, все еще произнося слова сдавленным, озабоченным голосом, как бы решая, должен ли он рассказать Сэлли о поступке Джесси или лучше не выносить сор из избы. — Ты не сделала ничего плохого. Сорванец.

— Ты все еще любишь меня? — настаивала Джесси. Ей показалось, что нужно быть сумасшедшей, чтобы спрашивать, сумасшедшей, чтобы рисковать, ведь можно получить ответ, который может просто убить ее, но она должна была спросить. Должна.