Бархатные коготки - Сара Уотерс

Дама подняла голову и, похоже, заметила мою печальную мину.

— Бедное дитя, — проговорила она. — Тебя всегда одолевает печаль после сделанного дела?

Приподняв мой подбородок, она подставила мое лицо под свет лампы, но я отвела ее руку. Фуражка, плотно сидевшая на голове, пока мы отчаянно целовались, теперь упала на пол. Тут же дама снова тронула мое лицо, провела пальцами по напомаженным волосам, потом улыбнулась и вышла в спальню.

— Налей себе вина, — крикнула она. — И раскури мне сигарету, ладно? — Услышав шипенье струи, я поняла, что хозяйка воспользовалась ночным горшком.

Я подошла к зеркалу и всмотрелась. Лицо у меня напоминало цветом алую форму, волосы были взъерошены, губы вспухли. Вспомнив про дилдо, я наклонилась, чтобы его отстегнуть. Он больше не блестел, нижние ремешки размокли от моих собственных обильных выделений, однако, в отличие от джентльменов из Сохо, он не потерял своей непристойной твердости и готовности. На столике у камина лежал платок, и я воспользовалась им, чтобы вытереть сначала дилдо, а потом себя. Раскурила две сигареты, одну оставила тлеть. Налила себе стакан вина и между глотками начала отыскивать в куче одежды на ковре свои чулки, брюки, ботинки.

Дама вернулась и схватила сигарету. Она переоделась в зеленый халат из плотного шелка, ноги ее были босы; я обратила внимание на удлиненные, как у древнегреческих статуй, вторые пальцы. Волосы она расплела, расчесала и заплела в длинную небрежную косу и наконец сняла свои белые лайковые перчатки. Кожа ее рук почти не уступала им белизной.

— Оставь это, — проговорила она, указывая на брюки, перекинутые через мою руку. — Горничная завтра всем займется. — Она перевела взгляд на дилдо и подхватила его за ремешок. — А вот это я уберу.

Я не поверила своим ушам.

— Утром? Вы хотите сказать, чтобы я не уходила?

— Конечно, а как же. — На ее лице выразилось неподдельное удивление. — Тебе что, непременно нужно домой? Тебя кто-то хватится?

Мною вдруг овладело беспечное настроение. Я рассказала, что жительствую у женщины, которая удивится моему отсутствию, но тревожиться не станет. Дама спросила, не ждет ли меня кто-нибудь утром на работу — быть может, владелец прачечной, которую я упоминала? Я засмеялась и замотала головой:

— Никто меня не хватится. Я сама себе хозяйка.

Когда я это произнесла, игрушка у нее в руке перестала раскачиваться.

— Так было вчера. А теперь у тебя есть я…

От этих слов, от того, как они были произнесены, вся моя возня с платком оказалась напрасной: промежность вновь увлажнилась от желания. Я присоединила свои брюки к ее сброшенным юбкам и дополнила кучу своим мундиром. В соседней комнате под откинутым шелковым покрывалом простыни манили белизной и прохладой. Сундук стоял на прежнем месте, загадочно близком к ногам кровати. Часы на каминной полке показывали половину третьего.

Заснули мы не раньше четырех, проснулась я около одиннадцати. Помню, как в ранние часы ощупью добралась до ночного горшка и как по возвращении в объятия хозяйки страсть ненадолго вспыхнула снова, однако затем я забылась крепким сном и пробудилась в кровати одна: хозяйка в накинутом на плечи халате курила у полураскрытого окна и задумчиво глядела наружу. Я пошевелилась, она с улыбкой обернулась.

— Ты спала как дитя, — сказала она. — Я уже полчаса на ногах, грохочу вовсю, а ты почиваешь как ни в чем не бывало.

— Очень вымоталась.

Я зевнула, а затем вспомнила, что меня так вымотало. Нам обеим стало немного неловко. Ночью комната казалось такой же далекой от реальности, как театральные подмостки; свет лампы, тени, немыслимо яркие краски и ароматы — среди всего этого мы словно бы получили свободу не быть собой, а вернее, как актеры, выйти за пределы своего «я». Теперь между приоткрытыми шторами сюда проникал дневной свет. Я убедилась, что в комнате нет ничего фантастического; обстановка была по-настоящему элегантная и довольно простая. И вдруг я остро ощутила свою здесь чужеродность. Как должна проститутка уходить от клиента? Я не знала, мне никогда не приходилось этого делать.

Дама по-прежнему смотрела на меня.

— Я не звонила, чтобы принесли завтрак, — ждала, пока ты проснешься. — На стене рядом с камином висел колокольчик, накануне я не разглядела и его. — Надеюсь, ты хочешь есть?

Я поняла, что в самом деле очень голодна, но кроме того, меня немного мутило. Во рту была настоящая помойка, и я надеялась, что поцелуев больше не будет. Дама, к счастью, не думала целоваться и держалась поодаль. Вскоре, уязвленная ее странным, натянутым выражением лица, я подумала, что она, по крайней мере, могла бы коснуться губами моей руки.

Раздался негромкий, почтительный стук в дверь будуара из коридора. Хозяйка отозвалась, дверь открылась, послышались шаги и позвякиванье посуды. К моему удивлению, звон и шаги стали приближаться, в наших дверях возникла служанка — а я рассчитывала, что она оставит свою ношу в прилегающей гостиной. Натянув простыню по самый подбородок, я затихла, однако ни госпожа, ни служанка не смущались как будто моим присутствием. Последняя — не та бледная женщина, которую я видела накануне вечером, а девушка чуть младше меня — присела и, не поднимая глаз, принялась освобождать на туалетном столике место для подноса. Расставив посуду, она замерла с опущенной головой и сложенными на фартуке руками.

— Отлично, Блейк, пока ты свободна, — проговорила дама. — Но к половине первого приготовь для мисс Кинг ванну. И предупреди миссис Хупер, я хочу с ней поговорить позднее, после ланча.

Она произнесла это вежливым, но бесцветным тоном; я множество раз слышала этот тон от леди и джентльменов, обращавшихся к извозчикам, продавщицам или грузчикам.

Девушка снова наклонила голову, добавила: «Да, мэм» — и удалилась. На кровать она так ни разу и не взглянула.

Поскольку нам нужно было самим заниматься завтраком, следующие минуты прошли довольно непринужденно. Я приняла сидячую позу (все время морщась, потому что тело ныло, как побитое или вздернутое на дыбу), и дама попоила меня кофе и покормила сладкими булочками с маслом и медом. Сама она ограничилась кофе и закурила сигарету. Ей как будто нравилось смотреть, как я ем, так же как ночью нравилось наблюдать, как я раздеваюсь, закуриваю сигарету; однако меня приводило в замешательство ее задумчивое лицо, и потому я предпочла бы незамысловатые и яростные, как прошлой ночью, поцелуи.

Когда кофейник опустел и я прикончила все булочки, дама заговорила непривычно серьезно:

— Прошлым вечером на улице я пригласила тебя покататься и ты заколебалась. Почему?

— Я боялась, — честно ответила я.

Она кивнула.

— А теперь не боишься?

— Нет.

— Ты рада, что я тебя сюда привезла.

Это не было вопросом, но, произнося эти слова, дама начала гладить мне шею и гладила дальше, пока я не залилась краской и не сглотнула, после чего у меня невольно вырвалось:

— Да.

Тогда она убрала руку. Опять задумалась, улыбнулась.

— В детстве я читала персидскую сказку про царевну, нищего и джинна. Нищий освобождает джинна из бутылки, и в благодарность тот должен исполнить его желание, однако — как, увы, бывает всегда — желание сопровождается условием. Освободителю предлагается либо жить до семидесяти обычной благополучной жизнью, либо наслаждаться всеми радостями — жениться на царевне, иметь множество слуг, чтобы мыли его и умащали, ходить в золоте, — но продлится это всего пятьсот дней. — Она помедлила. — Что бы ты выбрала на месте этого нищего?

Я колебалась.

— Глупые сказки, — отозвалась я наконец. — Разве возможно, чтобы кому-нибудь предложили такой выбор…

— Что бы ты выбрала? Благополучие или удовольствия?

Она тронула меня за щеку.

— Удовольствия, наверное.

Дама кивнула:

— Конечно, и нищий выбрал то же самое. Мне было бы жаль услышать другой ответ.

— Почему?

— Неужели не догадываешься? — Она снова улыбнулась. — Ты сказала, у тебя нет никого, кому ты обязана отчитываться. Нет даже и… сердечной привязанности? — Я кивнула, и, вероятно, лицо у меня вытянулось, потому что дама удовлетворенно вздохнула. — Тогда скажи: хочешь остаться у меня? Получать удовольствие и дарить мне удовольствие в ответ?

На мгновение я застыла, тупо глядя на нее.

— Остаться у вас? Но как кто? Гостья, служанка?..

— Шлюха.

— Шлюха? — Я замигала. Заговорив, я услышала в своем голосе жесткие ноты: — А как мне будут платить? Щедро, надо полагать…

— Дорогая, я уже сказала: твоей платой будет удовольствие! Будешь жить здесь со мной, пользоваться тем же, что и я. Питаться с моего стола, ездить в экипаже, носить одежду, какую я выберу, — и скидывать ее, когда я попрошу. Как пишут в бульварных романах, я возьму тебя на содержание.