Тайны выцветших строк - Роман Пересветов

Вот почему художнику пришлось стать исследователем, самому заняться поисками сведений о героях задуманного им произведения.

Репин трижды побывал в местах, где располагалась некогда Запорожская Сечь, а также на Кубани, где можно было встретить потомков сечевиков и певцов-бандуристов, воспевавших казацкие подвиги. План этих поездок составил историк Н. И. Костомаров, также интересовавшийся происхождением Сечи.

Присматриваясь к жителям этих мест, Репин заставлял их рассказывать все, что они знали о своих предках, наблюдал пляски и игры казачьей молодежи. В казацких хатах он зарисовал старинную посуду, в музеях — личные вещи и оружие украинских гетманов. Одних только этюдов к своим «Запорожцам» он сделал несколько сот.

«…Мы долго бродили по Хортице, казавшейся нам выкованной из чистого палевого золота с лиловыми тенями… осматривали мы старые, уже местами запаханные колонистами запорожские укрепления», — вспоминал Репин впоследствии об одной из этих поездок, совершенной им вместе с юношей Валентином Серовым, ставшим потом тоже знаменитым художником.

Подходящий типаж для картины Репин находил и среди живших в Петербурге украинских студентов, художников и происходивших из казачьей среды военных.

Помогал советами Репину и хорошо знавший быт казаков и написавший о них свою первую повесть Лев Толстой. Но особенно ценную помощь оказал автору «Запорожцев», по его собственному признанию, один, в то время еще начинающий украинский историк, исследователь запорожской старины Дмитрий Иванович Эварницкий, с которым Репин поддерживал дружескую связь до конца своих дней. Это подтверждают шестьдесят его писем к Эварницкому, хранящихся сейчас в архиве Третьяковской галереи. Именно Эварницкому подарил Репин свой первый эскиз «Запорожцев», написанный масляными красками, и девять карандашных рисунков предметов казачьего обихода, сделанных художником во время работы над картиной.

Еще будучи студентом Харьковского университета, Эварницкий избрал «Историю Запорожской Сечи» темой своей будущей магистерской диссертации. Защитить эту диссертацию ему удалось, однако, только через двадцать лет, так как его выбор не был одобрен университетским начальством, подавлявшим интерес украинской молодежи к истории своей родины. Эварницкий не смог продолжать научную работу в Харькове и вынужден был временно обосноваться в Петербурге. Каждый год в дни студенческих каникул будущий бытописатель Запорожской Сечи бродил пешком по Харьковщине и Екатеринославщине, обходя напоминавшие о ней заповедные места и собирая сведения для своих будущих книг.

Судя по достоверным свидетельствам исторических источников, запорожцы принимали в свои курени всякого, кто желал записаться в казаки, не интересуясь даже его именем. Бежавшие от своих владельцев крепостные, например, или жители захваченной Польшей правобережной Украины обычно при этом тут же брали себе какое-нибудь другое прозвище. Но на романтически настроенного студента произвело сильное впечатление предание, что запорожцы допускали в свою среду только смельчаков, переплывавших все днепровские пороги. Проверяя на себе трудность такого испытания, Эварницкий семь раз ломал себе руку о камни днепровских порогов. Зато как же он был счастлив, обнаружив однажды, правда, не в самом Днепре, а в его притоке — реке Скарбной, две настоящие запорожские «чайки».

Эти длинные деревянные суда вмещали свыше полусотни гребцов и казаков, вооруженных самопалами и саблями. На чайках запорожцы достигали иногда Стамбула и, по словам Эварницкого, «такого пускали туда дыму, что султану чихалось, точно он понюхал табака с тертым стеклом».

Одна из этих чаек с крепким дубовым дном была затоплена поперек реки, другая, такая же, привязана к ней. Поднять их на поверхность Эварницкому не удалось — для этого у студента не было средств. Позже он обнаружил еще семнадцать крепко сколоченных, длинных запорожских лодок уже в самом Днепре. На дне реки были найдены также три казачьих судна. Одно — груженное пулями и ядрами; на другом стояла заржавленная, быть может захваченная у турок, пушка; на третьем валялась кривая сабля с серебряной ручкой. Но все эти суда и лодки также остались гнить под водой.

Нелегко было разыскивать памятники запорожской старины в местах, многократно обысканных как кладоискателями-одиночками, так и археологическими экспедициями. Во время своих странствий по местам прежнего обитания казацкой вольницы будущий автор научно-популярных очерков «Запорожье в остатках старины» и трехтомной, теперь, конечно, устаревшей «Истории запорожских казаков» не пропускал ни одной пещеры, надеясь найти в ней какие-нибудь следы если не запорожской казны или архива, то хотя бы утвари или оружия, сохранившихся от тех времен.

Кое-какие любопытные предметы Эварницкий нашел в выстроенных в более поздние годы местных церквах. В самом Никополе, называвшемся когда-то Микитиным и слывшем даже «столицей» так называемой Микитинской Сечи, за церковной оградой стояла старая запорожская пушка, притащенная кем-то из-за днепровских плавней. В никопольском соборе вместо церковного сосуда употреблялась серебряная кружка, принадлежавшая когда-то атаману Серко и якобы добытая им у крымского хана. В другой церкви Эварницкий обнаружил необычную икону. Рядом с богоматерью и двумя «святыми угодниками» были намалеваны лихие запорожцы с чубами, в полном вооружении, в сапогах и широких-шароварах, одетые в подпоясанные зелеными кушаками кунтуши. Как выяснил Эварницкий, запорожцы иногда вешали в церквах рядом с иконами портреты наиболее щедрых на пожертвования казаков. Он сам нашел два таких портрета, висевших раньше в сечевой. церкви и удаленных по требованию заезжего архиерея. Увидев в церкви крестящихся перед этими портретами прихожан, архиерей возмутился. «Кому молитесь?» — спросил он Запорожская сабля, их. «Богу», — последовал ответ. «Не богу, а запорожцам!» — вскипел архипастырь и велел убрать портреты.

Во время своих частых странствий по заповедным запорожским местам Эварницкому все же удалось раздобыть, собрать и приобрести разными путями редкие образцы старинного запорожского оружия, одежды и хозяйственной утвари: самопалы, пистоли, кинжалы, сабли, пороховницы, баклаги, жупаны, сапьянцы (сафьяновые сапоги), люльки-носогрейки и трубки с трехаршинным чубуком, раскуривавшиеся казаками сообща на привалах.

Все свои сокровища Эварницкий предоставил в распоряжение Репина. Но опытный взгляд Кружка атамана Серко. живописца обнаружил в самом собирателе этих реликвий черты завзятого запорожца. Между ними произошел такой разговор.

— Едем ко мне, — предложил Репин, — я хочу вас посадить на картине за писаря.

— Илья Ефимович, я не люблю выставлять себя нигде па-показ.

— Ну, нет! Я от вас не отстану. Кому же быть писарем, как не вам? — настаивал художник.

И Эварницкий сдался. Он на самом деле был всю свою жизнь писарем, только в другом, более широком значении этого слова — записывал любые сведения о Запорожской Сечи, где бы он ни находил их: в надписях на могильных плитах, в народных песнях, в рассказах потомков сечевиков.

Одна из центральных фигур картины — лукаво усмехающийся грамотей-писарь с гусиным пером в руке, пишущий под диктовку товарищей озорное письмо турецкому султану, — это и есть известный бытописатель Запорожской Сечи Дмитрий Иванович Эварницкий.

На картине он изображен без «оселедца» — чуба, какой обычно носили запорожцы. Зато художник подстриг его «под макитру». Макитрой называется на Украине глиняный горшок. Во времена Запорожской Сечи такой горшок цирюльник нахлобучивал на голову своему клиенту и по нему подравнивал волосы. А боком к писарю сидит голый до пояса мускулистый запорожец. Неужели на Сечи было так жарко, или он успел пропить все, до последней сорочки? Взгляните повнимательнее на стол. Перед обнаженным запорожцем разбросаны карты. Он только что закончил игру, в которой был банкометом. По существовавшим у запорожских казаков правилам, тот, кто держит банк, должен обязательно снимать рубашку, чтобы некуда было спрятать карту, если бы он попытался сплутовать. Эту характерную подробность, использованную Репиным в картине, сообщил художнику Эварницкий.

Раскапывая запорожские могилы, Эварницкий однажды нашел в одной из них вещь, которой погребенный в этой могиле запорожец, по-видимому, очень дорожил. Рядом со скелетом лежал большой графин из тонкого зеленого стекла, наполненный горилкой. Казак-гуляка не мог расстаться с любимым питьем и после смерти. Эварницкий показал графин Репину, и тот перенес его на полотно. Круглый, стеклянный графинчик с ручкой, вмещающий стаканов шесть обжигающего зелья, стоит перед ухмыляющимся писарем.

Череп владельца этого графина тоже был использован художником при создании картины. Репин изобразил зубы этого черепа во рту одного из запорожцев, заразительно смеющихся над письмом к турецкому султану.