Друзья Высоцкого - Юрий Сушко

С женой Светланой его уже давно ничего, кроме сына, не связывало. Она ушла, сказав ему напоследок: «Прелестен, но невыносим». Самому Параджанову это определение нравилось, он уверенно делал ударение на первом слове. Но Светлана считала его деспотом, причем очень ревнивым. Ей не нравилась его щедрость (до расточительства) к друзьям. Ей надоело принимать участие в бесконечных мистификациях и причудах мужа. Он настаивал, чтобы котлеты лежали на блюде в необычной конфигурации, яблоки были почищены необыкновенным образом, кофейные чашки стояли в причудливом ряду. Ей осточертело быть живой декорацией, частью интерьера, когда Сергей в ожидании гостей то усаживал ее к окну, то против света, то накидывал ей на плечи шаль, то вплетал в волосы жемчуга. Засыпал друзей шикарными подарками, но мог на следующий день забрать их и передарить кому-то другому. Попасть в квартиру Параджанова было проще простого – ключ от нее всегда находился под ковриком у входной двери, о чем знали все.

О параджановских пиршествах слагались легенды. Как-то прогуливался он по улицам Киева и каждого встреченного им знакомого приглашал к себе. Собралось человек сто. Часть с трудом разместилась в крохотной квартирке. Остальных Параджанов, ни на минуту не задумавшись, рассадил на лестницах – с первого по пятый этаж. Лестницы устлал коврами. Гостям раздал старинные столовые приборы и хрустальные бокалы. Сам в лифте ездил с этажа на этаж. Двери открывались. Параджанов произносил тост, гости, хохоча, чокались. Двери закрывались, и хозяин ехал дальше.

На свое 45-летие юбиляр созвал невиданное количество гостей. У дверей их встречал какой-то грузин в хевсурской шапочке, черпал серебряным ковшом вино из бочки, стоявшей тут же, на площадке, и преподносил каждому гостю со словами: «За здоровье именинника Сергея!» Стол в комнате украшала миска с черной икрой – Сергей ее обожал! – и гости уплетали ее ложками… Дорогой сыр громоздился горой – его принесла Параджанову поклонница, директор магазина «Сыр» на Крещатике Муся Татуян…

Вообще, он был знаком с уймой полезных и интересных людей. И всех умел обаять! Молодые дрессировщики Шевченко, работавшие в Киевском цирке, приносили ему отборное мясо, экономя на хищниках. Угощая гостей, Сергей довольно приговаривал: «Это моя львиная доля!» А мог на последние деньги, предназначенные на хлеб, масло и сосиски, купить оливки, разложить их на блюде и призвать всех полюбоваться: «Смотрите, как красиво!»

Однажды он вылепил из глины свой бюст – большелобый, бородатый. С друзьями затащил его на крышу какого-то важного здания. Электрики с киностудии умыкнули мощный прожектор, установили его как раз напротив параджановского монумента в соседнем доме и пустили яркий луч на бюст. Много месяцев голова Параджанова свысока взирала на киевлян. А что? Огромный ленинский лоб, борода – как у Маркса. А коль еще и освещено – значит, освящено.

Он сочинял небылицы о великих мира сего, которые якобы по-свойски, запросто его навещали. Например, с мельчайшими подробностями рассказывал о визите Шарля де Голля (французский президент перед тем действительно посещал столицу Украины), показывал, куда усадил гостя, чем угощал, как подарил ему бутылку вина «Медвежья кровь». Безудержная фантазия, которая изумляла в его фильмах, была его естественной средой обитания. Параджанова искренне коробили манеры американских миллионеров, пьющих из пластиковых стаканчиков, – сам он, вечный нищий, наливал вино своим гостям исключительно в хрустальные бокалы баккара.

В те времена, когда лучше было помалкивать, он говорил, и говорил слишком много. Завистливый киевский поэт, квазидиссидент Дмитро Павлычко пустил слух о том, что Параджанов работает на КГБ: «Если бы я когда-нибудь сказал то, что он несет с трибун, – меня давно бы присыпали песочком. А ему все нипочем…»

Потом у Сергея Иосифовича возникла шальная идея уехать из Союза. Он строил фантастические планы легального побега. Знакомую киевскую актрису Зою Недбай долго уговаривал выйти за него замуж, чтобы с ее помощью перебраться в Израиль. На каждом углу похвалялся этим своим замыслом, уверяя всех, что совсем скоро станет недосягаемым для родной бюрократической машины…

В конце концов Параджанов принял предложение киностудии «Арменфильм», где ему пообещали создать нормальные условия для работы. В Ереване дом Параджанова был виден издалека: балкон он расписал красными узорами, на воротах укрепил огромные дорожные знаки. Когда Сергей Иосифович выходил за порог, вокруг собиралась толпа – чеканщики, сапожники, учителя. Он был тут своего рода гуру – внушал, напутствовал, поучал, наставлял. Соседям он запомнился в экзотическом обличье: «Кепка деревенского фасона «хинкали», плащ, будто выкрашенный чернилами, стоптанные туфли без носков, сиротские полосатые брюки…»

Первой его работой в Ереване стала документальная лента «Акоп Овнатанян». Потом он приступил к съемкам художественного фильма «Саят-Нова» о средневековом армянском поэте, зарубленном кровожадными персами у входа в церковь. Когда работа была закончена, начались многочисленные придирки от Госкино. Но сам режиссер отказался перемонтировать картину. Ее стали переделывать, перекраивать и резать киноподмастерья. Затем «Саят-Нова», слава богу, попал в руки замечательного режиссера Сергея Юткевича, который постарался адаптировать картину для советского экрана. В общем, кое-как фильм доковылял до проката уже под названием «Цвет граната». Знакомые с оригиналом говорили, что после всех переделок фильм потерял очень многое. Но все равно наделал много шума в киномире. Потом автор скажет: «Мне всю жизнь везло в том смысле, что никогда не получалось сохранять фильмы в том виде, в котором я их делал».

Лишь однажды Параджанову удалось показать на публике чудом сохранившуюся авторскую копию «Саят-Нова», когда в 1971 году его пригласили на заседание клуба творческой интеллигенции в минский Дом актера. Фильм шел на армянском языке. Параджанов синхронно переводил.

Потрясенный увиденным, зал ошалело молчал. Обсуждения фильма как такового, по сути, не было. Все свелось к темпераментному монологу Параджанова, который, как всегда, говорил о своем, самом больном, не стесняясь в выражениях. Это был вулкан эмоций, фейерверк сюжетов, водопад уморительных наблюдений. Затем просвещенный председатель КГБ СССР Юрий Андропов на всякий случай информировал Политбюро ЦК КПСС: «Выступление Параджанова, носившее явно демагогический характер, вызывало возмущение большинства присутствующих».

После этого начинается черный период в жизни Параджанова. Слова его героя Саят-Нова о себе – «Что моя жизнь и душа? Дард» – «Горе, печаль, муки» – стали пророческими для режиссера.