Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Любенко Иван Иванович

– Мне от вас, Вера Васильевна, ничего, кроме сведений, не надобно. – Голос «Ивана Ивановича» снова сделался вкрадчивым. – Разве трудно во имя собственного спокойствия раз в неделю отправлять по письму?

– Какому письму? – Вера подняла взгляд выше, привычно ужаснулась цвету зеленой плитки, которой был облицован дом (что за дурацкая выдумка?), и вернулась обратно к витрине.

– Московский почтамт, до востребования, на имя Бакланова Ивана Евсеевича, – медленно, словно стараясь, чтобы Вера лучше запомнила, ответил «Иван Иванович». – Отправлять каждый вторник. Описывать в подробностях все, что касается Спаннокки и его поручений. Если писать нечего, то вкладывайте в конверт чистый лист.

– Зачем? – удивилась Вера. – Не проще ли просто не отправлять письма?

– Чистый лист – сигнал, что у вас все в порядке, – объяснил «Иван Иванович». – Если надо будет встретиться, то напишите в письме фразу «Очень по вас соскучилась». Спаннокки называть Петром Алексеевичем, остальные имена писать как есть. В зависимости от ценности переданных сведений вы будете получать вознаграждение. Конверт с деньгами вам будет доставлять курьер. В чужие руки он его не отдаст, если не застанет вас, то приедет еще. Если вы прекратите сотрудничество или же будете со мной неискренни, то готовьтесь к каторге и позору.

«К каторге», – отметила про себя Вера и только сейчас сделала вывод, что «Иван Иванович» не знает ничего о ее сотрудничестве с Алексеем.

– Кто вы? – спросила она, не поворачивая головы.

– Я же сказал – оптовый торговец колониальными товарами, – ответил «Иван Иванович» и даже плечами пожал, словно выражая удивление Вериной забывчивостью. – Для моей коммерции крайне важны сведения о делах господина Спаннокки, и я готов за них платить. Business, как говорят англичане. Знакомо вам это слово?

Английского Вера не знала совсем, но кивнула, давая понять, что знакомо. Какая разница, какими словами туман напускать? Ясно же, что «Иван Иванович» – конкурент Спаннокки. На кого он работает? На французов? На англичан? Или на немцев? Нет, скорее всего, на французов или на англичан, немцы же во всем заодно с австрийцами. Странно, а на вид «Иван Иванович» – типичный русак. И выговор московский, «акающий». Впрочем, он может быть и изменником, который служит врагам. Надо же, еще каторгой пугать ее вздумал. Не иначе как за родственную душу принял. Сам небось просыпается ночью в холодном поту, увидев себя в кандалах (Вера живо представила себе эту картину), вот и пугает других. Как говорит сестра Наденька: «Вместе бояться не так страшно».

– Во вторник отправьте первое письмо…

Вера отвлеклась на заполошный крик сзади (какая-то баба едва не попала под лошадь), а когда обернулась к «Ивану Ивановичу», то его уже не увидела. Исчез так же внезапно, как и появился. Московский почтамт, до востребования, на имя Бакланова Ивана Евсеевича… Спаннокки называть Петром Алексеевичем… Если надо будет встретиться, то написать в письме фразу «Очень по вас соскучилась»… Соскучилась! Век бы тебя не видеть!

Верины нервы были напряжены до предела. Отовсюду ей чуялась угроза, за каждым углом мерещились незнакомцы. Идти до дому было всего ничего, каких-то двадцать саженей, но Вера успела заподозрить, что за ней следят. Какой-то мастеровой в заплатанной синей рубахе и помятом картузе шел прямо за ней, а затем остановился на углу Большого Овчинниковского и стал изображать раздумье, ну совсем как витязь на распутье. Поднявшись в квартиру, Вера осторожно, чтобы не быть замеченной снизу, выглянула в окно столовой. Мастеровой продолжал стоять там, где стоял, и чесал затылок. Картуз от этого сильно надвинулся на лоб, и сверху было непонятно, куда он смотрит, но голова его была повернута в сторону Вериного дома. Когда, спустя пять минут, Вера выглянула снова, задумчивого мастерового она не увидела. Ни на прежнем месте, ни где-то еще возле дома. Даже во дворе, который Вера внимательно осмотрела через кухонное окно, делая вид, что интересуется чистотой стекол, его не было. Вера попыталась убедить себя, что ей померещилось, но тревога в душе осталась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Алексею Вера рассказала про разговор со Спаннокки и про «Ивана Ивановича», а о мастеровом умолчала. Алексей предположил, что Верой, скорее всего, заинтересовались англичане, и сказал, что письма на имя Ивана Евсеевича Бакланова он будет отправлять сам и что в них писать, тоже решит сам, пусть Вера не беспокоится, все будет в порядке. Вера обеспокоилась, вдруг кто-то определит, что письма написаны не ее почерком. Алексей попросил показать ему образец Вериного почерка и сказал, что он обычный гимназический, буковка к буковке, без индивидуальных особенностей. Почерк у Веры и впрямь был «гимназическим» – ровные буквы, одинаковый наклон, никаких завитушек и росчерков. Вера спросила, что ей делать с вознаграждением, заодно хотела отдать Алексею пятьсот рублей, полученных от Спаннокки, но Алексей наотрез отказался их брать. Сказал, что одно дело деньги, украденные для маскировки, и совсем другое – полученные за работу. Так и сказал «за работу». Эти деньги, по принятым в их делопроизводстве правилам, остаются у сотрудников, и те вольны ими распоряжаться по своему усмотрению. Плата за риск, так сказать, и за особые условия работы.

У Веры от этих «особых условий» голова шла кругом и на душе скребли кошки. Поэтому, проводив Алексея, она решила развеяться, отвлечься. Отвлекаться чтением не хотелось, пригожие летние вечера предназначены для прогулок и развлечений вне дома. Вера решила устроить небольшой «загул». Этот гимназический термин имел совершенно невинный смысл – прогулка с кем-то из подруг, обсуждение кавалеров, какие-нибудь сладости. Лучшей компании для «загула», чем Машенька, будущая звезда русской сцены, нельзя было придумать – веселый человек, да еще и на подъем легка. Вера быстро собралась и пошла к подруге. Пошла, не поехала, потому что Машенька жила в двух шагах – на углу Большой Ордынки и Черниговского переулка, в доме Дурилина. Дом был новым, «шикарным», как выражалась Машенька, квартиры в нем стоили дорого, но Машенька считала, что лучше снимать на паях с двумя другими молодыми актрисами квартиру в таком доме, пусть и на четвертом этаже, чем жить одной, с большим удобством, но в квартире поплоше. «Должна же я думать о том, какое впечатление произвожу!» – часто повторяла она. Производить впечатление – в этом была вся Машенька.

Вера не хотела признаваться самой себе, что главным обстоятельством, побудившим ее отправиться к Машеньке и вообще выйти из дому, было не желание насладиться прелестью летнего вечера, а желание узнать – действительно ли за ней следят. Или же все-таки померещилось? Мало ли какой мужик на углу останавливается да начинает думать, куда ему идти.

Выйдя на улицу, Вера быстро огляделась по сторонам – не бросился ли кто за угол или, наоборот, не вылез ли из-за угла, но никого подозрительного не заметила. Она постояла с минуту, делая вид, что разглядывает витрину магазина, находившегося прямо под их квартирой, но на самом деле следила за тем, что отражалось в стекле, и поглядывала то влево, то вправо. Никого.

В Черниговском переулке Вера остановилась у церкви, долго стояла, смотрела на купола, истово крестилась и кланялась.

– Дай Бог тебе, милая, того, что ты просишь! – ласково сказала Вере какая-то пожилая дама в черном.

Вере стало стыдно. Она сейчас совсем не думала о Боге, а крестилась и совершала поклоны единственно для того, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Когда стояла прямо, то смотрела на купола, а когда наклонялась, то быстро стреляла глазами по сторонам. Попросив у Бога прощения, Вера трижды перекрестилась уже по-настоящему, вдумчиво, и поклонилась, не глядя по сторонам, после чего пошла дальше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Через несколько шагов Вере вздумалось полюбоваться помпезным особняком, в котором располагалась частная гимназия Косицына. Любоваться тут было совершенно нечем – тяжеловесный треугольный фронтон на шести толстых колоннах создавал скорее гнетущее впечатление, нежели радовал глаз. Справа по переулку шли двое прилично одетых мужчин лет сорока – сорока пяти. Мужчины оживленно беседовали. Они прошли мимо Веры, не обратив на нее никакого внимания. Следом за мужчинами проехала пролетка, в которой сидела дама с надменным бледным лицом. Быстрым шагом прошла женщина в цветастом платке. Слева пробежал босоногий вихрастый мальчишка. Справа показался пьяный мужик в красной сатиновой рубахе, черных суконных штанах и новых отчаянно скрипевших сапогах. Он брел, покачиваясь, спотыкаясь на каждом шагу, и пытался затянуть песню. Но вместо песни выходило только басовитое: «Ы-ы-ы-ы!» Вера успокоилась и пошла дальше. До Машенькиного дома она уже не останавливалась и не оглядывалась, только перед тем, как войти в подъезд, резко обернулась и встретилась взглядом с проходившей мимо девушкой. Та испуганно отшатнулась, не иначе как приняла Веру за сумасшедшую, и ускорила шаг. По противоположной стороне улицы ковыляла старуха с клюкой и узелком за плечами, не иначе – богомолка-паломница. С Ордынки в переулок свернул молодой франт в светлой чесучевой паре с бутоньеркой умопомрачительных размеров. Из подъезда вышел сутулый господин в пенсне на крючковатом носу… Вера облегченно вздохнула и вошла в подъезд.