Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Когда они въехали в колышущийся на ветру палаточный город, навстречу им вышла одинокая фигура. Эолейр натянул поводья, готовый к любой неожиданности, и был поражен, обнаружив, что человек, вышедший приветствовать их, был Краобаном — самым старым и самым верным советником королевской семьи. Старик, казалось, был совершенно потрясен появлением новых лиц; некоторое время он молча смотрел на Эолейра, но наконец слезы выступили у него на глазах и он раскрыл руки для объятия.

— Граф Эолейр! С нами мокрое благословение Мирчи! Какое счастье видеть вас!

Граф соскочил с лошади и обнял старого рыцаря.

— И тебя, Краобан, и тебя! Что здесь произошло?

— Ха! Больше, чем я могу рассказать, стоя на ветру. — Старик странно усмехнулся. Он казался одурманенным, чего Эолейр от него никак не ожидал. — Клянусь всеми богами, больше, чем я могу вам рассказать! Идемте в Таиг. Входите, вы должны съесть что-нибудь и немного выпить.

— Где Мегвин? Она здорова?

Краобан поднял голову и пристально взглянул на Эолейра водянистыми глазами.

— Она жива и счастлива, — сказал он. — Но входите. Входите, увидите… как я уже сказал, больше, чем я могу рассказать вам сейчас. — Старик взял его за локоть и потянул.

Эолейр повернулся и махнул своим спутникам:

— Изорн, Уле, пойдем! — Он похлопал Краобана по плечу. — Найдется какая-нибудь еда для наших людей?

Рыцарь беззаботно махнул костлявой рукой:

— Что-нибудь найдется. Наверное, кто-то из горожан припрятал… Но много дел, Эолейр, много дел. Не знаешь, с чего и начать.

— Так что же все-таки случилось? Ситхи прогнали Скали?

Краобан снова потянул его за руку, направляя к большому дворцу.

Граф Над Муллаха едва окинул взглядом два десятка ситхи, находившихся на вершине горы. Те, кого он видел, были настолько поглощены устройством своего лагеря, что не обратили никакого внимания на Эолейра и его товарищей, проходивших мимо, но даже на большом расстоянии бросалась в глаза необычность ситхи, их странные, но грациозные движения, их тихая безмятежность. Хотя в некоторых местах вместе работали довольно большие группы справедливых — и мужчин, и женщин, но разговоров не было слышно, по крайней мере таких, какие он мог бы услышать.

По мере приближения к Таигу все заметнее становились следы оккупации. Эолейр проклинал Остроносого и его варваров, в то же время недоумевая, что же могло случиться с захватчиками.

За массивными дверями Таига дела обстояли ничуть не лучше. Гобелены со стен были сорваны, статуи богов украдены, полы покорежены множеством тяжелых сапог. Резной зал, где Лут устраивал приемы, выглядел немного лучше — Эолейр решил, что в нем располагался сам Скали, — но и здесь остались следы, не свидетельствующие о чрезмерной почтительности северных грабителей. На высоких арках потолка, чья резьба оказалась соблазнительной мишенью для застоявшихся в тисках долгой зимы солдат, зияли дыры от стрел.

Краобан, которому, казалось, не хотелось вступать в длинные разговоры, отвел их в зал и удалился, чтобы найти какой-нибудь выпивки.

— Как вы думаете, Эолейр, что произошло? — Изорн покачал головой. — Мне становится стыдно за то, что я риммер, когда я вижу, что головорезы Кальдскрика сделали с Таигом. — Уле рядом с ним подозрительно вглядывался в темные углы, как будто там могли притаиться солдаты Остроносого.

— Вам нечего стыдиться, — ответил Эолейр. — Они делали это не потому, что они из Риммергарда, а потому, что оказались в дурное время в чужой стране. Эрнистири, наббанаи или эркинландеры могли бы сделать то же самое.

Но Изорн все еще не мог успокоиться:

— Это неправильно. Когда мой отец получит назад свое герцогство, мы проследим, чтобы весь ущерб был возмещен.

Граф улыбнулся:

— Если мы уцелеем и эти разрушения окажутся самым страшным последствием войны, с которым нам придется иметь дело, я с радостью продам каждый камень своего дома в Над Муллахе, чтобы исправить все это. Но я боюсь, что этого будет недостаточно.

— Наверное, вы правы, Эолейр, — нахмурился Изорн. — Бог знает, что могло произойти в Элвритсхолле с тех пор, как выгнали нас! Да еще после такой ужасной зимы!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Их беседу прервало появление Краобана. С ним была молодая эрнистирийская женщина, которая несла четыре кованые серебряные кружки с изображением скачущего оленя королевского дома.

— Я решил взять самые лучшие, — криво улыбаясь, проговорил Краобан. — Все равно никто не обратит на это внимания в эти страшные дни.

— Где Мегвин? — Тревога Эолейра возросла, когда принцесса не вышла приветствовать их.

— Спит. — Краобан снова отмахнулся от вопроса. — Я отведу вас к ней, когда вы отдохнете. Пейте.

Эолейр встал:

— Прости меня, старый друг, но я предпочел бы увидеть ее немедленно. Тогда я получу большее наслаждение от этого великолепного пива.

Старик пожал плечами:

— Она в своей прежней комнате. Там женщина присматривает за ней. — Казалось, он гораздо больше интересовался своей кружкой, чем последним оставшимся в живых королевским отпрыском.

Несколько мгновений Эолейр удивленно смотрел на него. Что сталось с тем Краобаном, которого он так хорошо знал? Старик выглядел так, словно его только что ударили по голове дубинкой.

Впрочем, было множество вещей, о которых следовало побеспокоиться. Эолейр вышел из зала, предоставив своим товарищам пить пиво и любоваться искалеченной резьбой.

Мегвин действительно спала. В лице женщины с растрепанными волосами, которая сидела у ее постели, было что-то знакомое, но Эолейр едва взглянул на нее, прежде чем опустился на колени и взял руку Мегвин. Мокрая тряпка лежала на лбу принцессы.

— Она здорова? — Видимо, Краобан что-то скрывал от него, — возможно, принцесса была тяжело ранена?

— Она была ранена, — отвечала женщина. — Но это был легкий, скользящий удар, и она уже поправилась. — Женщина подняла мокрую ткань, чтобы продемонстрировать багровый кровоподтек на бледном лбу Мегвин. — Теперь принцесса отдыхает. Это был великий день.

Эолейр резко повернулся на звук ее голоса. Женщина выглядела такой же отстраненной, как Краобан, зрачки расширены, губы подергивались.

Они все здесь с ума посходили, что ли? — подумал он.

Когда Эолейр снова повернулся к Мегвин, веки ее затрепетали, приоткрылись, снова закрылись и потом поднялись, чтобы больше не опускаться.

— Эолейр… — Ее голос был еще хриплым от сна. Она улыбнулась, как маленький ребенок, не осталось и следа той нервной раздражительности, которую он видел, когда они разговаривали в последний раз. — Это правда ты? Или опять сон…

— Это я, леди. — Он снова сжал ее руку. В это мгновение она мало чем отличалась от той юной девушки, при виде которой впервые заинтересованно забилось его сердце. Как он мог сердиться на нее, что бы она ни сказала и ни сделала раньше?

Мегвин попыталась сесть. Ее каштановые волосы были растрепаны, глаза все еще полузакрыты. Видимо, ее уложили в постель не раздевая, только ноги, высовывавшиеся из-под одеяла, были босыми.

— Ты… ты видел их?

— Кого? — осторожно спросил он, хотя был почти уверен, что знает.

Но ее ответ поразил его:

— Богов, глупый человек. Ты видел богов? Они были такие красивые…

— Бо…гов?

— Я позвала их, — сказала она и сонно улыбнулась. — Они пришли из-за меня… — Она снова уронила голову на подушку и закрыла глаза. — Из-за меня… — пробормотала принцесса.

— Ей надо поспать, граф Эолейр, — сказала женщина за его спиной. В ее голосе было что-то властное, и граф немедленно ощетинился:

— Что это она говорила про богов? Она имела в виду ситхи?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Женщина самодовольно улыбнулась:

— Она имела в виду то, что говорила.

Эолейр встал, сдерживая жгучую ярость. Здесь многое нужно выяснить. Ему придется подождать подходящего случая.

— Хорошенько заботься о принцессе Мегвин! — сказал он, уже направляясь к двери. Это был скорее приказ, чем просьба. Женщина кивнула.

Погрузившись в размышления, Эолейр едва успел войти в Резной зал, как у входных дверей за его спиной раздался шум шагов. Он остановился и резко повернулся, рука его непроизвольно упала на рукоять меча. В нескольких шагах от него Изорн и рослый Уле вскочили со своих мест, тревога ясно читалась у них на лицах.