Храм Луны - Пол Остер

В тот же день я принялся писать Барберу длинное письмо, в котором хотел как можно лучше обо всем рассказать. Задача была не из простых, я сочинял письмо часа два или три. Справившись, я отпечатал его на машинке и отправил вместе с полным вариантом автобиографии Эффинга. На этом, кажется, моя миссия была окончена. Я сделал все, о чем просил меня Эффинг, теперь юристы должны были связаться с Барбером и закончить дело.

Через два дня после этого мы с миссис Юм забрали из крематория прах Эффинга. Нам выдали маленькую, величиной с батон серую металлическую урну, но мне она все равно казалась великоватой для останков старика. Ведь все должно было уйти с дымом, и не верилось, что внутри урны еще что-то осталось. Миссис Юм, у которой, вне сомнения, материальные представления о мире были гораздо яснее моих, с опаской смотрела на урну и всю дорогу домой держала ее не некотором расстоянии от себя, словно в ней покоились опасные радиоактивные отходы. Мы договорились, невзирая на капризы погоды, отправиться на пароме на следующий же день. Это совпало с днем, когда миссис Юм обычно навещала брата, и чтобы не пропустить встречи с ним, миссис Юм решила взять его вместе с нами. Сказав мне об этом, она предположила, что, возможно, и Китти захочет поехать с нами. Мне это показалось совсем не обязательным, но когда я передал Китти ее слова, та заявила, что очень хочет поехать вместе со всеми. Это важное событие, сказала Китти, она очень хорошо относится к миссис Юм и не откажет ей в моральной поддержке. Вот так и получилось, что вместо двоих нас оказалось четверо. Думаю, Нью-Йорк вряд ли видел более странное собрание участников похоронной церемонии.

Рано утром миссис Юм отправилась в госпиталь за братом. Она еще не вернулась, когда пришла Китти. На ней была очень короткая синяя мини-юбка, ее стройные медные ножки великолепно смотрелись в туфлях на высоком каблуке, надетых по такому случаю. Я предупредил ее, что считается, будто бы у брата миссис Юм не все в порядке с головой, но так ли это на самом деле, не знаю, поскольку сам его ни разу не видел. Чарли Бэкон оказался крупным круглолицым мужчиной с редеющими волосами. Было ему за пятьдесят, и если что и отличало его от прочих, так это пристальный, напряженный взгляд. Когда они с сестрой подходили к нашему дому, мистер Бэкон держался с какой-то растерянной радостью (больше года не выходил за территорию госпиталя) и в первые минуты, пока мы знакомились, только улыбался и жал нам руки. На нем была голубая ветровка, застегнутая под горло, хорошо отглаженные брюки цвета хаки, начищенные черные ботинки и белые носки. Из кармана куртки торчал крученый провод наушника от маленького транзистора. Он все время ходил с наушником в ухе и каждые две минуты засовывал руку в карман и крутил приемник. При этом он всякий раз прикрывал глаза и напрягался, будто ловил сообщения из другой галактики. Я спросил, какая у него любимая радиостанция, и он сказал, что все они одинаковые.

— Я слушаю радио не для забавы, — пояснил он. — Это моя работа. Если выполнять ее как следует, можно узнать, что происходит с «толстяками» под нашим городом.

— Толстяками?

— Водородными бомбами. В тоннелях под городом их хранится с дюжину, и их все время перебрасывают с места на место, чтобы русские не узнали, где они находятся. Таких точек должно быть не меньше ста — там, в глубине, глубже, чем метро.

— А при чем здесь радио?

— По радио дают зашифрованную информацию. Всегда, когда на какой-то станции прямой эфир, это значит, что бомбы перемещают. Самые верные показатели — репортажи с бейсбольных матчей. Если, скажем, «Метс» выигрывает пять — два, это означает, что бомбы переправили на площадку номер пятьдесят два. Если проигрывает один — шесть, значит, номер площадки шестнадцать. Все довольно просто, когда пристреляешься.

— А если играют «Янкиз»?

— Да любая команда, которая играет в Нью-Йорке, главное счет. Они никогда не бывают в городе одновременно. Когда «Метс» в Нью-Йорке, «Янкиз» на выезде, и наоборот.

— А что нам дает, если мы знаем, где находятся бомбы?

— Таким образом возможно хоть как-то защититься. Не знаю, как ты, а меня совсем не радует перспектива взлететь на воздух. Кому-то ведь надо видеть, что делается вокруг, а раз никто не хочет, то этот кто-то, видимо, я.

Пока мы вели этот разговор, миссис Юм переоделась. Как только она собралась, мы вышли из дому и взяли такси до паромного причала. День стоял солнечный, небо было ясным и голубым, дул свежий ветерок. Насколько помню, я сидел на заднем сидении, держал на коленях урну и слушал воспоминания Чарли об Эффинге, а такси тем временем мчалось по Вестсайдской магистрали. Чарли и Эффинг, видимо, несколько раз встречались, и, подробно рассказав о первой их встрече в Юте, Чарли перешел на сбивчивое повествование о тех днях, которые он там провел сам. Во время войны как летчик-истребитель он проходил там учения, разрушая крошечные соляные городки в центре пустыни. Потом в Германии он совершил около сорока боевых вылетов, а в конце войны его снова направили в Юту. Там готовили летчиков для проведения атомных бомбардировок.

— Нам не полагалось знать, ради чего все это, — говорил мой новый знакомый, — но я-таки выведал. Если нужно что-нибудь разведать, не сомневайся: Чарли Бэкон это сделает. Первую бомбу сбросил на Хиросиму полковник Тиббетс. Я же был включен в экипаж следующего самолета, который через три дня направили в Нагасаки. Но меня ни за что на свете не уговорить на такое. Разрушение такого масштаба — это уже господний промысел. Люди не имеют права вмешиваться в него. Я их обдурил, прикинувшись, что сошел с ума. В один прекрасный день вышел из казармы и зашагал в глубь пустыни, в самое ее пекло. А смерти я совсем не боялся, пусть бы и пристрелили. В Германии я и так столько всего натворил, а уж вовлечь себя еще в это я бы им не позволил. Нет уж, сэр, лучше я буду сумасшедшим, чем у меня будет такое преступление на совести. Как я понимаю, они бы на такое не пошли, будь япошки белыми. А на желтых наплевать. Вы не обижайтесь, — вдруг обернулся от к Китти, — но для таких, как они цветные все одно что собаки. Как, по-вашему, чем мы сейчас занимаемся в Юго-Восточной Азии? Тем же самым, убиваем желтых направо и налево. Это все равно что новое истребление индейцев. Только теперь у нас не атомные, а водородные бомбы. Генералы испытывают в Юте новые виды оружия, все держится в тайне, никто ничего не знает. Помните, овцы в прошлом году поумирали? Шесть тысяч голов. Это они напустили какого-то нового ядовитого газа, и все на мили вокруг погибло. Нет, сэр, ни за что не буду марать руки в крови.

Желтые, белые — какая разница? Мы же все одинаковые, правда? Нет, сэр, ни за что не заставите вы Чарли Бэкона делать для вас черное дело. Уж лучше быть сумасшедшим, чем впутываться в такое варварство.

Мы доехали, его монолог прекратился, и до конца дня Чарли погрузился в прослушивание секретных сообщений на своем транзисторе. Это не мешало ему, тем не менее, радоваться морской прогулке, да и я, вопреки всему, почувствовал прилив бодрости. В нашей печальной миссии была некая странность, которая каким-то образом гнала мрачные мысли, и даже миссис Юм за всю дорогу сумела не проронить ни одной слезы. Особенно запомнилось мне, как хороша была Китти в своей коротенькой юбочке, как ветер играл ее длинными черными волосами и как доверчиво лежала ее изящная маленькая ручка в моей ладони. На пароме в то время дня народу было мало, зато много было круживших в небе чаек. Когда вдали показалась Статуя Свободы, я открыл урну и вытряхнул пепел в воздух. Белые, серые и черные хлопья легкими облачками разлетелись в разные стороны и в мгновение ока исчезали. Чарли стоял справа от меня, а Китти — слева, обнимая миссис Юм. Все мы провожали взглядом беспорядочно разлетавшийся пепел, пока он не исчез в пространстве. Чарли повернулся к сестре.

— То же самое ты сделай и со мной, Рита, — попросил он. — Когда я умру, хочу, чтобы ты сожгла меня и прах развеяла по воздуху. Очень торжественное зрелище — летишь и развеваешься во все стороны сразу. Ничего торжественнее не видел.

Как только паром пришвартовался к острову, мы пересели на другой и вернулись в город. Миссис Юм заранее приготовила для нас прощальный обед, и не прошло и часа после возвращения, как мы уже сели за стол. Все закончилось. Мои вещи были упакованы, и сразу после трапезы можно было уже навсегда покинуть дом Эффинга. Миссис Юм собиралась остаться на то время, пока будут улаживаться все дела с недвижимостью, а потом — если все пойдет хорошо, сказала она, подразумевая завещательный отказ, который она должна была получить — она переедет с Чарли во Флориду и начнет новую жизнь. Уже раз пятьдесят она говорила мне, что будет рада видеть меня в этой квартире столько времени, сколько я захочу, и уже в пятидесятый раз я отвечал ей, что у меня есть где жить: у одной из подруг Китти. Что я думаю делать дальше? — интересовалась она. Чем буду заниматься? Говорить ей неправду не было нужды.