Коллективная вина. Как жили немцы после войны? - Юнг Карл Густав

Говорят о возможном злоупотреблении якобы объективно хорошими чрезвычайными законами. Господствующие силы могли бы вызвать и объявить чрезвычайное положение, чтобы ввести в государстве новый порядок, ликвидирующий основные права, а тем самым и Основной закон. Конечно, предсказать, как это все произойдет, невозможно, однако полагают, что можно принять меры против такого злоупотребления. Между тем нет никакой возможности предотвратить злоупотребление чрезвычайными законами, ибо в принципе они исключают всякий контроль. Ведь в самих этих законах за всякими ограничениями и оговорками в конце концов проступает наружу принцип тотального нажима. Без него невозможны диктаторские полномочия.

Как показывает опыт, немецкий народ всегда проявляет терпение, когда правительство делает что-то в законных формах, даже если эти законные формы ликвидируют саму законность (лучшим примером является закон 1933 г. о чрезвычайных полномочиях), пока до него не доходит смысл происходящего. При злоупотреблении чрезвычайными законами на первых порах вряд ли следует ожидать сопротивления. Террор предоставляемых ими полномочий чрезвычаен.

Злоупотреблений же следует ожидать наверняка, если у власти будут находиться политические деятели, которые в морально-политическом отношении не являются надежными свободными демократами, как ныне, к сожалению, многие. Опасность станет особенно большой, если к власти придут политики, которые не считают правдивость необходимой, легко относятся к нарушениям законности, принимают всякие интриги за политику, вероломны и не заслуживают поэтому никакого доверия. Надо считаться с возможностью того, что такие политики действительно окажутся на ключевых постах, если будут введены в действие чрезвычайные законы. В этом случае народ смирится и не станет больше сопротивляться. Когда применяется насилие, страх не позволяет индивидууму напрасно обрекать себя на самоубийство. Каждый делает свое дело или молчит. Мы пережили это в 1933 году. И когда наступает такой момент, то оказывается, что уже поздно что-либо предпринять.

История нашего недавнего прошлого учит, что злоупотребления не только возможны, но и вероятны. Если такие люди, как Штраус, Аденауэр, Хопф, в скандале с журналом «Шпигель» были в состоянии вызвать панику среди чиновников, следивших за этим скандалом, создав впечатление, будто само государство находится в опасности, если даже министр юстиции не был посвящен в дела, «несколько выходившие за рамки законности», то не-вольно возникает вопрос: разве эти люди не могли бы тогда, при наличии соответствующего закона, объявить чрезвычайное положение и делать все, что захочется? Население Федеративной Республики не должно забывать те события. Федеративная Республика дала трещину, которая еще не заделана, она получила рану, которая еще не зарубцевалась. Об этом следует помнить при обсуждении чрезвычайных законов. Предотвращение злоупотреблений требует отказа от чрезвычайных законов.

Наш государственный строй покоится на страхе перед народом, на недоверии к народу. Напротив, недоверие, которое испытывает народ к партиям, правительству и политическим деятелям, проявляется недостаточно эффективно. Похоже на то, что снова берет верх дух верноподданности, из которого проистекает уверенность, что правительство сделает все, как надо. Вина за это лежит на каждом отдельном члене общества. В этом причина наших несчастий перед 1914 и 1933 годами.

Таково скрытое противоречие, скрытое потому, что оно никак не проявляется, словно его и не существует. Народ, которому не доверяют, в свою очередь, лишь от случая к случаю высказывает осторожное недоверие к олигархии партий. Но реакция его не принципиальна, он не проявляет стремления взять контроль в свои руки. Верноподданный, хотя и ропщет, находится целиком под влиянием власти. Обе стороны, проявляющие взаимное недоверие, не сознаются в этом друг другу и даже утверждают обратное. Они требуют доверия как чего-то само собой разумеющегося, порядочного, нравственно чистого.

Какое же доверие можно питать к государству и олицетворяющим его деятелям, пока имеют место действия, вызывающие крайнее недоверие, хотя они и удивительно быстро забываются!

Чрезвычайные законы стали бы инструментом военной диктатуры. На земном шаре тенденция к установлению военной диктатуры проявляется ныне там, где народы не обладают способностью обеспечить свободу демократии или где еще не царит тоталитарный режим. Чисто военной диктатуры не существует. Армия используется лишь для захвата власти и ее удержания.

Так было поначалу и у де Голля. Он пришел к власти с помощью армии, находившейся в Алжире, дав ей пустые обещания. Предпосылкой явилось отсутствие сопротивления со стороны парламентской демократии и ее партийных политиков, запущенной, разъеденной коррупцией, бессмысленно расколотой, политически ограниченной, несмотря на интеллект каждого политического деятеля в отдельности. Те немногие, кто правильно оценивает ситуацию, в решающий момент оказываются во власти интересов партийных политиков, во власти случая. Когда де Голль придал своей власти законную форму и, нарушив обещания, превратил армию в Алжире в своего смертельного врага, последняя уже ничего не могла сделать, если не считать того, что в ту знаменитую ночь нагнала страх на де Голля, собираясь сбросить воздушный десант у Парижа, захватить столицу, сместить де Голля и взять власть в свои руки. По своему происхождению его режим представляет собой узаконенную военную диктатуру, которая в состоянии какое-то время удерживаться без помощи военной силы, тем более что де Голль не совершает преступлений против человечности, не ликвидирует демократические свободы, вызывает симпатии как олицетворение француза своим высоким интеллектом, достоинством, блестящими речами.

Как республиканцы (в духе Канта), отстаивающие политическую свободу, мы отвергаем также военные диктатуры типа Франко и Салазара. Правда, в принципе они отличаются от тоталитарных диктатур. Они не предъявляют никаких претензий на господство – военное или идеологическое – за пределами своих границ. Тоталитарные диктатуры претендуют на то, что их образ жизни отвечает человеческому достоинству, они стремятся к мировому господству и хотят всем навязать свой жизненный уклад.

Военные диктатуры в Азии, Южной Америке и Африке – это уже нечто другое. Народы, которые не испытали еще на себе политической свободы, не ведают, что это такое, а следовательно, и не стремятся к ней, не знают, что с ней делать, когда им хотят ее навязать. Поэтому они прибегают к военной диктатуре, причины возникновения и развитие которой весьма различны.

В Федеративной Республике военная диктатура приняла бы иную, особую форму. Она проявилась бы, по-видимому, не как прямая военная диктатура. Она, вероятно, была бы создана для защиты олигархии партий, которая могла бы опираться на армию и выполняла бы все желания последней. Олигархия партий подчинилась бы твердому правительству, способствовала бы военизации всей жизни при сохранении прав государства в отношении большинства дел частного характера, но не в отношении действий политического характера и свободы духа.

Чрезвычайные законы нельзя рассматривать как дополнение к Основному закону. Они означают скорее узаконение отмены основных прав, зафиксированных в основном законе. Поэтому их принятие требует изменения конституции, которое возможно только двумя третями голосов членов бундестага. Это большинство не приняло бы, конечно, решения, аналогичного закону о чрезвычайных полномочиях 1933 года, которое уничтожило бы само это большинство, то есть означало бы политическое самоубийство, но оно утвердило бы закон, который в какой-то момент имел бы такие же последствия.

Бреннер, председатель крупного профсоюза, со всей решительностью высказался против всяких чрезвычайных законов. Говорят, что СДПГ, которая уже готова была согласиться на чрезвычайные законы при условии гарантий против злоупотребления ими, отступила перед этой решительной позицией представителя профсоюзов. Интересны высказывания, содержащиеся в интервью Бреннера журналу «Шпигель» (1965 г., № 24). Бреннер говорил: когда Шредер был министром внутренних дел, ему задали вопрос: «Для чего, собственно, нужны чрезвычайные законы?». «На случай, если Бреннер и впредь будет произносить такие речи…», – ответил Шредер (имея в виду высказывания Бреннера о том, что еще продолжает существовать классовое общество и что происходит все большее слияние могущественных хозяйственных групп с государственным аппаратом). Представитель предпринимателей Паульссен, отвечая в 1962 году на вопрос, почему предприниматели столь легко уступают требованиям профсоюзов, заявил: «Мы вынуждены делать это, пока нет чрезвычайных законов. При нынешней ситуации на рынке рабочей силы мы бессильны перед профсоюзами».