ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №6 2007 г. - «ЕСЛИ»

Корабль обрел плоть точно по расписанию, и Вайнстен обнаружил себя смотрящим снизу на кольца Сатурна, роскошно освещенные лучами солнца. Он удивился, осознав, что все еще жив, но, что еще более удивительно, он не был этим разочарован. Он не помнил большей части того, что произошло в гиперпространстве, только то, что он что-то выбирал и самым важным оказался именно выбор.

Несмотря на то, что он находился в корабле, способном перемещаться быстрее света, здесь все равно использовалась старомодная радиосвязь. Он мог нажать кнопку и вернуться гораздо быстрее любого сообщения, но если в мире и существовал момент для глубокомысленного или просто банального комментария, то этот момент настал именно сейчас. Компьютеры уже обнаружили пассажира и готовы были отослать данные по жизнеобеспечению, то есть ошеломляющую новость о том, что он стал первым гиперпространственным пилотом Солнечной системы.

Вайнстен не репетировал речь, но после того, как он попрощался, вариант оставался только один.

— Привет, — сказал он.

А затем откинулся в кресле и стал ждать ответа. Они, наверное, захотят его немедленного возвращения, чтобы провести целую кучу тестов. Но он не был уверен, что им это поможет, потому что считал гиперпространственных пилотов очень редким видом.

Тем временем он ощутил зарождение чего-то такого, чего не ощущал уже очень долгое время. Настолько необычное, что даже не сразу разобрался в своих ощущениях.

То, что он чувствовал, было намеком на спокойствие.

Возможно, причиной тому стал ландшафт, куда более захватывающий, чем отражения в ледяной глыбе. От этих колец захватывало дух, они напоминали об Антарктике, и это было странно, ведь он никогда там не бывал.

А затем пришла еще одна странная мысль.

В следующий раз я хочу отправиться в Крабовидную туманность.

Перевел с английского Алексей КОЛОСОВ

© Richard Lovett. The Unrung Bells of the Marie Celeste. 2007. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале Asimov’s Science Fiction в 2007 году.

ДАЛИЯ ТРУСКИНОВСКАЯ

СОЧТЕМСЯ СЛАВОЙ!

Удивительно, как быстро шум делается привычным. И через неделю уже не приходится напрягать голос, чтобы перекричать огромный, тяжко бухающий пресс, — это само получается. Скромные радости заводской жизни становятся своими не сразу. Сперва их просто не понимаешь. Но вот вчера с утра не завезли комплектующие — и сердце затрепетало при мысли, что можно посидеть с мужиками на свежем воздухе, в палисадничке у облупленной кирпичной стены, в тени чахлой сирени, покурить, сгонять молодого за пивом — благо тут же, на заводских задворках, за кустами, есть в заборе подходящая дыра, о которой знают все, включая директора, но молчат, ибо должны же быть у заводчан эти самые скромные радости!

Опять же беседа. Настоящая, правильная, неторопливая мужская беседа. О вещах вечных и значительных — о том, как уменьшить износ пресс-формы, к примеру, или об экономии электроэнергии, которая напрямую увязана с квартальными премиями. И об инструменте — это свято.

Светозар уверенно шагал по скользкому промасленному полу из металлических квадратов — широко, чуть вразвалку, как мужики, с которыми только что простился. Ядовитые запахи не раздражали больше — наоборот, обещали некую приятную ностальгию, если попадутся где-нибудь, пролетая мимо, на улице. Он еще ощущал себя здесь своим, заводским, рабочей косточкой, хотя отработал последний день в цеху. Его уже ждали в заводоуправлении, и он, усмехаясь, настраивался на иной лад и стиль — вместо конкретной беседы со специфическим юморком его ждала беседа жизнерадостно-расплывчатая, благожелательно-нелепая. Но с очень приятным завершением.

Выйдя из цеха, он постоял немного, осваиваясь с иным освещением и иными шумами. Завод был — как город в городе, со своими улицами и перекрестками, и старый рабочий мог бы с завязанными глазами определить собственное местонахождение. Светозару до такого было далеко — он даже не всюду побывал, скажем, к крановщицам под самый потолок не лазил. Ему хватило бесед с крановщицей Ксю-хой в столовой, у раздачи.

Остановившись у длинного стенда с идущими поверху жестяными буквами «Слава партии!», он просмотрел заводскую многотиражку и тихо порадовался за слесаря Галкина. У парня оказалось весьма бойкое перо, стоило только дать несколько советов — и глянь-ка, что за статья в разделе «Комсомольский удар»! Почти профессионально расправляется с теми заводскими отщепенцами, которые по ночам тайно слушают вражеские голоса.

Если так дальше пойдет, подумал Светозар, то профсоюз даст Галкину рекомендацию в пиар-колледж, а завод будет платить ему стипендию все три года обучения. Оно и разумно — пора омолаживать заводской пиар-отдел, а то там засели, как хряки у кормушки, неповоротливые гиганты рекламы тех времен, когда еще и слова-то «пиар», поди, не было. Маленький, тихий, белобрысый Галкин один бы их всех, пузатых, заменил — ишь, и днем в цеху полную норму вырабатывает, и по вечерам для многотиражки пишет, орленок!

— Привет! — сказала, нагнав Светозара, бойкая Любочка из отдела главного технолога. — Ты в партком?

На плечах у Любочки была красная косынка — но не совсем правильного цвета, не кумачовая, а с малиновым оттенком, в тон губной помаде. Светозар усмехнулся — ах, эти девушки…

— Туда, — лаконично ответил он. Какими бы девушки ни были болтушками, а любят они немногословных.

— А я — в комитет комсомола. Мы завтра митинг проводим — придешь?

— Так это ж опять плакаты нести?

— Ну и разоришься на один плакат, ничего у тебя не отвалится. Ради общего дела!

Светозар прекрасно знал, что кроется за «общим делом»: Любочка хотела женить на себе комсорга Степу, про это весь завод уже и говорить перестал.

— Как с плакатом стоять — так ко мне, а как спецпакеты распределять — так мимо! — ответил он, подпустив в голосе ровно столько обиды, сколько должен ощущать обойденный заботой власть имущих рабочий.

Сам спецпакет был ему нужен, как рыбке зонтик, но Светозар не хотел выходить из образа рядового трудяги.

Они вместе вошли в вестибюль заводоуправления и поочередно вытерли ноги о щетинистый коврик. Коридор, куда выходили двери парткома, профкома и комитета комсомола, был выложен красной ковровой дорожкой, и оставлять на ней масляные следы как-то не хотелось.

На стенах красовались всем известные большие плакаты «Комсомол — наше будущее!», «Партия — наш рулевой!» и еще какие-то помельче.