Творения - Велимир Хлебников

2-11 ноября 1921

218. Тиран без Тэ

   Ок*!   Ок!Это горный пророк!Как дыханье кита, из щелей толпы,Вылетают их стоны и ярости крики.Яростным буйволом пронесся священник цветов;В овчине суровой голые руки, голые ноги.Горный пастух его бы сочел за своего,Дикий буйвол ему бы промолвил: «Мой брат!»Он, божий ветер, вдруг прилетел, налетелВ людные улицы, с гор снеговых,Дикий священник цветов,Белой пушинкой кому-то грозя.«Чох пуль! Чох шай!»* — Стал нестерпимым прибой!Слишком поднялся потоп торга и рынка, всегда мировой!Черные волосы падали буйно, как водопад,На смуглый ротИ на темные руки пророка.Грудь золотого загара, золотая, как желудь,Ноги босые,Листвой золотой овчина торчалаШубою шиврат-навыворот.Божественно-темное дикое око —Веселья темница.Десятками лет никем не покошены,Стрижки не зная,Волосы падали черной рекой на плечо.Конский хвост не стыдился бы этих веревок,Черное сено ночных вдохновений,Стога полночей звездных,Черной пшеницы стога.Птичьих полетов пути с холодных и горных снеговПали на голые плечи,На темные руки пророка.Темных голосов жильеИ провода к небесам для разговоров,Для темных с богом бесед.Горы денег сильнее пушинка его,И в руке его белый пух, перо лебедя,Лебедем ночи потеря,Когда он летел высоко над миром,Над горой и долиной.Бык чугунный на посох уселся пророка,Птицей на нем отдыхая,Медной качал головой.Белый пушок в желтых пальцах,Неба ночного потеря,В диких болотах упала, между утесов.А на палке его стоял вол ночной,А в глазах его огонь солнечный.Ок! Ок!Еще! Еще!Это пророки сбежалися с горВстречать чадо Хлебникова.Это предтечиСбежалися с гор.Очана! Мочана!*Будем друзья!Облако камня дороже!Ок! Ок! Как дыханье кита,Из ноздрей толпы,Вылетали их дикие крики.«Гуль-мулла», — пронесся ветер,«Гуль-мулла», — пронесся стон.Этот ветер пролетел,Он шумел в деревнях темных,Он шумел в песке морей.«Наш», — запели священники гор,«Наш», — сказали цветы —Золотые чернила,На скатерть зеленуюНеловкой весною пролитые.«Наш», — запели дубровы и рощи —Золотой набат, весны колокол!Сотнями глаз —Зорких солнышек —В небе дереваВетвей благовест.«Наш», — говорили ночей облака,«Наш», — прохрипели вороны моря,Оком зеленые, клювом железные,Неводом строгим и частым,К утренней тонеСпеша на восток.Месяц поймав сетки мотнею полета,Тяжко и грузно летели они.Только «мой» не сказала дева Ирана,Только «мой» не сказала она.Через забрало тускло смотрела,В черном щелку стоя поодаль.

Белые крылья сломав,Я с окровавленным мозгомУпал к белым снегамИ терновника розгам.К горным богам пещеры морской,Детских игор ровесникам:«Спасите! Спасайте, товарищи!»И лежал, закрыт простынейБелых крыл, грубо сломанных оземь.Рыжий песец перьяХитро и злобно рвал из крыла.Я же недвижим лежал.[Горы, белые горы.«Курск*» гулко шел к вам.Кружевом нежным и шелковым,Море кружева пеною соткано.Синее небо.У старого волка морскогоКнига лежала Крапоткина«Завоевание хлеба*».В прошлом столетьиИскали огня закурить.Может, найдется поближеИ ярче огоньТрубку морскую раздуть?Глазами целуя меня, —Я — покорение неба —Моря и моряСинеют без меры.Алые сады — моя кровь,Белые горы — крылья.«Садись, Гуль-мулла,Давай перевезу».

И в звездной охотеЯ звездный скакун,Я — Разин напротив,*Я — Разин навыворот.Плыл я на «Курске» судьбе поперек.Он грабил и жег, а я слова божок.Пароход-ветросекШел через залива рот.Разин девуВ воде утопил.Что сделаю я? Наоборот? Спасу!Увидим. Время не любит удил.И до поры не откроет свой рот.В пещерах горНет никого?Живут боги?Я читал в какой-то сказке,Что в пещерах живут боги,И, как синенькие глазки,Мотыльки им кроют ноги.Через Крапоткина в прошлом,За охоту за пошлымСудьбы ласкают меняИ снова после опалы трепещут крыломЗа плечами.

«Мы, обветренные Каспием,Великаны алокожие,За свободу в этот час поем,Славя волю и безбожие.Пусть замолкнет тот, кто нанят,Чья присяга морю лжива.А морская песня грянет.На устах молчит нажива».Ветер, ну?

Пастух очей стоит поодаль.Белые очи богов по небу плыли!Пила белых гор*. Пела моряна.Землею напета пластина.*Глаза казниГонит ветер овцами горПо выгону мира.Над кремневой равниной, овцами гор,Темных гор, пастись в городах.Пастух людских пыток поодаль стоит,Снежные мысли,Белые речки,Снежные думыКаменного мозга,Синего лба,Круч кремневласых неясные очи.Пытки за снежною веткой шиповника.Ветер — пастух божьих очей.Гурриэт эль-Айн,Тахирэ*, самаЗатянула на себе концы веревок,Спросив палачей, повернув голову:«Больше ничего?» —«Вожжи и оловоВ грудь жениху!»Это ее мертвое тело: снежные горы.

Темные ноздри горЖадно втягиваютЗапах Разина,Ветер с моря.Я еду.Ветер пыток.

<Золотые чирикали птицыНа колосе золота.>Смелее, не робь!Зелен<ые> улиц<ы> каменн<ых> зда<ний>,Полк узеньких улиц.Я исхлестан камнями!Булыжные плетиИсхлестали глаза степных дикарей.<Голову закрываю обеими руками.>Тише! Пощады небо не даст!Пулей пытливых взглядов проулковТысячи раз я пророгожен.Высекли плечиБулыжные плети!Лишь башня из синих камней <тонкой> березой на темном мосту*Смотрела Богоматерью и перевязывала ран<ы>.Серые стены стегали.

Вечерний рынок.«Вароньи яйца!*Один — один шай! Один — один шай!Лёви, лови!»Кудри роскоши синей,Дикие болота царевичи,Синие негою,Золото масла — крышей покрыли,Чтобы в ней жили глаз воробьи,Для ласточек щебечущих глаз(Масла — коровьего вымени белых небес, снега и инея).Костры. Огни в глиняных плошках.Мертвая голова быка у стены*. Быка несут на палках,Полчаса назад еще живого.Дикие тени ночей. Напитки в кувшинах ледяные —В шалях воины.Лотки со льдом, бобы и жмыхи.И залежи кувшинов голубых —Как камнеломни синевы,Здесь свалка неба голубого,Чей камень полон синевы.Слышу «Дубинушку» в пении неба,Иль бурлак небо волочит на землю?Зеленые куры, красных яиц скорлупа*.И в полушариях черных, как черепа,Блистает глазами толпа,В четки стуча,Из улицы темной: «Русски не знаем,Зидарастуй, табарича».Лесов рукопашная,Шубы настежь,Овчины зеленые,Падают боги камнейИгрою размеров.

Дети пекут улыбки больших глазВ жаровнях темных ресницИ со смехом дают случайным прохожимКалека-мальчик руки-нитиТянул к прохожим по-паучьи у мечети.Вином запечатанным*С белой головкой над черным стекломЖены черные шли.Кто отпечатает? —Лениво!Я — кресало для огниваЖивотно-испуганных глаз, глупо-прелестных черною прелестью,Под покрывалом,От страха спасителем.Смертельной чахотки,Белой чахоткиЗабрала белеют у черных теней.Белые прутья на черные тени спускались — смерти решеткаБелой, окошка черной темницы, решеткойЖенщин идущих.Тише, Востока святая святых!Ок! Ок! Я пророк!

Полночь. Решт. Рыжие* прыжками кошекИ двойкой зеленой кладбищенских глаз скачут в садах,Дразнят собак.«фрау, гау! Га-га! Га-га!» —Те отвечали лениво. Перекличка лесных лис и собакВ садах заснувшего города.Души мертвых в садах молитвы <правоверной>.Это чёрта сыны прыгали в садах.На голые шары черепов*, бритые головы,С черным хохлом где-то сбоку (дыма черное облако)Весь вечер смотрели мы.Прокаженные жены*, подняв покрывало,Звали людей: «Приди, отдохни!Усни на груди у меня».

Тиран без Тэ.«Реис тумам донья», —Али*В Председатели шара земногоПосвящается за стаканом джи-джи.Страна, где все люди Адамы,Корни наружу небесного рая!Где деньги — «пуль»,И в горном ушельи,Над водопадом гремучимВ белом белье ходят ханыТянуть лососейДлинною сеткою на шесте.И все на «ша»: шах, шай, шира*.Где молчаливому месяцуДано самое звонкое имя —Ай.В этой стране я!*

Весна морю даетОжерелье из мертвых сомов —Трупами устлан весь берег.Собакам, провидцам, пророкамИ мне —Морем предложен обедРыбы уснувшейНа скатерти берега. Роскошь какая!Будь человек! Не стыдись! Отдыхай, почивай!Кроме моря, здесь нет никого.Никому не нужно мое спасибо,Море, ты слишком велико,Чтобы ждать, чтобы я целовал тебе ручку,Купаюсь, целую морскую волну,Море не пахнет ручкой барыни.Три мешочка икрыЯ нашел и испек,И сыт!Вороны, каркая, — в небо!«Упокой, господи» и «Вечную память»Пело мореТухлым собакам.В этой странеАлых чернил взаймы у крови — дружеский долг —Время берет около Троицы,Когда алым пухомАлеют леса-недотроги,Зеленой нежной ресницей широкие.Не терпится дереву, хочется быть мнеЗеленым знаменем пророка,Но пятна кровавые ТроицыЕще не засохли.Перья зеленые — ветки ее — лебедей стая плавает по воздуху.И золотые чернила весныВ закат опрокинуты, в немилости,И малиновый лесСменяет зеленый.В этой стране собаки не лают,Если ночью ногою наступишь на них,Кротки и тихиБольшие собаки.И цыпленок, раньше чем уснуть в руке господи<на>,Бегает по нему и ловит,Полный охотничьей <жизни>, мошек и комаров.Тебе люди шелка не дадут,О, пророк! И дереву — знаменем быть,Пальцы кровавые лета запечатлены на зеленых листах<Когда недотрогу неженку-розу беру знаменем>.

Сегодня я в гостях у моря,Скатерть широка песчаная,Собака поодаль.Ищем. Грызем.Смотрим друг на друга.Обедал икрою и мелкой рыбешкой.Хорошо! Хуже в гостях у людей!Из-за забора: «Урус дервиш*, дервиш урус!» —Десятки раз крикнул мне мальчик.

Косматый лев*, с глазами вашего знакомого*,Кривым мечомГрозил кому-то, угрожал — покоя часовой, заката сторож,И солнце перезревшей девой(Верно, сладкое любит варенье),Сладко, ласково закатилось на львиное плечо.Среди зеленых изразцов,Среди зеленых изразцов!

Халхал*.Хан в чистом бельеНюхал алый цветок, сладко втягивал в ноздри запах цветка,Жадно глазами даль созерцая.«Русски не знай — плехо!Шалтай-балтай не надо, зачем? Плехо!Учитель, давай(50 лет) — столько пальцев и столько —Азия русская.Россия первая, учитель — харяшо.Толстой большой человек, да, да, русский дервиш!А! Зардешт*, а! Харяшо!»И сагиб*, пьянея, алый нюхал цветок,Белый и босой,И смотрел на синие дальние горы.Крыльцо перед горами в коврах и горах винтовок,Выше — предков могилы.А рядом пятку чесали сыну его:Он хохотал,Стараясь ногою попасть слугам в лицо.Тоже он был в одном белье.По саду ханы ходят беспечно в бельеИли копают заступом мирноОгород капусты.«Беботеу вевять», —Славка запела. Каменное зеркало гор.Я на горах.Зеркало моря наход<ится>По ту сторону —Матери <большой головой>.Отсюда, Волге наперекор,Текут реки, в те же морей <просторы> —Воли запасы черпать где <ведра>.Здесь, среди гор,Человек сознает, что зазнался.Скакала, шумела река,Стекленясь <волосами>.Буханки камней.Росли лопухи в рост человека.Струны раз<метав камнями>, —Кто играл в эти струны?

Булыжники собраны в круг,Гладка, как скатерть, долина,Выметен начисто пол ущелья:Из глазу не надо соринки.Деревья в середке булыжных венков.Черепами людей белеют дома.Хворост на палках.Там чай-хане пустыни.Черные вишни-соблазны на удочке тянут голодных глаза.Армянские дети пугливы.Сотнями сказочных лбовКлубятся, пузырятся в борьбе за дорогуКорни смоковницы(Я на них спал)И в землю уходят,Тоской матерей тянутся к детям,Пуповиной протянутой от веток <к> корням.Плетусь, ученье мое давит мне плечи,Проповедь немая, нет учеников.Громадным дупломНастежь открыта счетоводная книга столетий.Брюхом широким ствол (шире коня поперек),Пузырясь, пузатым грибом,Подымал над собой тучу зеленую листьев и веток,Зеленую шапку,Градом ветвей стекая к корням,С ними сливаясь в узлыЯчеями сети огромной.Ливень дерева сверху, дождь дерева пролилсяВ корни и землю, внедряясь в подземную плоть,Ячейками сети срастались глухою петлею.И листья, певцы того, что нет,Младшие ветви и старшие,И юношей толпы — матери держат старые руки.Чертеж? Или дерево?Сливаясь с корнями, дерево капало внизИ текло древесною влагой,Ручьями,В медленном ливне столетий.Ствол пучится брюхом, где спрячутся трое,Долине дает второе зеленое небо, —Кольца ячей в 4 узла.Здесь я спал, изнемогший.Белые кони (лебеди снега и спеси) паслися на лужайке оседланы«Ты наше дитю! Вот тебе ужин, ешь и садись! —Мне крикнул военный, с русской службы бежавший. —Чай, вишни и рис».«Пуль» в эти дни я не имел, шел пеший,Целых два дня я питался лесной ежевикой,Ей одолжив желудок Председателя земного шара.(Мариенгоф и Есенин)*.«Беботеу вевять», — славка поет!

Чудищ видений ночей черные призраки.Черные львы.Плясунья-шалунья вскочила на дерево,Стоит на носке, другую, в колене согнув, занесла над головой,И согнута в локте рука.Кружев черен наряд. Сколько призраков!Длинная игла дикобраза блестит* в лучах Ая.Ниткой перо примотаю и стану писать новые песни.Очень устал. Со мною винтовка и рукописи.Лает лиса за кустами.Где развилок дорог поперечных, живою былинойЛег на самой середке дороги, по-богатырски руки раскинул.Не ночлег, а живая былина Онеги.Звезды смотрят в душу с черного неба.Ружье и немного колосьев — подушка усталому.Сразу заснул. Проснулся, смотрю — кругом надо мноюНа корточках дюжина воинов.Курят, молчат, размышляют. «По-русски не знай».Что-то думают. За плечами винтовки.Покрытые роскошью будущих выстрелов,Груди в широкой броне из зарядов*.«Пойдем». Повели. Накормили, дали курить голодному рту.И чудо — утром вернули ружье. Отпустили.Ломоть сыра давал мне кардаш*,Жалко смотря на меня.

— Садись, Гуль-мулла.Черный горячий кипяток, брызнул мне в лицо?Черной воды?* Нет — посмотрел Али-Магомет, засмеялся:— Я знаю, ты кто.— Кто?— Гуль-мулла.— Священник цветов?— Да-да-да.Смеется, гребет.Мы несемся в зеркальном заливеОколо тучи снастей и узорных чудовищ с телом железным,С надписями «Троцкий» и «Роза Люксембург».

«Лодка есть,Товарищ Гуль-мулла! Садись, повезем!Денег нет? Ничего.Так повезем! Садись!» —Наперебой говорили киржимы*.Я сажусь к старику. Он добродушен и красен, о Турции часто поет.Весла шум<ят>. Баклан полетел.Из Энзели мы едем в Казьян*.Я счастье даю? Почему так охотно возят меня?Нету почетнее в Персии —Быть Гуль-муллой,Казначеем чернил золотых у весны.В первый день месяца АйКрикнуть, балуя: «Ай!»Бледному месяцу Ай,Справа увидев.Лету — крови своей отпустить,А весне — золотых волос.Я каждый день лежу на песке,Засыпая на нем.]

Конец 1921, 1922