Единый - Александр Цзи

рассказывал — постоянно переезжают из Секции в Секцию, с жиру бесятся. А все почему? Потому что нет в их жизни смысла.

— Считаешь, монарх им такой смысл даст? Обычный человек?

— Ну, допустим, не обычный. Монарх не должен быть обычным. К тому же он должен олицетворять собой нечто большее, чем человек, облеченный властью, понимаешь, Олесь? При самодержавии это была религиозная вера. В некоторых теократиях, например, тибетской, то же самое. Но сейчас это не сработает, потому что религиозное мировоззрение в прошлом.

— Для кого как, — усмехнулся я. — Припоминаю кое-кого очень религиозного.

— Это атавизм. Нужна система, мощная, видимая простому народу, понятная и в то же время далеко не всем доступная. И это… магия допартов.

— Приехали! Говорю тебе, руководить никем не желаю. Желаю жить в свое удовольствие, в обществе самых близких людей.

— Ну так живи! Кто тебе мешает? Руководить будет тот, кого ты назначишь на место премьера, как в конституционной монархии. Но только она будет не конституционной, а абсолютной. Все эти выборы, голосования, подковерные интриги занимают слишком много времени, сил и денег из бюджета страны. Премьер будет руководить, а если тебе что-то не понравится, сместишь его. Если неохота выбирать самому, дай задание народу, замути демократию строго дозированную. Сам же будешь являть собой символ, твердыню и опору.

— А когда я сдохну, что будет? Грызня за власть у еще не остывшего трупа?

— Хмм… Если ты так далеко заглядываешь, тогда сделай так. Найти преемника, передай ему допарты и всю магию и доживай на пенсии в санатории.

Я негромко рассмеялся.

— Фантазия у тебя, конечно…

— Он прав, — вмешалась Рина, внимательно слушавшая нас. В пылу полемики мы про нее и забыли. — Людям нужен символ и опора. Всем народам Поганого поля нужен монарх… как Знак человечности и добра. А в мелочах пусть каждый народ живет, как ему приспичит.

— Кухонная философия, — обрубил я. — Мы все — далеко не политики и в этих делах мало что понимаем.

— Никто не понимает, — сказал Витька. — Думаешь, Чингисхан разбирался в политике? Он даже читать-писать не умел. Или Наполеон в университете для императоров учился? Все они разобрались по ходу дела, на практике. И мы разберемся.

– “Мы”? — многозначительно переспросил я.

— Я рассчитываю стать твоим первым премьером, — скромно сказал Витька.

— Ива говорила, что монархия — это реликт, — сказал я. — Иногда такие реликты сильные и влиятельные, но все равно тупиковые и контртенденциозные направления развития общества…

— Я сейчас не об обычной монархии говорю… — горячо заговорил Витька, но умолк.

В машине то ли что-то произнесла, то ли застонала тетя, и наш разговор мигом прервался. Рина подхватилась, метнулась к машине. Мы с Витькой тоже встали. Тетя хотела пить. Сознание у нее было замутненное — она не спала, но и не бодрствовала, пребывала в каком-то забытье, которое иногда прерывалось секундами просветления. Я не был уверен, но, кажется, ей стало хуже после нашей поездки. Все же возить никуда ее было нельзя. Но и оставлять в зловонном бараке — тоже.

***

В “становище” у ручья мы оставались около недели — в тягостном ожидании неизбежного. Обустроили палатку, смастерили бездымный костер, натаскали хвороста. Тетя по-прежнему лежала в машине, на заднем сидении — места там как раз хватало для ее высохшего тела, — а мы с Витькой и Риной спали в палатке на старых матрасах из каторги. Переносить тетю Веру в палатку мы не стали, да и сама тетя не захотела. В машине были приоткрыты окна, под кронами деревьев не было жарко, а мои ведьмовским мешочки отпугивали не только Погань, но и комаров.

Сидеть на одном месте было невыносимо, особенно рядом с умирающим человеком, поэтому я старался при любом удобном случае улизнуть — как правило, на охоту. То есть не на охоту, а В-охоту. Охотился я, что называется, с голыми руками наперевес, вооруженный лишь своими магическими допартами. Более-менее соображающих животных, вроде зайцев, выманивал Знаком Морока — но на рыб он не производил впечатления. Крутилась мысль наведаться на каторгу или к сторожам на пирсе — пошукать, есть ли у них удочки или мордушки, но идею я так и не осуществил. Подумалось, что уезжать в населенные места рискованно, а надолго оставлять умирающую тетю неправильно.

Иногда Витька составлял мне компанию на охоте. Проку от него не было никакого, скорее вред — из-за его болтовни дичь разбегалась. Я его понимал: он тоже не хотел сидеть возле палатки, маясь от безделья.

Порой вместо охоты я уходил подальше от становища и занимался моим лесным воркаутом, потому что организм по-прежнему требовал физических нагрузок. Вместо турника использовались деревья, вместо гантелей и гирь — валуны.

В итоге все хлопоты по уходу за больной взяла на себя Рина. При виде того, как она умывает тетю, кормит с ложечки и разговаривает, я испытывал вину, благодарность и облегчение — причем все это одновременно. Терзала мысль, что для Рины положение особо не изменилось: она по-прежнему находилась не дома, была ограничена в передвижениях и вынуждена ухаживать за умирающей женщиной. Правда, не приходилось работать в прачечной, мельнице или лесопилке — а это для бывшей каторжанки немало.

Рина не жаловалась. И не рассказывала о себе. Не спешила домой. Я рассудил, что ее никто и не ждет. Как я ни откладывал время для подробного планирования, обилие свободного времени в лесу постоянно вынуждало заняться этим делом в срочном порядке. Что я буду делать с Риной после смерти тети Веры?

Кстати, никто не знал даже приблизительно, сколько протянет тетя. Обсуждать такой вопрос было неудобно — да и смысла не имело. Иногда, глядя на серое лицо тети, я думал, что завтра она будет лежать уже холодная. Но ее истощенный болезнью организм упорно цеплялся за жизнь, хотя день сменялся следующим днем, а тетя практически перестала есть, только изредка просила воды.

Однажды я набрался духу и уселся на место пассажира в машине. Твердо решил провести весь день с тетей, пусть даже она этого не осознает. Но она внезапно пришла в себя.

— Олесь, это ты? — спросила она.

— Я, — сказал я и откашлялся: голос пропал. — Воды подать? Или чая?

— Нет… не надо воды и чая… Я думала: во сне тебя вижу…

— Не во сне, тетя Вера. Мы в реальности. И больше не на каторге.

— Я поняла… в лесу мы… на свежем воздухе… Вернулся ты за мной.

— Вернулся, — сдавленно сказал я.

— Всегда особенный был… С малых лет…

Меня охватил горячий стыд.

— Тетя Вера, — прошептал я. — После того