FANтастика - Олег Дивов

Петр подумал о муже этой женщине, о ее любовнике, о том, как она ложится в постель и смотрит на мужчину в ожидании. Он почти въяве видел ее печальное лицо, слышал ее вздохи. Есть женщины, которые в постели смеются, а эта — вздыхает. И в конце концов ее любовникам это начинает казаться пресным.

Он посмотрел на ее руки и увидел, что они увяли.

«Наверное, нельзя думать такое о матери», — мелькнуло у Петра, и в тот же миг он понял, что эта женщина ему не мать.

— Ты не простила его? — спросил ее Петр. — За то, что он заставил тебя оставить ребенка?

Она пожала плечами.

— На самом деле это он не простил меня.

— Но ведь ты ему не изменяла!

— Изменяла.

— Ну, он же не знал…

— Знал.

Ее быстрые уверенные ответы сбили его с толку, и он замолчал.

Она принялась пить чай как ни в чем не бывало. Петр с интересом смотрел, как она вытягивает губы трубочкой и высасывает содержимое чашки, точно птичка. «И целуется наверняка как клюет, — представил Петр. — У таких губы в момент поцелуя твердеют, а соски остаются мягкими…»

— У тебя есть дети? — спросил Петр.

Она кивнула.

— Значит, ты счастлива, — сказал Петр.

Она пожала плечами.

Петр сказал:

— Знаешь, я только сейчас понял одну вещь.

Она испуганно смотрела на него.

Он накрыл ее ладонь своей.

— Ты не настоящая моя мать. Поэтому никогда больше не печалься из-за того, что сделала.

— Я не понимаю… — произнесла она медленно.

— Это правда.

Он встал.

— Я рад, что мы увиделись, — сказал Петр. — Ты хорошая.

Антигона ждала его во дворе. Он даже надеяться не смел, что она там окажется, но она бродила по мостовой и слушала, как разношенные ботинки шлепают ее по пяткам. Эхо, обитавшее в этом дворе, старое разжиревшее эхо делало этот звук гулким.

Заслышав шаги, Антигона обернулась.

— Ты понял? — спросила она, увидев, что лицо Петра сияет.

Он кивнул ей, еще издалека, а потом добавил словами, чтобы не оставалось сомнений:

— Не она — моя мать.

Антигона расхохоталась:

— Да, ты это понял!

Петр взял ее лицо в ладони и, поскольку Антигона попыталась вырваться, ухватил ее покрепче за уши.

— Кто ты?

— А ты как думаешь? — засмеялась она и ударила его прядью волос с тяжелой папильоткой.

— Скажи!

— Сказать твои мысли?

— Ты была словом — «Антигона». Давно.

— О, я — слово! — кивнула она, заставляя его выпустить ее уши. — Я слово «Антигона», и я слово «сестра». Ты видел меня во сне?

Он молча улыбнулся ей.

Она с восхищением посмотрела на его зубы, а потом сказала:

— Я тоже. Ты был в моем сне. Но ты не был словом.

— Кем же я был?

— Кусок мяса.

— И я молчал?

— Ты молчал и был мой брат. Ты — немой, ты — никто. Называется — подменыш.

— Почему?

— Необходимость. Жертва.

— Почему? — опять спросил он.

— Это в крови, — ответила Антигона. — Понимание сроков. Женщины знают, когда пора это сделать. Если не добавлять людей, наш род прервется. Нужен был человек. Она подменила детей. Ты — подменыш.

— А тот, второй… мой двойник? — не выдержал Петр.

— Что? — удивилась Антигона. Ее черные глаза сияли, как будто в них налили по ведру света.

— Какой он? На кого он похож?

Антигона удивленно подняла брови.

— Он похож на человека. Он не похож на брата.

— Он слабый? — жадно поинтересовался Петр.

— Ты — очень сильный, — сказала Антигона.

— Он слабый! — повторил Петр.

Антигона пожала плечами:

— Он человек. Он — мешок со свежей кровью. Он не похож на брата. Ты — другой. Ты больше не кусок мяса.

— Кто же я? — допытывался Петр.

Самым важным для него было сейчас понять, каким видит его Антигона.

— Ты — кусок камня, — сказала она важно. — Идем. Мои башмаки скоро закончатся.

Он покачал головой, показывая, что не понимает смысла последней фразы.

Она показала на свои ботинки.

— Башмаки. Я должна вернуться домой до заката, иначе застряну. Ты любишь обувь? Подумай над этим. Это важно.

Она шагнула вперед, потом еще и еще — и вдруг исчезла.

Петр остался один во дворе-колодце, под окном дома, где жила его не-мать, грустная женщина без судьбы. И место это, и знакомство не несли в себе ровным счетом никакой отрады, но Петру казалось, что ему подарили нечто огромное и чрезвычайно важное.

Он раскинул руки в стороны и медленно закружился по двору. Он знал, что не-мать наблюдает за ним из окна. Она часто смотрит на людей и вещи, не понимая их смысла и не впуская их в душу, — она лишь следит за тем, как жизнь проходит мимо.

Распахнулось совершенно другое окно, не то, о котором думал Петр, и оттуда показалась растрепанная старуха.

— Пошел вон! — заорала она. — Пьянь! Бродяги! Шляются тут! Здесь приличный дом! Я милицию позову! Убирайся, тебе говорю!

И она разразилась бранью, в которой Петра больше всего удивило слово «проститутка». Он так и не понял, к кому оно было отнесено.

Не переставая кружиться и подскакивать, он пересек двор и выбежал в переулок, а оттуда в два прыжка добрался до роскошной улицы-красавицы. Здесь город встретил его, словно подвыпившего джентльмена, и с легкой иронией вопросил: «Неужто допустимо посещение подобных мест? Если бы вы, милостивый государь, вздумали пуститься в пляс на Невском, вам никто бы и слова худого не сказал, так нет, угораздило вас забраться в эдакие трущобы! За трущобы я, милостивый государь, совершенно не отвечаю».

И хоть это было сущим лицемерием — город сам развел эти трущобы и, уж конечно, нес за них полную ответственность, — Петр послушно поник головой и степенным шагом добрался до общежития.

Той ночью он не спал. Он понял о себе сразу три важные вещи: во-первых, он должен разбогатеть; во-вторых, он обожает обувь, а это верный признак скорого богатства; и в-третьих, у него есть способ добыть деньги.

«Антигона, — прошептал он под утро, когда вселенная, измученная мириадами искапризничавшихся снов, была хрупка и беззащитна и свободно пропускала слова из одного мира в другой. — Антигона. Сестра».

Второе слово было сладким, первое — гудящим. Петр никак не мог для себя решить, какое из них лучше.

Сергея Николаевича Михайлова все знакомые и даже прораб называли Михля. Он был рыжий — весь, с головы до ног. Его покрывали расползшиеся по всему телу веснушки. Его глаза были желтыми, а волосы — цвета пожара на ярком солнечном свету.

В юные годы Михля закончил институт и намеревался до конца дней своих проектировать турбины. Но тут в стране что-то случилось и стало не то чтобы совсем плохо, но как-то крайне странно с работой и вообще, — и Михля, махнув рукой на свои турбины, начал работать на стройках.