Приговоренный к власти - Александр Горохов

Появление на трибуне Рокотова вызвало мощную волну нарастающего гула. Дирижер не прозевал момента, оборвал марш — и грянул туш!

Рокотов вскинул над головой обе руки, поклонился во все стороны, потом вытащил из кармана белый платок и вытер глаза. Лешка заметил, что спина его вздрогнула — старик искренне прослезился, даже взрыднул — коротко и глубоко.

Кто-то сказал негромко за Лешкиной спиной:

— Выборы кандидата в Госдуму можно не проводить. Никакая мелкая шушера против Михаила Михайловича не устоит. Сто процентов голосов наберет.

Городской голова открыл митинг, и прозвучала парочка речей руководства города — крикливых, но бесцветных, какие произносились в этот час по всей России: от Тихого океана до Белоруссии…

Но едва городской голова торжественно начал: «А сейчас слово берет наш земляк…», как толпа заревела, заорала в одну глотку с такой силой, будто всем им сейчас пообещали бессмертие или, на худой случай, даровую выпивку до окончания лет.

Городской голова оборвал сам себя и красивым жестом руки пригласил Рокотова к микрофону.

Рокотов выступал не более четырех-пяти минут. И эти минуты потрясли площадь. Ошеломленный Лешка не сразу понял, что в смысловом отношении старый артист не сказал ничего оригинального, и вопрос был не в том, что он говорил, а как говорил. Начавши спокойно и задушевно, он плавно наращивал темп, над площадью зазвучали раскаты военной грозы и ужас смерти, микрофоны, казалось, раскалились, а потом звук резко оборвался, и снова едва слышный шепот зашелестел над головами людей. Раз десять он сменил эмоциональный накал своего выступления, и публика то готова была зарыдать, то визжала от смеха, а чаще всего слезы мешались с радостью, что и было сущностью этого праздника.

И все бы было хорошо, если бы не последняя фраза, прозвучавшая уже после бури аплодисментов, после того, как гора цветов была брошена на трибуну.

— А теперь, мои дорогие земляки и друзья, перед вами от имени молодого поколения выступит мое доверенное лицо, участник боев в Афганистане, следовательно, тоже ветеран, Ковригин Алексей Дмитриевич!

Лешка ошалел. Молнией мелькнула мысль — откуда и как старик узнал детали его биографии? И зачем вообще устроил такую подлянку?! И тут же понял, что артист остается артистом, он всю жизнь прожил в среде розыгрышей, подначек и пикировок и потому и всадил ему эту легкую шпильку в задницу — крутись как знаешь!

Отодвинувшись от микрофона и застыв в элегантной статичной позе, Рокотов уступал ему свое место, а левым, невидимым публике глазом — лукаво подмигивал, и смех искрился из этого еще ясного, незамутненного годами глаза.

Лешка взбесился. Звериным прыжком выскочив к микрофону, он рявкнул:

— Ветераны! Вы воевали за святое дело, а я в Афганистане занимался хрен знает чем! И хрен знает, во имя каких идеалов-одеялов. Ну что мы вообще можем сказать старикам ветеранам, защитившим Отечество? Да ничего! Мы ни черта не знаем, ни черта не понимаем и никогда не сможем понять сущности тех лет войны, поэтому нам попросту лучше всего заткнуться! Только они и могут оценить по-настоящему свою войну, а все наши слова благодарности — это просто фальшивое вранье! Как минувшая вторая мировая война, как афганская война, как вся наша история двадцатого столетия — все они темны, непонятны, запутаны, и там сам черт ногу сломит, отыскивая истину! Все оценки и переоценки минувшего — чушь собачья! У каждого ветерана, посади его за бутылку водки — будет своя правда о войне, своя правда о прославленных и оплеванных военачальниках, и потому нам требуется просто жить, жить до последнего вздоха в своей родной стране! Слово имеет следующий оратор!

Лешкина речь вызвала больше смеха на площади, чем аплодисментов. А в общем гуле и неясно было, одобрительно отнеслись к его выкрикам, или они никому не понравились.

Рокотов снова подмигнул ему лукавым глазом и проговорил:

— Искренность — сильнейшее оружие в таких случаях. Сказано глупо, но сильно.

Лешка перевел дух. Вышедшая на трибуну следом за ним женщина на высоких нотах оплакивала судьбу солдатских жен и матерей, которых современная общественность вовсе забыла.

Лешка скользнул взглядом по площади. Народу все прибывало, знамена качались над головами. Неподалеку от трибуны прямо среди людей завяз белый высокий автобус, а на его крыше разгуливало несколько человек. На двух треногах стояло по аппарату — кино- и видеосъемки. На складном стульчике между аппаратами расплылся человек, совершенно равнодушно наблюдавший за происходящим. То, что этот — на стульчике, не кто иной, как Санька Журавлев, — Лешка разглядел, и не прищуриваясь.

Ораторша закончила свои рыдания, в выступлениях наступилa заминка, а затем на трибуну поднялась целая делегация — мужчины в строгих костюмах и девушки в национальных платьях.

— Дорогие друзья! — провещал в микрофон городской голова. — Пользуясь случаем Великого Праздника, мы решили совместить его с еще одним событием. Событие, которое будет радостным для всех нас!

От делегации отделился седой человек, неторопливо укрепился около микрофона и завопил разом в крик:

— Сегодня! В этот день! Мы отмечаем! Человека! Прославившегося своим! Талантом! Нашу родную землю! Решением городского правления! И широкой общественности! Каменска! Рокотову Михаилу Михайловичу! Присуждается! Звание почетного гражданина города!

Рокотов качнулся вперед, а навстречу ему уже шли улыбающиеся красотки, в четыре руки несшие широкую алую ленту с золотыми буквами по ней.

Кричащий мужчина подхватил ленту и, словно хомут на лошадь, набросил ее на шею Рокотову под одобрительный гул собравшихся.

Военный оркестр снова ударил туш.

На трибуне начались поцелуи.

Операторы на крыше автобуса вращали камерами на треногах, как пулеметчики свое оружие на турели.

Девушки и их седовласый предводитель еще не успели покинуть трибуну, как на ней появилось трое мужчин среднего возраста — двое в ладных мундирах, затянутые в портупеи, а третий в черном костюме и при лоснящемся цилиндре на голове. Без всяких представлений они пробрались к микрофону и оттеснили как городского голову, так и замешкавшихся розовощеких девушек.

— Господа-а! — протяжно пропел человек в цилиндре, едва не вцепившись зубами в микрофон. — Безмерны заслуги нашего горячо любимого Михаила Михайловича перед Родиной! Безмерен его талант и любовь к родному краю! Не перечесть заслуг нашего земляка, и потому мы тоже вносим свою лепту в награды лучшего представителя земли нашей. Решением совета нашего общества Михаил Михайлович Рокотов заслуженно удостаивается дворянского звания и титула графа земли Каменской! С вручением ему графской шпаги!

Как ни был Рокотов опытен, как ни был он готов к любым поворотам сюжета, но Лешка ясно увидел, что актер растерялся, когда человек в цилиндре преподнес ему двумя руками нечто, напоминающее шпагу, а скорее — спортивный эспадрон с переделанным эфесом. Ножны сверкали фальшивой позолотой, лицо под цилиндром лоснилось от пота и излучало неземной восторг.

Рокотов, при алой перевязи почетного гражданина через плечо, принял шпагу, мягким движением отодвинул в сторону мужчину в цилиндре, освободив себя тем самым от троекратного православного лобызания, и подошел к микрофону.

— Дорогие сограждане… Сегодня все-таки день Великой Победы, и мои чествования как-то и неуместны. Но пусть будет так. Звание почетного гражданина мне с трудом, но более или менее понятно, — он сделал паузу, и над площадью зависла глубокая, сосредоточенная тишина. — А вот вам история! — вдруг лихо сменил тон Рокотов. — Старики должны помнить, если еще не все старики передохли, что вот в той стороне был когда-то Лихов переулок. И в самом его конце стояла маленькая будка сапожника. Сидел там сапожник по фамилии Бздилкин. Да, Бздилкин. Чинил чужие сапоги в двадцатых, начале тридцатых годов и числился он по гражданскому праву «пораженцем», то есть за свою частную лавочку был поражен в гражданских правах. В тридцатых годах его замели в ГПУ или НКВД, точно сейчас не помню, но доподлинно известно, что в дальнейшем он, сапожник Бздилкин, превратился в лагерную пыль. И его жена тоже сгибла безвестной на поселениях. Так вот, сапожник Мойша Бздилкин — мой родной папа! А хохлушка Оксана Лычко — моя родная мама! А сам я уже много лет русский актер Михаил Михайлович Рокотов! И горд и собой, и своими родителями. Приятно ли вам или нет, но это так. И потому не знаю, могу ли я быть почетным гражданином нашего города, но то, что графа из меня никак не получается, это совершенно точно. Так что извините, господа хорошие, и катитесь-ка вы все на…

Вслух он не договорил последнего слова, прекрасно заменил его тем, что звонко и весело шлепнул шпагой по верхушке цилиндра на голове одарившего дворянским званием. Цилиндр тут же забавно сплющился и свалился с головы, а его владелец закричал: