Мир юных - Крис Вайц

– Нет, не понимаю! Ты вдруг решил работать на него?

– Не на него, – пожимает плечами Умник. – На нас. На нашу идею. Она больше, чем ты или я, разве нет? Неужели ты не согласился бы умереть ради спасения человечества?

– Не знаю, Ум. Если бы мне дали выбор, я бы лучше спас человечество, не умирая.

– Ну а мной вообще жертвовать нельзя, – заявляет он. – Видишь ли, я, похоже, решил проблему.

– Отлично. Давай тогда отсюда сматываться.

– Нет, Джефферсон. Нужны еще испытания. – Умник сурово смотрит на меня.

– Ты проводишь испытания на друзьях!

Я дергаюсь, пытаясь встать, – не выходит. Оказывается, меня приковали к стене.

– Все будет хорошо. Вот увидишь, – успокаивает он. – У меня получится.

Кого он убеждает? Похоже, себя.

– Не надо, пожалуйста. Помоги нам.

– Так я же помогаю. Всем нам помогаю.

– Ты такой из-за Пифии? – В отчаянии я бью в болевую точку.

Умник на секунду перестает возиться с оборудованием и замирает.

– Ее звали Чу Хуа, – тихо говорит он. – «Хризантема». Когда они переехали сюда, она стала представляться Дженни, потому что люди не утруждались запомнить ее настоящее имя. Но даже и так ее никто не звал.

Умник смотрит в никуда. Он сломлен, теперь это заметно.

– Умник… Эндрю, – обращаюсь я к нему по имени. – Не делай этого. Помоги нам. Помоги сбежать. Мы что-нибудь придумаем. Вместе. Не надо никому умирать.

Я-то уж точно больше не хочу в бардо. Несколько глотков воздуха, немного надежды – и мою решимость как ветром сдуло. К черту небытие.

– Ты не прав, – не соглашается Ум. – Люди должны умирать. Одни должны умереть, чтобы другие могли жить.

Он достает из пластикового мешочка очередной шприц. В том же мешке вместе с россыпью каких-то пузырьков лежит бесполезный радиоприемник Умника. Я вспоминаю услышанные в бардо голоса и звуки, но тут Ум склоняется надо мной со шприцем.

– Что это? – тяну я время.

– То, над чем я работаю. То есть мы работаем. Он был близок к успеху. Нужно только подобрать правильное соотношение гормонов. Они кое-что изменят в твоем организме. Ты станешь похож на Старика.

– На Старика?!

Я резко хватаю Умника за рубашку, отпрянуть он не успевает. Ум бьет меня ногой в живот и зовет подмогу.

Врываются островитяне.

Время течет мимо, качает меня на волнах то вверх, то вниз. Из коридора доносятся звуки: разговоры, тягучие хриплые голоса взрослых – наверное, из видеоигр, в которые круглосуточно режутся наши тюремщики. Иногда слышны кашель, удары, вскрики.

Я то проваливаюсь в темноту, то выныриваю из нее. Наконец ко мне постепенно возвращается ощущение собственного тела. Сначала начинают слушаться пальцы, затем руки. Еще через время я встаю. Жар прошел.

В окошко на двери заглядывает Умник; увидев, что я уже на ногах, он щурится. Моя адреналиновая злость вся перегорела, осталась лишь печаль.

Через пять минут Ум возвращается, с ним несколько островитян.

– Пойдешь спокойно? – спрашивает он.

– Куда?

– Тебя хочет видеть Старик.

Иду за Умником. Вокруг полумрак. В глазах туман и жжение. Уже знакомая невысокая блондинка открывает двери в лабораторию Старика. Он за столом, делает себе укол. Шлем от резинового костюма висит за спиной, напоминая полуотсеченную звериную голову. При виде меня Старик откладывает шприц, улыбается.

– Глазам не верю! – Он смотрит на Умника. – Эндрю, ты молодец. А мой окочурился. Как обычно.

– Вы двигались в правильном направлении, – отвечает Ум. – Просто нужен был свежий взгляд.

Старик вскакивает и обнимает Умника. Лицо у того делается счастливым. Никогда его таким не видел.

Умник поворачивает голову ко мне. Меня тут же, как по команде, хватает десяток островитянских рук, и Старик всаживает в мое тело очередную иглу.

– Не сопротивляйся, Джефферсон, – уговаривает Умник.

– Тебя не убивают, тебе дарят жизнь, – добавляет Старик.

На этот раз он не впрыскивает лекарство, а одну за другой наполняет пластиковые пробирки моей кровью. Силы постепенно покидают меня, я повисаю на руках островитян. Наконец иглу вытаскивают и дают мне рухнуть на пол.

Старик, прихватив наполненные кровью пробирки, уводит Умника к столу, где стрекочет какое-то оборудование. Они тихо разговаривают.

И тут я замечаю Кэт. Она лежит на столе, едва прикрытая простыней. Тело такое бледное и неподвижное, что я принимаю ее за мертвую.

Островитяне больше не обращают на меня внимания: усаживаются у стены на корточки и утыкают носы в мертвые мобилки – телефоны тут есть у каждого. Я с трудом волочу ноги к Кэт; в ушах звенит.

В обоих уголках ее рта запеклась кровь. Кэт открывает глаза, обведенные красными кругами.

– Джефферсон, – разлепляет она губы. Помолчав, добавляет: – Хорошо выглядишь.

– Ты тоже.

– Неправда. – Лицо у нее кривится, по щекам бегут розовые слезы. – Я выгляжу ужасно. Как покойница.

Кэт поднимает руку, но донести до лица не может.

Я сам утираю ее слезы.

– Никакая ты не покойница!

– Не надо… Не ври. Я знаю. Знаю, осталось чуть-чуть.

Она прижимается щекой к моей руке, и я не отнимаю ладонь.

– Донна… – шепчет Кэт.

– Что Донна?

– Она думает, я тебя не люблю. Думает, я просто… просто…

– Ну-ну, тише…

– Но смотри… смотри, что я сделала. – Кэт меня не слышит. – Пришли эти, спросили, кто пойдет с ними. А она спала.

– И ты вызвалась? Ради нее?

– Не ради нее, – возражает Кэт. – Ради нас. Мы с тобой здесь вместе. Ты ведь ее любишь? Может, вы оба выживете. Возьми меня за руку, – шепчет она.

– Кэт…

– Хочу тебя попросить…

– Проси, о чем угодно.

– Признайся мне в любви. Так, чтобы я поверила. Мне никто не признавался. Говорили, но не всерьез. Я точно знаю. – По щеке скатывается новая слезинка. – Признайся мне в любви так, чтобы я поверила.

Я не сомневаюсь ни секунды.

– Я люблю тебя.

– Я знаю. – Она крепче сжимает мою ладонь.

У меня перед глазами вдруг все плывет.

– Приведите его, – приказывает островитянам Старик.

Я не хочу вновь ощущать на себе их лапы, поэтому иду добровольно.

– Поразительно, – с улыбкой смотрит на меня Старик. – Как новенький.

– Поздравляю, – говорит Умник. – Ты будешь жить.

Это он мне.

– Проживешь долгую жизнь, – кивает Старик.

– Правда, чтобы полностью уничтожить вирус, понадобится курс лечения в несколько недель, – рассуждает Ум. – Затем…

– Ей. – Я показываю на Кэт. – Дай вакцину ей.

– Это не вакцина… – Умник явно собирается пуститься в объяснения.

– Не важно. Вколи ей эту штуку.

– Поздно, – мотает головой Старик.

– Ее теперь только на свалку, – соглашается с ним Ум.

Старик смеется – короткий, зажатый всхлип.

Умника что, подменили? Как он мог такое сказать?! Старик смотрит на него влюбленными глазами.

– Грубовато, конечно, Эндрю. Но… – поворачивается он ко мне, – по сути верно. Ее лечение оказалось неэффективным.

– Я приготовил вам нужную дозу стероидов. – Умник протягивает Старику шприц.

– Спасибо.

– Схожу за следующим подопытным.

– Вот и правильно, – кивает Старик. – Твоему другу нужно поостыть. Иди. Без меня справишься?

Умник, кивнув, взвешивает на ладони небольшой черный прибор – кажется, электрошокер. Они с Голубоглазым идут к выходу, и тут Ум оглядывается на меня.

– Запомни, Джефферсон, – многозначительно говорит он. – Некоторые должны умереть.

Мимолетная улыбка – и он исчезает.

– Присаживайся. – Старик указывает на металлический складной стул.

Я мотаю головой.

– Да брось. Ты же сейчас свалишься.

Я с трудом пробираюсь к стулу сквозь вязкий воздух и падаю.

– Ты присутствуешь при историческом моменте, понимаешь? – спрашивает Старик.

Нет.

– Это начало возвращения. Когда мы продублируем результаты – твои результаты! – человечество будет спасено.

Сказать мне нечего.

– Не говоря уж о том, что ты проживешь нормальную, долгую жизнь.

– Долгую жизнь?

– Да. Мы тебя спасли. Мог бы хоть поблагодарить.

– Ценой ее смерти. – Я киваю на Кэт.

– Брось. Столько людей умерло! Не будь неженкой. Поверь, если б я не научился обуздывать чувства… – Старик в задумчивости отводит глаза, погружается в свои мысли. Потом, очнувшись, заканчивает: – Меня бы сейчас здесь не было.

Он долго пьет воду, затем берет шприц, который дал ему Умник. Я невольно вздрагиваю, но Старик с улыбкой подносит иглу к своей руке.

– Эндрю такой заботливый. Благодаря твоему другу я скоро смогу обходиться без ежедневных уколов.

– Не понимаю, как вы выжили изначально?

– У меня редкая патология, синдром частичной нечувствительности к андрогенам. Один случай на пятьдесят тысяч. Тяжелый недуг, причем во всех отношениях. Не только физические симптомы… – Он снова уходит мыслями в прошлое, в былые обиды. – Быть не таким, как все, очень тяжело, знаешь ли. Представляешь, с каким отношением к себе мы сталкиваемся?