Гитлер_директория - Елена Съянова

Геббельс

Фауст. Жить без размаху? Никогда!

Не пристрастился б я к лопате,

К покою, к узости понятии…

Мефистофель. Вот, значит, в ведьме и нужда!

О Геббельсе известно много, да и сам он, будучи среди фюреров Третьего рейха самым говорливым, был одновременно и довольно писуч — оставил не только речи, статьи, пьесы, стихи и прозу, но и письма, записки, дневники. Не оставил только воспоминаний — не успел.

Для интересующихся этой личностью можно порекомендовать трех его биографов: Е. Брамштеде, Г. Френкеля и Р. Манвелла. У нас выходила их книга «Йозеф Геббельс. Мефистофель усмехается из прошлого». Книга информативная, подробная, хотя общий тон повествования может раздражать своей сдержанностью. В ней имеется ряд неточностей и ошибок, связанных с той документальной базой, на которую опирались биографы в период работы. С тех пор открылись новые источники информации по истории Третьего рейха, и появилась возможность заполнять «белые пятна» не догадками и версиями, а фактическим материалом.

Чем интересен Геббельс? Своей схожестью со всеми неудачниками в той или иной профессии, которые рвутся в «большую политику», чтобы мстить всем и каждому за собственную несостоятельность? Своим гипертрофированным эгоизмом, подменяющим любовь к другу, ребенку, женщине — любовью к нации или человечеству? Своими «изобретениями», которым так радуется дьявол, например — методом «поэтической правды», которым (забывая поблагодарить изобретателя) широко пользуются современные политики и журналисты?

Ноу-хау Геббельса настолько сделалось нормой, хорошим тоном у этих господ в наши дни, что иногда кажется, что Геббельс изобрел не метод, а вычленил и слепил новую профессию, которая до него существовала лишь в качестве вкраплений в другие специальности. Приведу три примера.

Первый. «Наши враги утверждают, что солдаты фюрера прошли по всем странам Европы как завоеватели; на это мы можем сказать: везде, где бы они ни появлялись, они несли с собой счастье и благополучие, порядок, спокойствие, общественную гармонию, изобилие, работу и достойную жизнь». (Из выступления по радио 19 апреля 1945 г.)[4].

«Ну наглец! Вот свинья!» — возмутимся мы дружно.

Пример второй. «Большевики говорят, что их войска приходят в эти страны как освободители; но везде, где они оказываются, воцаряются бедность и страдания, разорение, хаос и разруха, безработица, голод и болезни, и провозглашенная свобода оборачивается жалким прозябанием, подобным жизни отсталых племен в глубинах Африки, где не знают, что такое жизнь, достойная человека».

Прочитали. Прислушались. Хор возмущенных голосов сильно поредел, не правда ли? А если бы удалось забыть об авторе, разве не кивнули бы многие из нас?

И третий. «Всегда будет править меньшинство, оставляя толпе только один выбор: жить под властью диктатуры смелых или вырождаться при демократии трусов».

«Нет, все-таки, свинья! Что ты понимаешь в демократии?! Сколько ни спотыкайся человечество о таких подонков, как ты и твой фюрер, другого пути у него все равно нет!..» — воскликнут те, что согласились бы со вторым изречением. Если бы, повторяю, забыли, кто это сказал. Те же, кто на втором высказывании вознегодовал, на третьем, пожалуй, вздохнут и согласятся.

Вот так — вместо того чтобы думать, мы в очередной раз начинаем ругаться или кивать. Так вместо общественной дискуссии начинается общественный распад, возводятся баррикады, летят камни… А Геббельс подмигивает из прошлого и еще добавляет: «Либерализм — это вера в деньги, а социализм — это вера в труд!».

Кто согласится, кто возмутится… Нам уже наплевать на Геббельса, мы знать не желаем, по какому поводу, в каких исторических обстоятельствах он это говорил, — у нас своя боль, свои сомнения. Чтобы их выразить, нужно формулировать. А это трудно и… и некогда. А Геббельсы тут как тут. Перекрасились или облысели, вымахали под два метра или отрастили пузо, переоделись, конечно, и снова на боевом посту: формулируют за нас — наше. И многим сумеют навязать свое.

Вот это я и называю новой профессией, которую породил Геббельс. Работа по словесному выражению чужих (то есть наших) мыслей, переживаний, опыта и боли. И если в Третьем рейхе было всего три-четыре таких «профессионала», то сейчас их, по-моему, наберется по нескольку десятков во многих традиционных профессиях. Насобачившись формулировать, они становятся так называемыми публичными людьми, и — вперед, в большую политику или, по крайней мере, — к большой политической кормушке.

…Я мучился — отчего меня не публикуют… Теперь, перечитывая свои опусы молодых лет, я понимаю, что не умел выразить себя, чересчур сложного и многостороннего, — пришлось бы пойти на упрощение… Но абсолютное большинство людей просты, даже примитивны. Выражать их мысли и чувства мне не составляет труда, они же благодарны мне за эту работу, за которую платят мне щедро — доверием. <…> Я оставил свои потуги заниматься писательством, бросил все амбиции банковского служащего и прочее. Я сделался голосом моей страдающей нации — голосом, которому вполне хватает моего тщедушного изувеченного тела… А поскольку «женщины любят ушами», как сказал кто-то из древних, ты сумеешь довольствоваться им… я тебе это докажу.

Это отрывок из письма Геббельса Магде Квандт от 23 апреля 1930 года. В ту весну Геббельс усиленно ухаживал за колеблющейся Магдой, засыпал ее письмами, в которых помимо объяснений в любви можно встретить и такие вот неожиданные вроде бы откровения. Но ничего неожиданного — просто жизненная программа, которую он реализует.

Одно замечание: полностью свои «потуги» заниматься писательством Геббельс так и не бросил. Мне даже удалось перевести в рифму несколько его стихотворений. Приведу здесь только одно, написанное им в 1918 году, а затем воспроизведенное на одной из светских вечеринок в 1938-м, якобы только что родившееся и посвященное жене Магде. Кстати, называется оно «Хрустальная ночь».

Этой ночи мерцаньеЯ невольно услышал,Как осколки Посланья,Что ниспослано свыше.

Я сложить их не в силах.Угасает мерцанье…В темной ночи ЖеланьяГаснет Неба Посланье…

Магда Геббельс, слишком хорошо знавшая своего Йозефа, тут же, на ухо, так прокомментировала это Эльзе Гесс: «И в двадцать лет был таким же х…».

Геббельс все-таки продолжал писать стихи, по крайней мере, до 1940 года. Более поздней даты я не видела. В основном это были рифмованные объяснения в любви. По посвящениям, которые он делал перед стихотворениями, и датам можно последовательно восстановить все имена его пассий.

Отслеживая поэтапно всю жизнь и деятельность этого человека, ясно видишь, как логично все в них развивается, как каждый новый этап вырастает из предшествующего. Однако если пойти в обратном направлении и дойти до конца, то есть до детства, то только плечами пожмешь и усомнишься: а ко всем ли относится утверждение о том, что все в человеке закладывается в первые ранние годы — и пороки, и добродетели его?

Можно сказать совершенно определенно — Йозефа в детстве любили. Его отец Фридрих Геббельс, служащий небольшой фирмы по производству газовых фонарей, был человеком покладистым, заботливым. Если вспомнить отцов других будущих вождей, например, отца Гитлера, который колотил сына так, что мать всякий раз опасалась за жизнь мальчика, или — Гиммлера, испытывавшего со стороны отца полное отчуждение, или Бормана, выросшего с занудой-отчимом, — то Геббельс, можно сказать, купался в отцовской любви. Мать, Катарина Мария, уроженка Голландии, не просто любила сына, как любила остальных своих сыновей и дочерей, — она за него боялась.

В раннем детстве Йозеф переболел полиомиелитом (сама его болезнь была кошмаром для родителей), и в результате болезни правая нога стала на 10 сантиметров короче левой, к тому же мальчик плохо рос. В семье был своего рода культ Есички (семейное прозвище Йозефа): отец и мать всегда держали его в поле зрения, следили за настроением; старшие братья — Ганс и Конрад, рослые крепкие парни, нещадно колотили всякого, кто только посмел косо взглянуть на их Йозефа; от него же самого покорно сносили любые притеснения. Но Йозеф отнюдь не сделался семейным тираном; за добро он платил добром и всю последующую жизнь заботился о своих родных, особенно о матери, способствовал карьере братьев.

Семья всегда была и до конца оставалась его опорой, и часто, когда жизнь в очередной раз давала ему пощечину, он находил утешение именно у матери. В детстве он был большой рева, и в те годы, как он сам вспоминал, мать, стараясь утешить его, обычно говорила: «Не плачь, мой маленький, все у тебя в жизни будет лучше, чем у всех». Когда он подрос, мать в этой фразе изменила одно слово. «Изменение было существенным», — писал по этому поводу Геббельс Магде. Когда в 1921 году его первый роман «Михаэль» был дружно отвергнут шестью боннскими издательствами, он приехал в родной Рейдт «грустный и недовольный», мать, так же целуя его, повторяла: «Не плачь, мой маленький, что-нибудь у тебя в жизни будет лучше, чем у всех». «Я тогда понял, что хотя бы мать верит в меня, — писал Геббельс. — Боже мой!.. Да если хотя бы одна женщина в мире в тебя верит, ты победишь!..»