Восхождение Примарха 5 - Дмитрий Дубов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё одна слезинка упала, выплавив в кроваво-красном куске льда крохотную лунку.
— И мы вырвем этого хищника, что пожирал тебя, из твоей груди, и вставим новое эфирное сердце. Ты снова сможешь жить. И танцевать. Помнишь, как ты танцевала под луной? Я помню. Твои тонкие ручки и ножки отбрасывали тени на тёмный камень замка, освещённый ночным светилом. А ты кружилась, не зная устали. А помнишь, ты потом подбегала ко мне и спрашивала, понравилось ли мне? А я был вечно занят и бубнил что-то про то, как мне нужно работать. А потом ты заболела и уже не могла танцевать. И лекарства для тебя не было. Но зато теперь они есть. И я сделаю всё, чтобы вернуть тебе эту жизнь. Чтобы ты снова могла танцевать. А у меня не будет других дел, кроме как смотреть на это.
Он подался вперёд к куску льда и обнял его, прижавшись щекой к стылой и идеально гладкой поверхности. Перед его внутренним взором вставал мрачный замок Штефана Батори, выглядевший как обычно и в день трагедии.
* * *
Спустя двадцать лет после смерти Антонио Сан-Донато.
Страшная болезнь настигла Эльжбету сразу после ранней инициации и попытки нарастить эфирное сердце. Точнее, сердце появилось, но вместо того, чтобы помогать девушке пользоваться различными магиями, эта штука внутри неё начала убивать дочь Штефана.
Что только не делал безутешный отец, но ничего не помогало. Пальцы дочери постепенно чернели, а кровь разрушалась. И виной тому было эфирное сердце, которое неправильно восприняло притянутую магию отца. Штефан хотел дать Эльжбете бессмертие, а дал мучительную смерть.
Впрочем, первое время помогали вливания крови. Не всегда, не от всякого донора, но помогали. На некоторое время Батори даже успокоился, что его дочь протянет на вливаниях чужой крови достаточно, чтобы он придумал, как заменить её, ставшее убийственным, эфирное сердце.
Но потом всё стало ещё хуже.
* * *
С востока налетела сильная гроза. Молнии мелькали практически без перерыва, освещая округу инфернальными вспышками. Деревья и кусты казались распятыми, или корчащимися в мучениях людьми.
В полукилометре от замка горели костры. Это оставшиеся крестьяне из соседних деревень вызвали государственную армию себе на подмогу. Да уж, слишком много их ушло на поддержание жизни в Эльжбете. Но что стоит жизнь пусть даже десятка тысяч крестьян по сравнению с одной-единственной жизнью любимой дочери?
Штефан знал о том, что на него и его близких открыта охота, но сейчас его это волновало меньше всего на свете. Его замок был почти неприступен, его могли осаждать хоть месяц, хоть два, а за это время останутся ли в войске живые люди?
С магами, конечно, сложней. Но позвольте, простые стихийники, даже абсолюты — просто дети по сравнению с эфирниками. Так что Штефан и это считал одной из самых наименее заслуживающих его внимание проблем.
Единственное, что занимало его мысли в эту грозовую ночь, была умирающая дочь.
Накануне ей стало резко хуже, и пришлось срочно тащить ещё доноров. Близлежащие деревни уже обезлюдели, поэтому за крестьянами приходилось ездить всё дальше и дальше.
Эльжбете было больно. Очень больно, но она уже даже кричать не могла, потому что устала. Устала от боли. Устала умирать.
Штефан вместе с двумя подручными эфирниками резал дочери вены вдоль. Подручные держали девушку, а он резал. Кровь, вытекающая из ран, была тёмной, почти чёрной. И пахло от неё болезнью, разложением и смертью. Это была плохая кровь, не способная поддерживать жизнь в теле.
В разверстые каналы Штефан вставил собачьи кишки, чтобы по ним залить другую кровь от умирающего рядом на полу крестьянина. Он очень надеялся, что эта процедура хоть сколько-нибудь поможет его родной дочери.
Кожа Эльжбеты была белой, почти мраморной. И на этом фоне очень сильно выделялись вены, что гнали дурную кровь. И губы на лице выделялись, словно яркий цветок расцветал над подбородком.
— Эльжбета, дорогая моя, живи! — причитал Штефан, стоя на коленях и следя за тем, как по кишкам кровь вливается в жилы дочери. — Только живи! Я всё для тебя сделаю, обещаю!
— Поздно, — одними губами произнесла девушка. Её взгляд на какой-то момент сосредоточился на лице отца, и она попыталась улыбнуться, но у неё ничего не вышло. — Слишком поздно. Отпусти меня в смерть, пожалуйста.
— Нет! — выкрикнул Батори, сжимая её руку. — Не бывать этому! Я не отдам тебя костлявой! Мы рождены, чтобы жить вечно! У нас всё получится! Только живи!
Он сам себя не узнавал, ведь никогда не был истериком, а тут буквально бился в агонии.
— Я умираю, — последовал тихий, словно последний вздох, шёпот.
— Нет! Нет! Нет! Мы ещё не всё опробовали! Тебе готовят ванну! Бассейн! Сейчас тебе станет легче! Только не сдавайся.
Голова девушки повернулась набок. Причём, сама, словно из тела ушло то самое, что заставляло эту голову держаться.
— Нет! — он даже не знал, произнёс он это, или нет. Возможно, только почудилось.
Он поднял истекающую кровью дочь на руки.
— Всё готово, — сказал ему вошедший в зал эфирник.
«Отлично, — подумал Штефан, двигаясь в соседнюю комнату. — Надо только донести её до бассейна. И всё будет по-прежнему. Будет, как раньше».
Он несколько раз поскальзывался на лужах густой крови, разлитой по каменному полу, но удерживал равновесие. В свете чадящих факелов было видно, где разлито крови больше, но он сейчас не мог отвлекаться на то, чтобы выбирать дорогу.
Со спины Эльжбеты падали раздувшиеся от крови и уже мёртвые пиявки. Штефан использовал вообще всё, что мог. И магов, и целителей, и народные поверья, и даже древние легенды о кровососущих тварях воплотил в жизнь, но всё было тщетно.
Его дочь умирала.
Он даже не мог себе признаться, что она уже умерла.
Встав на краю бассейна, Штефан огляделся. По бортику в ряд располагались несколько десятков крестьян. Голова каждого свешивалась в небольшой бассейн, который наполнялся льющейся потоком кровью из их перерезанного горла. Когда в одном ярко-алая жидкость иссякала, его оттаскивали, а на его место клали следующего. Никто и понятия не
