Звезда волхвов - А. Веста

— Догадываюсь…

— В этом случае вы настоящий граф Монтекристо! Я готов устроить ваш побег, если возьмете в долю. Но если серьезно, то сейчас для меня важнее другое. За что вас засадили в кутузку?

— Мне предъявлено обвинение в убийстве Черносвитова. На днях меня отправляют в Москву. Если бы я мог освободиться, хотя бы часа на четыре, я бы обследовал подземелье. Там должны остаться следы Лады. А от нее нити тянутся к Касьяну Ярославовичу, и, возможно, я вышел бы на его убийцу.

— Вот что, я могу внести за вас любой денежный залог. Я приобрел выгодный тендер на ввоз табака в Россию и теперь могу позволить себе немного посорить деньгами.

— Меня «обменяют на табак»? — впервые улыбнулся Севергин.

— «Табачный митрополит», «табачный капитан» и «табачный лейтенант». Жизнь мельчает… У нынешних русских только одна проблема — желание денег. Я хорошо заплачу, и вас выпустят на несколько часов. Я видел, что на автомобиле начальника местной милиции в трех местах проржавел капот. Это заставит его быть сговорчивей.

— Нет, Курт, с Никодимычем, моим крестным, это не пройдет!

— Панин ваш крестный? Ха! Крестный Дроссельмейер? Помните этого доброго распорядителя в «Щелкунчике»? Тогда он поможет своему крестному детищу бесплатно.

— Это невозможно.

— Тогда — побег. Решено! Сегодня ночью, будьте готовы. Какой номер вашей камеры?

— Восьмой. Вы что, серьезно?

— Со всей немецкой серьезностью в кармане и русским «авосем» за пазухой.

— Ладно… Но учтите, со мной в камере сидит язычник Будимир, его тоже обвиняют в убийстве, хотя он не виноват.

— В таком случае вы уйдете вместе.

— Ладно, уговорили. Мы уйдем в самоволку до утренней поверки.

— Да уж, не подведите вашу «фею».

— Какую фею?

— Ту самую, что устроила побег Синдерелле. Хотя, если честно, эту фею я не так давно снял в местном баре.

Глава 37

Лучшие люди

Откуль-неоткуль добрый конь бежит,

На коне-седлеце удалец сидит.

На нем жар-булат, шапка-золото.

С уст текут меды — речи братские.

Ранним, седеньким от росы утром Богованя вышел в монастырский сад. С весны присмотрел он этот молоденький кедр с ветвистой короной на макушке. В восемь часов по монастырскому времени старец Феодор высадит деревце на склоне Велесова холма. Этот кедр станет чем-то вроде точки в древнем пророчестве о конце обители. После исполнения «восьмого часа» предречены монастырю великие и грозные перемены. Однако с первого взгляда было ясно: с деревцем что-то неладно. Поначалу садовник решил, что кроты подрыли корни крепыша — хвоя потускнела и не ко времени тронулась желтизной. Садовник снял с плеча остро заточенный заступ, копнул пару раз, и деревце легко вышло из земли. Богованя изумленно заглянул в глинистую воронку. Там тускло светилось серебро и играло в рассветных лучах червонное золото.

— Ах, вот как оно повернулось, — он достал из ямы серебряную трубку и золотую книгу. Оглянувшись по сторонам, он спрятал находку за пазуху.

Солнце безжалостно жгло, как перед грозой. Воздух над соборной площадью раскалился до сухого доменного жара, и люди с облегчением уходили в тень, где под сенью монастырских стен шла бойкая торговля товарами «радость паломника». Бумажные иконки с изображением старца Досифея, роскошно изданные фолианты с житием святого и описанием его чудес, четки из ветвей священного кедра и кремешки с холма, где молился Преподобный, торопливо перекочевывали в карманы, рюкзаки и пакеты. Лотки со святой водой манили жаждущих, тут же с мнимой стыдливостью притулились пивные ларьки, обклеенные прельстительными картинками. На разливистый благовест тянулась к обители местная молодежь — девушки в джинсах, с сигаретками в лакированных коготках, и молодые люди с мутными взорами и не проходящей пивной икотой. Они впервые пришли в монастырь и, тушуясь непривычной святости места, избегали поодиночке выходить на открытое пространство площади. Под стенами монастыря в березовой рощице табунились неформалы в цепях, булавках и стайлингах а ля Антихрист, со стороны похожих на взрыв сверхновой звезды. Даже эти дерзкие пасынки антикультуры не желали оставаться в стороне от торжества и открытия долгожданной тайны — завещания Досифея.

Знойный воздух дрожал от колокольного звона. Под пение колоколов на белые плиты соборной площади десантировались господа устроители. Высадив «тело», очередной «катафалк» бесшумно отъезжал в арку, давая место следующему. Первым на стогна града выплыл владыка Валерий, похожий на фиолетового библейского Левиафана, проглотившего пророка Иону и три дня удерживающего его во чреве. Что удерживал во чреве владыка, не догадывался никто из сомлевшей толпы на площади. Величественно благословляя паству, он двинулся к приготовленной трибуне.

Ступенчатое возвышение, похожее на мавзолей, было обито голубым штофом и украшено золотыми шестиконечными звездами.

Резкая, полная пружинистой злобы на площадь выпрыгнула Ангелина Плотникова. Не удержав равновесия, она пошатнулась на вызывающе тонких каблуках, едва не свернув хрупкую щиколотку. «Английский» костюмчик из розовой лакированной кожи выдал короткий треск, словно под мышкой у Ангелины проснулся сверчок. Ее вовремя подхватили и вновь поставили на каблуки добрые молодцы из службы собственной безопасности. И не диво, что утратила она равновесие в эту ответственную минуту, под блицами репортеров и прицелами телекамер; мелеет и обмирает хрустальная жилка в глубине Утеса, и сразу пустеют трубы завода, но стоит владыке Валерию пропеть молебствие, насос вновь начинает качать внезапно подошедшую воду.

Молебны всякий раз исправно помогали «водяному делу», но ставили ее в жесткую зависимость от батюшки. Эта позорная кабала не могла длиться долго. Ровно в полночь, когда в небе расцветут, созреют и с шумом опадут гроздья салюта, в подвале монастыря сработает взрывной механизм. Ювелирно направленный взрыв уничтожит старинный шлюз, и вся сила водного потока устремится в трубы завода. После пуска первой очереди завода Ангелина тихо проложит дополнительную ветку водопровода и тем самым восстановит родник, на радость паломникам. О том, что такая вода с привкусом ржавого железа и бурым осадком на дне уже не будет вполне святой, догадаются не сразу, а когда догадаются, подобные неурядицы покажутся мелким сором перед грозным ликом грядущих перемен. Местное население скоро само собой изойдет под корень и будет заменено на исполнительных и плодовитых китайцев. Вымершие деревни пойдут под снос, и уже к следующей весне их распашут под угодья новой помещицы.

Деликатно покачивая бедрами, Геля, наконец, взобралась на трибуну и встала слева от владыки. Теперь все, кто подходил под благословение и целовал десницу владыки Валерия, были вынуждены целовать руку и Плотниковой.

Гладкий, как боровок, Шпалера отчего-то ежился и чувствовал себя крайне неуютно в своем строгом костюме. Новый костюм повсеместно жал, а любимый, молочно-белый, от Гуччи, удобно разношенный и обмятый, он больше не наденет никогда. Вчера, на встрече с горожанами, он вновь уговаривал обиженных сосенчан «жить дружно». В ответ его забросали целлофановыми пакетами с дрянью. Шпалера торопливо, насколько позволяла выдающаяся комплекция, прошмыгнул на трибуну и встал одесную от владыки. Вскоре все почетные гости выстроились по ранжиру.

Из шести динамиков грянул хор «Славься!».

Едва стихла запись, до трибун долетели треньканье балалайки, визг гармони и резкий петушиный тенорок.

С вершины голубой пирамиды хорошо просматривалась пойма Забыти, часть Царева луга и дорога, ведущая к монастырю. Там толпился народ, которому не хватило места на площади, и резвились невесть откуда взявшиеся скоморохи. Рыжий мужичонка в пестрой рубахе наяривал на балалайке. Бурый, лоснящийся медведь играл на гармони, кувыркался и потешал народ. Жемчужной россыпью взлетали и кружили над Царевым лугом белые голуби. Люди тесно окружили скомороха.

— Ой, вы, други, гости званые!Сапожки на вас сафьянные!Становой кафтан — индийская парча.Речь орлиная смела и горяча! —

выводил скоморох, и голос его был удивительно четко слышен на площади.

— Все вы бровью в соликамского бобра,русской совестью светлее серебра!Изреките ж песнослову-мужику,где дорога к скоморошью теремку?Где тропинка во церковный зелен сад,где под сосенкой зарыт волшебный клад —Ключ от песни всеславянской и родной,что томит меня дремучею тоской?

— Что он там несет? — нахмурился владыка. — Вы что, заказывали самодеятельность?