Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Мурасаки Сикибу

И раньше, когда в доме на Шестой линии шли ожесточенные споры о временах года, многие отдавали предпочтение осени, но теперь даже самые упорные приверженцы прославленного весеннего сада обнаружили – обычное, впрочем, для нашего мира – сердечное непостоянство.

Государыня-супруга, плененная чудесной красотой своего сада, не покидала дома на Шестой линии, и, разумеется, министру хотелось порадовать ее прекрасной музыкой, однако это было невозможно, ибо на Восьмую луну приходились дни скорби по покойному принцу Дзэмбо. Печально вздыхая, Государыня целыми днями любовалась цветами, которые с каждым мгновением становились все ярче.

Но вот однажды небо потемнело и подул пронизывающий поля ветер, да такой сильный, какого никогда еще не бывало. Даже равнодушные к цветам люди и те горевали, глядя на поблекший сад. А Государыня была просто в отчаянии. «Ах, если бы нашлись рукава, способные прикрыть и осеннее небо!» (148) – думала она, глядя на капли росы, падающие с поникших цветов.

К ночи ветер усилился, он сметал все вокруг, так что нельзя было отличить один предмет от другого. Пришлось опустить решетки, и Государыня горестно вздыхала, тревожась за судьбу цветов.

Сад перед Южными покоями был расчищен и готов к зиме, когда налетел этот вихрь, но, право, такого ли ветра ждали «редкие кустики хаги» (239)?

Приблизившись к порогу, госпожа Мурасаки смотрела, как гнулись и снова распрямлялись ветки, как роса не успевала ложиться на них, свеваемая неистовыми порывами ветра.

Великий министр был в покоях маленькой госпожи, когда неожиданно пришел Тюдзё.

Подойдя к низкому экрану, поставленному в восточной галерее, он без всякого дурного умысла заглянул в приоткрытую боковую дверь и, увидав множество прислуживающих дам, принялся молча их разглядывать. Из-за того, что дул такой сильный ветер, ширмы были сложены и прислонены к стене, поэтому ничто не помешало его взору проникнуть в передние покои и остановиться на сидящей там женщине. Это могла быть только госпожа.

Благородно-изящная, словно излучающая чудесное сияние, она показалась юноше прекрасной цветущей вишней, вдруг возникшей перед взором из предутреннего тумана (240). Он стоял, не в силах оторвать глаз от этого чудесного видения, чувствуя, что и на его лицо лег отсвет ее несравненной, чарующей красоты.

Прислужницы, силясь справиться с рвущимися из рук занавесями, видно, чем-то рассмешили госпожу: лицо ее осветилось улыбкой, отчего стало еще прекраснее.

Тревожась за судьбу цветов, госпожа не могла оторвать взора от сада и не спешила уйти в глубину покоев. Окружавшие ее прислужницы были весьма миловидны, но юноша смотрел только на госпожу. Теперь он понял, почему министр не позволял ему приближаться к ней. Любой, увидевший ее, неизбежно оказывался во власти ее красоты, и, будучи человеком предусмотрительным, отец старался сделать все возможное чтобы этого не случилось с его сыном. Оставаться здесь дольше было опасно, и юноша поспешил отойти. Но тут раздвинулись перегородки, отделявшие западные покои, и появился сам министр.

– Какая страшная буря! Опустите же решетки! Сюда могут войти, а покои просматриваются насквозь, – пеняет он дамам.

Юноша еще раз заглядывает внутрь и видит, как министр, улыбаясь, разговаривает с госпожой. Трудно себе представить, что этот совсем еще молодой, красивый человек – его отец. Женщина тоже в самом расцвете красоты. Право, нельзя без умиления смотреть на эту поистине совершенную пару.

Внезапно сильный порыв ветра, сорвав, унес решетки. Испугавшись, что его заметят, юноша поспешил удалиться. Затем поднялся на галерею и покашлял, словно только что пришел.

– Вот видите, а вы сидели здесь на виду, – укоризненно говорит Гэндзи. – К тому же и боковая дверь открыта…

«Мог ли я мечтать о подобной удаче? – думал Тюдзё. – Не зря говорят, что ветер способен сдвинуть самую неприступную скалу. Одного порыва было достаточно, чтобы повергнуть в смятение сердца обычно столь предусмотрительных особ и предоставить мне такую редкую возможность».

Пришли слуги.

– Нет никаких надежд, что ветер стихнет.

– Здесь-то довольно спокойно, дует с северо-восточной стороны.

– Опасность грозит прежде всего павильону Для верховой езды и южному павильону Для рыбной ловли, – говорят они, озабоченно хлопоча.

– Откуда вы пришли? – спрашивает министр, обращаясь к Тюдзё.

– Я был в доме на Третьей линии, – отвечает юноша, – но, узнав, что ожидается ураган, встревожился и поспешил сюда. Впрочем, боюсь, что там еще хуже, чем здесь. Старая госпожа стала совсем беспомощной и, как дитя малое, дрожит от страха при каждом порыве ветра. Поэтому с вашего позволения я снова отправлюсь туда.

– Разумеется, идите скорее. Старики – они всегда словно дети, хотя, увы, никто не молодеет с годами, – говорит министр. Ему очень жаль старую госпожу, и он передает ей через юношу:

«Я рад, что в такую страшную непогоду рядом с Вами наш Тюдзё. На него всегда можно положиться».

И, несмотря на то что по дорогам гулял ветер, противостоять которому было трудно…

Тюдзё никогда не пренебрегал своими обязанностями и каждый день бывал либо на Третьей, либо на Шестой линии. Разумеется, когда Государю было предписано воздержание, юноша оставался во Дворце, но в остальное время, даже в самые беспокойные дни, когда участие в делах правления или подготовка к дворцовым празднествам почти не оставляли ему досуга, он все равно прежде всего заезжал к Великому министру, после чего наведывался к госпоже Оомия и только потом отправлялся во Дворец.

Сегодня же, когда бушевала такая непогода, Тюдзё проявлял особенно трогательную заботливость. Словно желая опередить ветер, спешил он из одного дома в другой и обратно.

Госпожа Оомия радостно встретила внука, на которого единственно и уповала теперь.

– Отроду не видывала такого урагана, – сказала она, дрожа от страха, – а ведь лет мне уже немало.

Слышно было, как с громким треском ломались ветви огромных деревьев…

– Как я рада, что вы здесь! Право, мне кажется, что скоро на крыше не останется ни одной черепицы.

Дом на Третьей линии давно уже утратил прежний блеск, и, кроме внука, старой госпоже не на кого было опереться. Увы, все так переменчиво в этом мире… Впрочем, люди и теперь относились к госпоже с величайшим почтением, и когда бы министр Двора не пренебрегал ею…

Всю ночь напролет юноша, не смыкая глаз, с безотчетной тоской прислушивался к завываниям ветра. Его думы беспрестанно обращались к чудесному видению, представшему сегодня перед его взором, он не вспоминал даже о той, которая до сих пор безраздельно владела его сердцем. «Я не должен, не должен думать о ней, – твердил он себе, тщетно стараясь придать своим мыслям иное направление. – Нельзя поддаваться этой запретной страсти!»

Однако образ госпожи неотступно преследовал его. Да, равных ей не было и скорее всего не будет. Юноша не понимал, как, имея столь прекрасную супругу, министр мог не только обратить внимание на обитательницу Восточных покоев, но и наравне с госпожой сделать ее предметом своих повседневных забот. Разве можно их сравнивать! Та, другая, не возбуждает в душе ничего, кроме жалости… Только теперь узнал он меру великодушия министра.

Тюдзё был благонравным юношей и никогда не позволял себе помышлять о недостойном, но в ту ночь он не мог думать ни о чем другом. «Если уж брать жену, то только похожую на госпожу Весенних покоев. Воистину счастлив человек, имеющий возможность наслаждаться такой красотой и днем и ночью! Его жизнь, несомненно, окажется более долгой, хотя никто из нас не вечен…»

К утру ветер стих и полил сильный дождь.

Пронесся слух, что в доме на Шестой линии рухнули некоторые хозяйственные постройки. «Вероятно, во время урагана все собрались вокруг Великого министра и остальные покои опустели, – подумал Тюдзё. – Усадьба так велика, так много крыш вздымается за ее оградой. Представляю себе, как безлюдно и одиноко теперь в Восточных покоях». Встревоженный, он поспешил вернуться, не дожидаясь рассвета.

Холодные струи дождя проникали внутрь кареты. Над головой нависало мрачное небо, а мысли юноши блуждали где-то далеко… Смутная тоска завладела его душой. «Что со мной'' – недоумевал он. – Неужели сердце мое снова лишилось покоя? Нет, это невозможно! Право, это граничит с безумием». Истерзанный подобными мыслями, он прошел в Восточные покои и, найдя их обитательницу совершенно изнемогшей от страха, принялся утешать ее, как мог.

Призвав слуг и распорядившись, чтобы они привели все в порядок, Тюдзё перешел в Южные покои, но там еще не поднимали решеток.

Прислонившись к перилам, юноша окинул взором сад: многие деревья были вырваны с корнем, на земле лежали сломанные ветки. О цветах нечего было и говорить – повсюду валялись куски коры, осколки черепицы, части развалившихся ширм, сломанные подставки для цветов… Вот первые робкие солнечные лучи осветили тревожно затихший сад, и на листьях заблистала роса. Взглянув на небо, затянутое унылым туманом, юноша почувствовал, что по щекам его потекли беспричинные слезы, и, украдкой смахнув их, покашлял, извещая о своем приходе.