Правила жестоких игр - Марина Ефиминюк

– Что ты делаешь? – Возмутилась я.

Парень медленно поднял голову, и мотнул пальцем. Банка с газировкой вырвалась из моих рук, бросаясь к нему, словно преданная собака к хозяину.

– Ты читаешь мой дневник!

– Ну, да. – Филипп недоуменно пожал плечами, сжимая напиток. Железное кольцо на банке открылось само собой, с шипением выпуская газ. – Ты же запретила мне копаться в твоих воспоминаниях, а как я узнаю, что у тебя происходило раньше.

– Отлично. Чувствуй себя, как дома. – Буркнула я недовольно и убралась обратно, торопясь спасти от обугливания подгоревший лук.

Филипп появился на кухне и тут же уселся на стул. Щелкнув пальцами, он зажег свет. Потом, подумав, щелкнул еще разок, и загудел, включившись, электрический чайник. Резко отворилась дверца полочки, где стояли чашки, я едва успела пригнуться, и одна, пролетев над моей головой, звякнула о стол. Потом в воздухе проплыла пачка с чайными пакетиками, открывая бумажную крышку уже на ходу.

– Хватит! – Возмутилась я, схватив коробочку. – Не порть себе аппетит, сейчас есть будем.

Курица испускала соблазнительные ароматы из духовки. На плите довольно бурлили картофелины.

– Только сделай пюре. – Капризно попросил Филипп, не отрываясь от изучения страниц, испещренных мелким убористым почерком ребенка. Тогда, не успев испортиться в медицинском институте, буквы выходили гораздо понятнее. – Кто такой Андрей?

– О, – просияла я, – я была в него влюблена в четырнадцать лет.

Парень недовольно сузил глаза, словно сама мысль о моих теплых чувствах к кому-то еще выводила его из себя.

– Но нам было не суждено остаться вместе. – В притворном сожалении заявила я. – Я рыжая, а это в корне противоречило его представлениям о женской красоте.

– Он был идиотом. – Буркнул Филипп. – Они с Павлом раздражают меня больше, чем твой Дима.

– С чего бы? – Я потыкала вилкой мягкие картофелины.

– Они же еще живы.

Я только закатила глаза. Филипп очень странно рассуждал о дружбе, любви и преданности, жизни. Мы действительно росли и взрослели в совершенно разных не похожих мирах.

– Ты порой жесток. – Высказала я вслух свою мысль, с тревогой вглядываясь в красивое дорогое мне лицо.

– Не порой. – Вздохнул он, откладывая дневник.

Когда обед был готов, а мое прошлое разложено по полочкам в соответствии с годами, то в квартире раздался звонок. Филипп щелкнул пальцами, входная дверь, похоже, открылась. Я фыркнула, покачав головой, и выглянула в коридор, все еще держа прихватками, кастрюлю с картошкой. Посреди прихожей, изумленно озираясь в поисках того, кто впустил ее, стояла мамаша, в промокшем пальто и шляпке. Папа затаскивал чемодан, пятясь спиной, как рак. От изумления у меня отвисла челюсть, кастрюля дернулась, но после щелчка пальцев, прозвучавшего почти над ухом, кажется, приросла к рукам. Филипп вышел из кухни, встав за моей спиной.

– Здравствуйте. – Вежливо поздоровался он.

Мамаша кивнула и покосилась на отца. Тот быстро нашелся, в грязных ботинках протопал к нам, поцеловал меня, горящую кумачом, в макушку и протянул руку парню:

– Константин.

– Филипп. – Отозвался тот, отвечая на рукопожатие.

– Вера. – Величественно кивнула мама.

Филипп подошел к мамаше и помог ей снять пальто, доведя родительницу с прилизанными после шляпы волосами до состояния самой счастливой тещи в мире. Все трое вели себя очень естественно и по-семейному, мне показалось, что вокруг происходит комедия абсурда. Убравшись обратно на кухню, я со злостью попыталась поставить кастрюлю на плиту, но ручки вместе с прихватками буквально прилипли к пальцам. Из комнаты доносились голоса, что-то обсуждавшие.

– Филипп! – Позвала я.

– Что случилось? – Он не торопился мне на помощь.

– Кастрюля. – Только и крикнула я, как полная пюре посудина тут же шарахнулась на конфорку, расплескав мятый картофель по плите.

На этом ужине, похоже, только я чувствовала себя партизаном на вражеских редутах. Родители с энтузиазмом обсуждали поездку, и, казалось, Филипп искренне интересовался их психологическим бредом и анализом нелепых ситуаций с моим участием. Он легко притворялся обыкновенно парнем, хотя все равно в его словах и жестах проскальзывала взрослость не характерная возрасту. Только единственный раз он едва не прокололся, когда брал вилку – она неожиданно сама собой подлетела к его пальцам. К счастью, никто из родственничков не заметил секундного чуда.

– Может за знакомство? – Предложил, подмигнув парню, отец, уже хорошенько закусив поджаренной курочкой.

– Папа, – перебила его я, – Филипп за рулем.

– Ну, и отлично. – Папаша уже лез в полку за бутылкой с коньяком. – Хотя бы кто-то из нашей семьи не боится садиться в автомобиль.

– Ему ехать! – Почти отчаянно пояснила я, глядя, как отец расставляет на столе три рюмочки.

Фил развалился на стуле, вольготно и свободно, не ощущая ни капли скованности или неудобства.

– Так, до завтра ж выветриться. – Папа удивленно посмотрел на мамашу, курившую и деликатно выдувавшую облачка дыма на улицу через приоткрытую створку окна.

Похоже, кроме меня все в этой комнате точно знали, где именно сегодня будет ночевать мой новый друг.

Замерзшая я проснулась от яростного писка будильника, хотя точно помнила, что не забыла включить его. На экране музыкальной установки светилась надпись: «Учиться, студент!» Стоило мне прочитать ее, как электронные буквы поменялись на цифры часов. Я еще качалась на волнах сна и обнимала Фила, похоже, давно слинявшего наяву. От того, что он проснулся раньше, в душе появилось странное разочарование. На мониторе плавала другая надпись: «Доброе утро. Не смей пропускать занятия!» Вчера за ужином, превратившимся для меня в настоящее мучение, папаша подсобил и рассказал парню, что я собиралась бросить учебу. Новость так его возмутила, что Филипп обязался лично провожать меня до дверей факультета и встречать обратно.

Когда я пошевелила мышкой, заставляя разноцветные вертевшиеся буквы исчезнуть, на экране вместо привычной картинки заливных лугов появилась фотография серьезного, но смотревшего нежно и ласково Филиппа. Он, конечно, ушел с утра, но оставил о себе кучу напоминаний, словно боялся, что сотрется из моей памяти за несколько коротких часов.

За окном снова лил осенний дождь. В комнате стоял холод, вчера Филипп, заявив, будто ему нечем дышать, оставил открытой форточку. До середины ночи он спал под работающий телевизор, а когда я пыталась его выключить, ругался. Глянцевый красавец, какого видели посторонние, и настоящий Филипп имели мало общего. В отличие от первого, второй обладал паршивым характером и походил на ворчливого брюзгу, в любом настроении своими придирками доводившего окружающих до безумия. Глядя в его красивое лицо на экране компьютера, я улыбнулась.