От Балаклавы к Инкерману - Сергей Ченнык

Пассивная легкая бригада

Это еще одна «темная» страница Балаклавского сражения. Странное поведение, почти полная пассивность Легкой бригады, которая, находясь в невероятно удобной позиции для атаки русских кавалеристов, не двинулась с места, чтобы оказать помощь Тяжелой бригаде в один из наиболее драматичных эпизодов боя, возмутило многих. Вопрос этот был в числе заданных Кинглейком Лукану как командиру дивизии, в праве которого было решение на введение в бой дополнительных сил и которое могло изменить ситуацию. Лукан так и не смог дать внятный ответ, получив в отместку шквал уничижительной критики от журналиста.

С Луканом все ясно. Но оставался Кардиган, в праве которого было сказать о необходимости действия нерешительному командиру дивизии. Обстановка требовала от Кардигана если не помочь, то хотя бы поддержать успех Тяжелой бригады. Но он не решился, находясь в идеальной позиции, нанести с дистанции 500 м русским удар, который наверняка оказался бы смертельным.{756}

Поведение лорда, остававшегося со своей бригадой праздным зрителем, вместо того чтобы атаковать русских во фланг, должно быть признано безусловно как минимум ошибочным и лишний раз доказывает, насколько продолжительная мирная служба вызывает рутину.{757} Никогда не участвовавший в боевых операциях, создавший прекрасный полк, укомплектованный отличными солдатами, лорд и здесь оставался тем, каким был всегда: отличным администратором, строевым служакой, но напрочь лишенным какой-либо инициативы, способным больше подчиняться, чем принимать самостоятельные решения: «Всякий хороший миссионер, всякий дельный избиратель, всякий известный охотник сумел бы действовать лучше, чем этот генерал, хотя и ветеран в военной службе, но совершенный новичок на войне».{758}

Педжета можно понять — он пытается оправдать начальника, якобы опасавшегося быть отрезанным от основных сил русскими,{759} рискни он поддержать Скарлета. Но прояви английские командиры чуть больше решительности, инициативы, сообразительности и умения правильно оценивать ситуацию, обладай они большей смелостью в принятии самостоятельных решений, возможно, судьба кавалерийского боя была бы другой. Но с такими начальниками, как Кардиган, об этом можно был с только мечтать.

«Как нельзя требовать от ребенка, которого держали целые годы на азбуке, быстрого чтения без предварительного ознакомления со слогами, так нельзя требовать, чтобы офицер, проделывавший из года в год все те же притупляющие мелочи, потом вдруг, как бы под наитием свыше, сумел правильно применяться к требованиям военного времени.

Последствия подобного рода системы выказались очень резко в Английской армии во время Крымской кампании. Лорд Кардиган и лорд Лукан — образцы офицеров, подобным образом воспитанных. Мы видели, как при подобных начальниках английская конница после сражения при Альме двигалась в одной колонне по фальшивой дороге и, слепо придерживаясь практики мирного времени, приносила такую же пользу, как если бы находилась в Китае. При Балаклаве Кардиган остается праздным зрителем боя, в котором противник подставляет свой фланг».{760}

Не думаю, что Раглан был счастлив наблюдать за тем, как половина кавалерийской дивизии сражается с русскими, тогда как вторая половина остается в роли болельщиков этого матча в поло, где вместо клюшек воздух со свистом рассекают клинки, а вместо мячей иногда пролетают человеческие головы.

Командир 17-го уланского капитан Моррис, наплевав на субординацию, требовал от генерала поддержать коллег. Кардиган, как от назойливой мухи, равнодушно отмахнулся от настойчивого офицера и продолжал спокойно созерцать за происходившим. Не выдержав, несколько кавалеристов Морриса сами умчались на помощь коллегам.

Впоследствии этот эпизод был поставлен Калторпом в вину Кардигану. Последний в ответ обвинил штабного офицера в клевете. Понятно, что Калторп мстил за своего начальника и близкого родственника Раглана. Понятно, что ему хотелось, дабы все общество узнало правду о происходившем в этот день.{761}

Кардиган утверждал, что Моррис ни словом не обмолвился о поддержке «тяжелых» и все это не более чем выдумки его недоброжелателей. Однако большинство офицеров 17-го уланского вступились за честь своего командира и подтвердили в частном порядке о неоднократно повторенной просьбе Морриса, адресованной бригадному начальнику.{762}

Когда в 1863 г. началось судебное расследование взаимообвинений Кардигана и Лукана, то многие офицеры свидетельствовали против командира Легкой бригады. В их числе оказались Скарлет с Луканом. Командир дивизии, который, конечно, должен был в первую очередь отдать приказ своему подчиненному бригадному начальнику, ответил на вопрос: по какой причине он этого не сделал?

Ответ поразил всех. Оказывается, Кардигана просто не могли найти. По Лукану, он в это время выгуливал где-то неподалеку своего коня.{763} Причина, скажем, очень уважительная.

Поистине, кому война, а кому…

Так кто же решил исход схватки?

И все-таки, кто вынудил русские эскадроны отойти под натиском отчаянной, но значительно уступавшей численно британской кавалерии? Ответ рядом. Он основывается на почти одинаковом числе потерь, которые понесли оба гусарских полка. При этом в схватке кавалерии полным составом участвовал только один из них. Вторая линия бригады Рыжова просто не могла всей массой сойтись с английскими драгунами, да и «кавалерийский шок» прошел без ее участия.

Дождавшись, когда русские, отцепившись, наконец, от английских драгун, начали отход, три английские артиллерийские батареи (Тернера, Баркера и Мода[25]), заняв позиции на возвышенности, открыли сильный огонь шрапнелью по тылам бригады Рыжова. Получилась почти альминская история с Владимирским полком. Тем более что подтянувшийся к полю сражения герой Альмы капитан Тернер (батарея G) повторил проделанное им там, уже под Балаклавой. Вскоре он повторит свой успех еще раз — под Инкерманом, который станет «звездным часом» батареи. Отдадим должное британским артиллеристами — они смело открывали огонь даже через головы своих солдат.

Подоспевшая на помощь британцам с инкерманских высот конная батарея капитана Брандинга открыла огонь в спины гусар. Этого офицера считают еще одним из незаметных героев Балаклавского сражения, чья храбрость и умение существенно повлияли на развитие событий.{764} Батарея С Королевской конной артиллерии выпустила 49 зарядов, и считается, что именно ее шрапнель вынудила русских отойти.[26] Большую пользу принесла англичанам имевшаяся в батарее 24-фунтовая гаубица.

Когда мы будем говорить о происшедшей позднее атаке Легкой бригады, мы подробно остановимся на том типе боеприпаса, который уже проявил себя в сражении на Альме. Это та самая шрапнель, которая в тот день нанесла тяжелые потери Владимирскому пехотному полку. Она недаром называлась в русской армии картечной гранатой, так как сочетала в себе лучшие качества обеих снарядов: дальность стрельбы гранатой и эффективность стрельбы по открытой живой силе картечи. В Балаклавском сражении англичане использовали исключительно этот вид боеприпаса, никаких ядер, гранат, картечи не применяли.{765}

Вторая (первая на Альме) и снова удачная стрельба по русским шранпелью наводит на странные мысли о превосходстве английской артиллерии. На самом деле англичанам помогла маленькая хитрость, которая позволяла достигать высокого темпа огня и точности именно этим типом боеприпасов. В зарядных ящиках шрапнель была с заранее нарезанными на фиксированные три дистанции дистанционными трубками,[27] что позволяло в бою не тратить на это время. Кроме того, чтобы в горячке боя номера расчета не перепутали снаряды, они окрашивались в разный цвет в зависимости от расчетной дальности стрельбы.{766}

Этот момент в своих воспоминаниях описал участник сражения поручик Арбузов, чей эскадрон Веймарского полка как раз попал под английскую шрапнель, находясь во второй линии русской кавалерии: «При отступлении нас стали осыпать неприятельские снаряды, и ряды эскадрона с каждым шагом становились все реже и реже. Когда же мы вышли из-под огня, мой лейб-эскадрон превратился в полуэскадрон. В нем оказалось лишь по пять и шесть рядов во взводе, а в дело вошли по двенадцать».{767}

Действительно, некоторые удачные выстрелы укладывали по нескольку людей и лошадей, и нужно было иметь мужество, чтобы отходить, не нарушая строя, не обращаясь в бегство. В то же время не будем идеализировать шрапнель. Чаще она все-таки наносила не такие большие потери (часть пуль уходила в стороны, часть вообще в небо), хотя морально была способна деморализовать и самых стойких.{768}