Женщина в янтаре - Агате Несауле

Сколько же еще мне нужно узнать; меня охватывает чувство безысходности. Когда сесть, когда встать? Где туалет и когда можно выйти? Когда можно пойти домой обедать, во сколько вернуться? Какие школьные принадлежности мне нужны, где их достать и кто за них заплатит? Что будет, если из того, что написала мне на листочке мисс Бихлер, я ничего не достану? А если опять меня попросят что-нибудь сказать? И если я снова начну плакать?

Утро тянется медленно. Учителя мне улыбаются, ребята меня не замечают. Когда звенит звонок, я понимаю, что можно идти обедать, и быстро вскакиваю. Выхожу из здания школы и ни жива ни мертва жду нападения. Надо как-то прикрыть глаза и лицо, когда ребята, пока учителя не видят, начнут меня толкать, бить, пинать.

Готовая принять удары, я преодолеваю два квартала, но ничего не происходит. Ребята идут где-то позади, перешептываются, смеются, но никто не нападает. Они смотрят мне вслед, когда я захожу в наш неприглядный дом, и я с облегчением закрываю за собой дверь.

Я надеюсь, они не подумали, что я буду здесь жить всегда, более того — надеюсь, они не приняли миссис Коэн за мою маму. Но больше всего я надеюсь, что научусь говорить по-английски. Может быть, тогда все изменится, может быть, я и сама смогу с кем-нибудь подружиться. Это кажется невероятным, но это моя последняя надежда.

И у меня получается — в течение следующего месяца я овладеваю английским. Научиться понимать сказанное помогла мне прежде всего математика. Мисс Пинкертон, учительница математики, пишет на доске задания и уравнения, я внимательно слушаю ее пояснения. Задачки простые, такие мы решали два года назад в лагерях, поэтому все внимание я могу сосредоточить на словах.

Учебные воздушные тревоги на случай атомной войны тоже дело знакомое. Каждую неделю мы тренируемся быстро вставать из-за парт, ложиться на пол и лежать, положив руки на затылок. На широкие окна опускаются шторы. Через несколько минут мисс Бихлер звонит в колокольчик: «Тревога отменяется», — произносит она.

Однажды нам велели лечь в коридоре лицом на пол, двери в классы закрыли. Пять минут мы должны были лежать неподвижно, пока учителя перешептывались, сверяя часы. Девочки морщились, оттого что приходится ложиться на пол. Еще раз нас всех водили в подвал, где велели сесть на корточки и прикрыть голову руками. Многие ерзали, жаловались, что неудобно и скучно.

В такие минуты я ощущала свое превосходство над американцами. Как они не понимают, что с минуты на минуту начнут сыпаться бомбы. Вот когда они обрадуются, что есть где спрятаться. Я хотела сказать учителю, что на самом деле лучше всего прятаться в подвале, но что никто не сможет просидеть на корточках все время, пока будет продолжаться налет. Лучше отнести вниз матрасы, мы бы себе там лежали тихонько и ждали, пока улетят самолеты. Жалобы и нытье казались мне ребячеством. Мысленно я уже расставила в подвале удобные стулья, принесла теплые одеяла, радиоприемники, которые работают, батарейки, наносила туда в огромных количествах продукты. Об этом я больше всего любила мечтать, я представляла себе все это во время переменок, когда смотрела, как играют другие дети.

Приближается День благодарения, чужой праздник. Как и День всех святых, этот праздник в школе тоже отмечают. На стену вешают картонных паломников, индюшек и тыквы. Небо в тучах, сыро, холодно, два квартала до школы я преодолеваю бегом. Я по-прежнему хожу одна. Несколько раз — можно пересчитать по пальцам — мальчики, которые дежурили на пешеходном переходе, здоровались со мной, но обычно никто со мной не заговаривает. Я тороплюсь домой, выполняю домашние задания, слушаю радио и читаю. Два вечера в неделю я мою посуду в ночном клубе «La Rue».

Я не спускаю глаз с часовой стрелки, считаю минуты до конца уроков. Дома меня ждут «Маленькие женщины». Мне нравится, что в этой книжке сестры откровенничают с мамой, знакомятся с Лори, разыгрывают пьесы в своей уютной комнате. Я не могу дождаться, когда окажусь дома и, примостив книжку за тарелкой с супом, погружусь в чтение. А мисс Бихлер рассказывает о том, как паломники достигли каменистого берега, чтобы здесь провести первую трудную зиму в новой стране.

И тут это случилось.

Внезапно я понимаю все, что говорит мисс Бихлер — все! А не только отдельные слова, и мне не приходится переводить предложение на латышский. Я понимаю все, что говорит мисс Бихлер, и именно тогда, когда она говорит.

Это чудо! Сердце мое подпрыгнуло, забилось, меня захлестнула волна радости. Мне хочется кому-нибудь сказать, всем рассказать, что случилось. Я понимаю по-английски!

Я окидываю взглядом класс. Не могу поверить, что другие не заметили этого чуда, но, кажется, не заметили. Мне так хочется рассказать им об этом, чтобы и они порадовались вместе со мной. Но, похоже, небо проясняется. День благодарения уже не такой чужой праздник.

Я бегу домой вприпрыжку, напевая себе под нос. Я надеюсь, что на Парк-авеню найдется хоть кто-нибудь, кому можно будет об этом рассказать, но никого нет. Все на работе. Я достаю свою книжку, кладу ее и принимаюсь разогревать суп.

— Я понимаю английский, я понимаю английский, — громко скандирую я.

И словно бы поздравление с успехом в этот же день приходит письмо от бабушки. Она прошла все проверки и исследования и может ехать в Соединенные Штаты к дяде Яше. А потом, как только накопит денег на автобус, переедет в Индианаполис.

Овладение английским тем днем, конечно, не ограничилось, наоборот, моя удача только раззадорила меня. Но проходит еще немало времени после Нового года, прежде чем я отваживаюсь заговорить.

Мисс Бихлер стоит липом к классу, задает вопросы по только что прочитанному рассказу. Я боязливо поднимаю руку. Сначала она меня не замечает, но, заметив, широко улыбается.

— Он пошел их предупредить, что приближаются англичане, — говорю я. Голос мой дрожит. Я чувствую, что краснею, что шея покрылась красными пятнами, но я набралась смелости и сказала.

— Да, правильно, очень хорошо, — улыбается мисс Бихлер. — Ты это сказала, — добавляет она. Ребята за моей спиной начинают аплодировать.

— Она говорила, — произносит кто-то, — она что-то сказала.

— Я рад за тебя, — говорит Джон Стафни, мой сосед по парте. Мне неловко, но я ужасно довольна. Я выучила английский, выучила. И выучила сама.

Это событие не внесло особых перемен в мою школьную жизнь, но постепенно ребята начинают со мной заговаривать. Некоторые девочки вместе со мной ходят домой, другие здороваются. Меня по-прежнему никто не приглашает после школы играть, не приглашают на день рождения, о которых на переменках столько разговоров, но уже не всегда свои два квартала я иду одна. На следующем уроке физкультуры я уже не самая последняя, кого приглашают в волейбольную команду.